Каждый вечер наступает такой момент, которого не знаю, ждут ли мои девочки, а я жду. Прямо перед сном. Мама ведет Веру и Надю мыть по очереди, а моя задача – отвлекать ту, которую уже помыли, чтобы не влезла в пижаме обратно под душ, не требовала никакой социальной справедливости и не разнесла дом, пока сестру моют. Это лучшая четверть часа в день, честное слово.
– Капкопт! – кричит Надя, и это на ее языке значит «прыг-скок».
Я беру Надю за руки, Надя становится на краю кровати и принимается прыгать. А я на каждом прыжке поддергиваю ее вверх так, чтобы прыжки получались высокими.
– И мне тоже капкопт! – орет Вера из ванной.
– Хорошо, надевай пижаму и будет тебе капкопт!
Это хороший способ уговорить Веру одеться ко сну. Иначе она бы капризничала, изворачивалась и нарочно попадала бы головой в рукав, а рукой в вырез ворота.
– Вот, я оделась! Теперь капкопт!
– Сколько раз капкопт?
– Три семнадцать!
Эти выкрикиваемые Верой цифры не имеют арифметического смысла. Когда Вера орет «три семнадцать» или «четыре восемь» – это совершенно не значит, что прыжков должно быть четыре или восемь. Это значит, что прыжков должно быть штук сто, но на каждом Верином прыжке я должен дурным голосом выкрикивать упомянутые Верой числительные, а Вера должна хохотать, как будто слова «три» и «семнадцать» смешные сами по себе.
– Теперь подушки! – говорит Вера.
После этой команды девочки ложатся навзничь, и я бросаю в них подушками. Бросаться надо со страшным лицом и издавая звук падающего фугаса.
Наконец, они вскакивают и бегут ко мне. А я к моменту их атаки должен иметь подушку в каждой руке и молотить их подушками желательно так, чтобы им трудно было устоять на ногах.
– Человечки! – говорит Вера.
Девочки садятся. А моя рука становится человечком, который ходит на указательном и среднем пальцах. Этот человечек прячется в складках одеяла, выскакивает неожиданно, бежит то к Вере, то к Наде, забирается девочкам на шею, на голову, бегает по рукам и по спине. Наде особенно нравится, когда по ней бегает мой человечек, Надя зажмуривается и разве что только не мурлычет:
– Чиаечек…
– А теперь… – говорит Вера, и если бы дело было в цирке, то тут следовала бы барабанная дробь. – Теперь… – пауза. – Колючая борода!
Она говорит так, плюхается на спину и протягивает мне босые ноги. Я беру ее за щиколотки и провожу подошвами ее ног себе по щекам, по отросшей за день щетине. И Вера… Нельзя даже сказать, что она смеется в этот момент, а вот как-то все ее существо становится смехом.
Тут приходит мама и строгим голосом говорит:
– Целуйте папочку.
Думаете, кто-нибудь меня целует? Ничуть не бывало. По команде «целуйте папочку» девочки принимаются торговаться: какую книжку они будут читать на ночь и как долго, со светом они будут спать или без света, которая из двух будет засыпать справа от мамы, а которая слева. Они торгуются, а я стою, как дурак нецелованный.
– Целуйте папочку! – повторяет мама, после того, как у нее выпросили все, что возможно.
Только тогда они меня целуют.
Фото: Ольга Лавренкова