Честно говоря, мы так себе педагоги. То есть про уважение личности ребенка мы все понимаем, никогда детей не бьем и даже почти не повышаем голос, но вот с установлением границ, дисциплиной и порядком у нас проблемы. Другими словами, дети вьют из нас веревки.
Вера вьет из нас веревки шумно и буйно. Разбрасывает картошку по полу. Молотит в дверь ванной, когда кто-то из взрослых там моется, и если не открывают и не впускают, то Вера выключает свет.
Мне лично не раз приходилось осуществлять гигиенические процедуры в кромешной тьме, и однажды я даже случайно сбрил себе бороду, которую, пока лампочка горела, собирался всего лишь постричь.
Вера включает телевизор, когда не просят, переворачивает стулья, если они мешают бегать, проливает компот, швыряется ботинками и хуже всего то, что орет, как иерихонский гиппопотам.
Надя (если только девочки не договариваются орать хором) вьет из нас веревки тихо. На любой запрет, на любую аргументированную просьбу чего-нибудь не делать у Нади есть непробиваемый контр-аргумент «Но я хочу!»
– Наденька, нельзя вторую (третью, пятую) шоколадку.
– Но я хочу!
– Наденька, нельзя ам-ам на улице, – «ам-амом» называется грудное вскармливание.
– Но я хочу!
– Наденька, нельзя драться с Верой.
– Но я хочу!!!
Это Надино «Я хочу» произносится с отвратительной, самоуверенной и капризной интонацией мальчиша-плохиша из советского мультика. И надо признать, мы не умеем сопротивляться этому Надиному настойчивому хотению. Разве что несколько минут, после чего Надя обязательно получает шоколадку, ам-ам, драку с сестрой – да хоть звезду с неба.
Впрочем, давеча действенный способ борьбы с самоуправством наших погодков нашелся сам собой. Мама шла по квартире, свитая в веревки, от безысходности размахивала ногами и, не соразмерив безысходности, зацепилась на ходу мизинцем о ножку дивана.
Мизинец сломался напополам. Первую половину дня мы провели в травмпункте. А всю вторую половину дня мама сидела с забинтованной ногой на стуле посреди кухни и совершенно, совершенно никуда не могла ходить.
Примерно пять минут погодки маму жалели, но очень скоро, как это им свойственно, принялись требовать.
– Я хочу мороженое! – сказала Надя.
– Я не могу дать тебе мороженое, — отвечала мама грустно.
– Но я хочу!
– А я не могу. Если хочешь, залезь в холодильник и возьми себе мороженое сама.
Надю удивляла такая постановка вопроса, но делать было нечего, пришлось залезть в холодильник и взять мороженое самой.
– Хочу на тарелочке мороженое.
– Ничем не могу помочь, – мама пожала плечами. – Если хочешь, залезь в посудомоечную машину, возьми тарелочку, разверни мороженое сама и положи себе.
– Но я хочу!
– А я не могу ходить.
После четвертого или пятого отказа Надя сообразила, наконец, что это ее «я хочу» перестало действовать, и от капризов временно отказалась.
Вера тоже отказалась от хулиганства и буйства. Вера была так деморализована, что к концу дня мама уже уверенно командовала Вере:
– Отнеси, пожалуйста, свое грязное белье в стирку. Умница. И Надино белье тоже отнеси.
И Вера не ревела гиппопотамом. Не швырялась грязными трусами и майками. Не переворачивала корзину с грязным бельем. Но молча и покладисто исполняла мамины указания.
Проблема заключалась только в том, что указания хромоногой мамы надлежало выполнять не только погодкам, но и мне. Не могла же мама пойти с девочками гулять, например. Пришлось идти мне.
Погода была теплая. Снег растаял. На детской площадке стояли лужи. Я предупредил заблаговременно:
– Девочки, пожалуйста, не лезьте в лужу, ради всего святого.
– Но я хочу! – Надя ведь точно знала, что мамы здесь нет, а у меня ничего не сломано.
– А-а-а! – заорала Вера гиппопотамом.
И с этими словами девочки мои нырнули в холодную лужу.
Фото: Ольга Лавренкова