Принято считать, что общение с живой природой положительно воздействует на развитие детей. Я не спорю. Только по-моему, отношения детей с животными куда сложнее устроены, чем просто погладить кошечку и просто погулять с собачкой. Иногда даже оторопь берет.
Вот у приятеля моего, живущего в деревне, позапрошлой весной дети назвали всех гусят человеческими именами и приучили взрослых различать птиц в лицо. Осенью от этого стало жутковато.
– Кого будем на ужин? – спрашивал приятель в порыве гостеприимства, когда я приезжал навестить его. – Захара или Петра? Если запекать, то лучше Захара, если тушить, то лучше Петра.
Мои погодки маловаты еще, конечно, чтобы доводить родителей до подобного экзистенциального ужаса, но и они общаются с животными совсем уже не на уровне «погладить».
Во-первых, девочки мои считают животных значительно более прочными, чем на мой взгляд. Я думаю, что если Вера возьмет котенка за одно ухо, а Надя за другое и каждая потянет в свою сторону, то котенку будет больно.
А Вера и Надя думают, что котенку будет весело. И о ужас – ему весело. Все известные мне котята прибегают к девочкам снова и снова, чтобы снова и снова их раздирали за уши. Мой вопль «Не трогайте зверька, ему же больно!» только добавляет веселья этой их игре на троих.
Во-вторых, девочки мои считают животных значительно более безопасными, чем на мой взгляд.
– Пойдем в лес, – говорит Вера.
– Нет, – отвечаю. – В лес мы не пойдем, там змеи.
– О! Змеи! Пойдем скорее!
Наконец, в-третьих, девочки мои относятся к зверям по-первобытному как-то. На даче ли, в деревне ли, на море ли или даже просто в зоопарке я смотрю на своих ангелочков и вижу первобытных людей, настоящих неандертальцев, если только можно вообразить себе неандертальцев в платьицах и туфельках. Причем в силу разницы в возрасте Вера и Надя являют собою разные ступени развития человеческой цивилизации.
Надя формирует табу, Вера строит мифы.
– Хасю можно гладить, – говорит Надя.
Хася – это дачная собака, добрейшая дворняжка. Хасю, если ты ребенок, действительно можно гладить, таскать за уши, бить палкой, кормить песком – она все стерпит, если ты ребенок. Про то, что Хасю можно гладить, Надя говорит при виде любой другой собаки на земле. В Надиных устах слова «Хасю можно гладить» значат, что вот Хасю можно гладить, а других собак гладить нельзя. Табу типичное.
И Надя повторяет слова «Хасю можно гладить» в любой ситуации, имеющей отношения к любым тактильным контактам – как непреложную заповедь, просто, чтобы иметь отправную точку и выстроить модель миропорядка.
А Вера – рассказывает истории. Раз за разом она рассказывает, например, историю про саранчу, которую мама поймала, чтобы показать Наде и Вере, и пока мама несла саранчу на террасу, случайно сломала саранче ножку, и саранча не могла прыгнуть, когда Надя и Вера склонялись над ней, и они смотрели на саранчу, а саранча прыгнуть не могла…
Хорошо еще, что Вера не знает выражения «во веки веков». Если бы знала, то – по интонации рассказа судя – обязательно бы прибавила в конце.
Она складывает эпос, понимаете? Ну, то есть она еще не знает, что такое эпос, но уже складывает его и, в первую очередь, про животных.
Совсем уж архетипически звучит в Верином изложении (раз пятьдесят слышал) история про черепаху. История о том, как по дороге на море мама, Вера и Надя встретили черепаху, и взяли ее на руки и смотрели как выходят из панциря ноги ее с когтями и голова ее в чешуе. И дали ей зеленый лист. И она ела. И поев, раскрыла свой рот и сказала – «мама».
Фото: Ольга Лавренкова