Хелависа — о научной карьере, воспитании детей и первых концертах «Мельницы»

«А можно ли у вас заниматься кельтскими языками?»

— Ты закончила филологический факультет МГУ. Как ты решила, что филология — это твоя специальность?

— Ты знаешь, по остаточному принципу. У меня в семье были не гуманитарии, а военные и ученые-естественники: химики, геохимики, географы.

— Университетская семья.

— Абсолютно! Все всегда знали, что я пойду в МГУ. Вопрос — на какой факультет. 

Я долго была уверена, что это будет биофак. Хотела стать палеозоологом — заниматься не динозаврами, а всякими более мелкими вымершими зверюшками и птичками — археоптериксами и тому подобными. И так было, пока у нас не возник конфликт с учительницей биологии, которая стала классной руководительницей нашего класса. Нашла коса на камень — стало понятно, что она мне ни в чем помогать не будет, даже наоборот. И я решила: да ну ее, эту биологию. 

Был вариант, что я буду заниматься классической музыкой. И я даже сходила в училище. Но мне там не понравилась сама атмосфера.

— У тебя была музыкальная школа по классу…

— У меня была музыкальная школа по классу фортепиано. 

До поступления в университет оставалось всего ничего, буквально два года. И поскольку языки у меня всегда шли хорошо, без каких-либо препятствий, я сказала: «Ну, ладно, я, пожалуй, пойду на филфак. Там есть неисследованные кельты…» У меня как раз папа поехал работать в Шотландию. «Если не скажете, черти, как вы варили мед…» (цитата из шотландской баллады «Вересковый мед» Роберта Стивенсона в переводе Самуила Маршака. — Примеч. ред.). Таким образом я оказалась на филфаке.

— Сложно говорить про филфак «по остаточному принципу». В год вашего поступления это было одно из самых невозможных мест в России по сложности.

— Да, абсолютно! Проходной балл был 19! Собственно, с ним я и поступила.

И я, естественно, занималась с репетиторами, поскольку школа у меня была совершенно обычная, никакая не специальная. Т.е. просто обычная среднестатистическая московская школа. Поэтому спасибо моим родителям, особенно маме, которая все это устроила. 

Фото: Яна Овчинникова

И я каждое воскресенье ездила ко Льву Иосифовичу Соболеву на Теплый Стан (Лев Соболев — филолог, преподает в школе № 67 в Москве. Работает по собственным программам в классах с углубленным изучением русского языка и литературы. — Примеч. ред.). По три часа мы разбирали сочинения друг друга, занимались устными ответами (в то время мы сдавали русскую литературу устно). Соболев научил нас читать статьи, научную литературу и делать выводы. Тогда у многих поступавших еще не было такого навыка.

— Ты нашла на филфаке то, что хотела?

— Да. Леонид Григорьевич Андреев, декан, выступал со вступительным словом, и я ему, конечно, послала записочку: «А можно ли у вас заниматься кельтскими языками?»

— Кельтские языки тебя заинтересовали, когда папа уехал в Шотландию?

— Да, потому что я оказалась лицом к лицу с этой культурой — мы с мамой регулярно ездили к папе в мои каникулы. 

Это был шотландский Лоуленд (южная низинная часть страны, занимает рифтовую часть Среднешотландской низменности, восточное побережье и Южно-Шотландскую возвышенность. — Примеч. ред.). Там особо не было языка, но было много популярной культуры. 

Фото: Светлана Боброва

В первую очередь музыки, естественно. Волынщики в Эдинбурге на каждом шагу, фольклор, былички, Роберт Бернс (шотландский поэт, фольклорист. — Примеч. ред.).

Популярная культура у кельтских наций — шотландцев, ирландцев, бретонцев — за счет ее непрерывности работает в качестве рекламы собственно народа, культуры и туризма. От распространившейся по всему миру ирландской символики до парада Святого Патрика, который вообще был изобретен в Чикаго ирландской диаспорой. 

О настоящих учителях

— Кого ты вспоминаешь из преподавателей как настоящих учителей? Кто больше всего повлиял на тебя?

— Леонид Григорьевич Андреев был фигура, совершенно замечательный человек, к которому можно было просто прийти и поговорить. Любой разговор с ним — маленький семинар по классической философии, гносеологии. Это человек, который исподволь учил тебя думать. 

Георгий Константинович Косиков — яркая личность необъятной харизмы (Георгий Косиков (1944–2010) — филолог, специалист по истории французской литературы и французской критики, переводчик, доктор филологических наук, профессор. — Примеч. ред.).

Фото: Яна Овчинникова

Олег Сергеевич Широков, которого одна треть студентов ненавидела, вторая — боялась, а третья обожала (Олег Широ́ков (1927–1997) — лингвист, доктор филологических наук, профессор. — Примеч. ред.). Помню, мы сидели перед экзаменами, которые принимал Широков, смотрели на него в окно библиотеки первого ГУМа, пытались по его головному убору понять, в каком он сейчас настроении. 

Он мог прийти в шляпе, в тюбетейке или в замшевом берете с пером а-ля Сирано де Бержерак. И перо это означало, что он будет лютовать.

— «Плывете вы вверх по Дунаю — какие языки у вас встречаются»?

— Да, я обожала эту задачку Широкова. Какие языки, этносы и религии. Это математическая история. 

Кого еще я хочу вспомнить? Ольгу Александровну Смирницкую (доктор филологических наук, профессор кафедры германского языкознания/германской и кельтской филологии филологического факультета МГУ. — Примеч. ред.). Я застала ее в период расцвета. Ее тоже боялись все. Она входила со своим громадным молотом Тора на груди на серой шелковой блузке…

Тоже человек невероятной харизмы! И тоже заставляла нас думать, искать источники, копать. 

И хочу отметить своего руководителя в Тринити-колледже Дэмьена МакМануса, бывшего заведующего ирландской кафедры. Ему я обязана тем, что ставлю у себя в аффилировании два высших учебных заведения — МГУ и Тринити (Тринити-колледж (Дублин) — старейший и самый престижный вуз Ирландии, единственный учредительный колледж Дублинского университета. — Примеч. ред.).

Как объединить музыкальную и научную карьеру

— Ты училась в Тринити-колледже в Дублине после университета?

— Я училась там по обмену, у МГУ и Тринити была программа. Туда могли поехать студенты филфака, факультета перевода, естественники, технари. А потом я получила грант на постдок (в странах Западной Европы, Америки, в Австралии научное исследование, выполняемое ученым, недавно получившим степень PhD. — Примеч. ред.). 

Практически всю диссертацию я написала в Тринити-колледже, а после защиты получила грант на постдок-исследования и снова поехала туда. В то время я преподавала в Тринити как младший научный сотрудник.

Фото: Яна Овчинникова

— У тебя в этот момент уже была активная музыкальная карьера? 

— Да. Логистика была очень сложная. Но тогда не было столько гастролей, как сейчас. Гастроли были не рядовым событием. Поэтому получалось увязывать это.

Зачем учить языки прошлого

— Когда говорят про классическое университетское образование, возникает вопрос: «Зачем нам это нужно — готский язык, латынь, греческий?»

— Латынь необходима. Я вообще считаю, что нам нужно вернуть латинский язык в школьную систему образования.

— Для чего?

— Из латыни заимствованы многие термины из разных областей знания. Поэтому этот язык нужен всем нам, а не только медикам. Латынь нужна для того, чтобы читать тексты латинских философов и ораторов. Они ужасно интересные.

Я вообще люблю читать древних авторов. И если у меня получается, стараюсь читать на языке оригинала, или хотя бы в переводе с подстрочником, с большими сносками, чтобы были понятны какие-то клише, игра слов и логика классической латыни — не средневековой, не церковной, а именно Цицероновой латыни.

Логика этого языка настолько стройна и филигранно отточена, что его изучение дает эффект семинара по классической философии. Это упорядочивание мышления. Умение подумать и организовать информацию в своей голове. Разложить все типы латинских имен как таблицу Менделеева — это невероятно полезный навык.

— Это правда. С одной стороны, звучит сильно, с другой — редко кто может сказать: «Почитайте в удовольствие классических авторов».

— Нужно продраться через период изучения языка. А потом наступает магический момент: чужие буквы начинают складываться в слова, а из них складывается не только смысл, но и музыка текста. Этот вау-эффект всегда наступает при изучении любого языка. Когда у тебя — бац! — и все складывается. Ты смотрел в мутную картинку с телевизионными помехами, а потом из нее проступил прекрасный витраж. Через века.

Сколько языков знает Наталья О’Шей

— Сколько у тебя языков?

— Много. В зависимости от степени владения, естественно. Русский, английский, французский, ирландский, датский, который я, конечно же, уже подзабыла, но если придется — он ко мне вернется. Исландский тоже, в некоторой степени. Латынь, санскрит, древнегреческий. Немецкий, испанский — так себе. Естественно, древнеирландский, готский, древнеанглийский. И арабский.

Фото: Яна Овчинникова

— Мама дорогая! Я в какой-то момент начала считать…

— А я тоже всегда сбиваюсь.

— Помню, что у тебя есть французский язык. Он тебе пригодился в жизни?

— Конечно! В любой франкоязычной среде, будь то Париж, Женева, Бретань. Если ты говоришь на языке, то к тебе совершенно другое отношение. Вплоть до того, что тебе приносят другое меню.

— Ого!

— Мы в ресторане в Латинском квартале, в Париже. Мой отец, профессор из Шотландии, говорит с официантом по-английски, ему приносят меню. Я опаздываю на встречу, здороваюсь по-французски, мне приносят совершенно другое меню, в котором отличаются и набор блюд, и цены! Сажусь к отцу и говорю: «Так, профессор, все переговоры буду вести я!»

— Как ты учила английский? Все мы вышли из какой-то советской школы…

— В школе я учила французский. Из духа противоречия. В четвертом классе детей распределяли по группам, я находилась в середине списка (моя девичья фамилия — Николаева). А мои одноклассники один за другим говорят: «Английский». И мне это так надоело.

У нас была приятная француженка. Благодаря ей возникла программа по обмену с детьми из Франции. Я познакомилась не только с французским произношением, но и с диалектами. Поэтому мой первый выученный иностранный язык — это французский.

— Как в школе учили? 

— Это зависело от преподавателя. И нам невероятно повезло с француженкой, организовала обмен с лицеем в Сен-Кантене. Это было невероятно!

Мы уезжали во Францию и летом, и в течение учебного года. Жили там в семьях, проехали с экскурсиями полстраны: ездили и в Реймс, и в Париж, и в Лилль. И французы к нам приезжали, а мы их возили по Москве и Подмосковью. 

Учила английский по рок-опере «Иисус Христос — суперзвезда», поэзии и Толкину

— Откуда взялся английский? Еще и для английской кафедры филфака МГУ?

— Английский возник из-за музыки. Потому что мне неинтересно слушать музыку, когда я не понимаю слов. 

Папа привез мне двойной винил «Jesus Christ Superstar» — я слушала на репите эту пластинку («Иисус Христос — суперзвезда» — рок-опера Эндрю Ллойда Уэббера и Тима Райса, написанная в 1970 году. — Примеч. ред.). Открывающая ария Иуды — я была влюблена в этот трек. Сидела и снимала со слуха, проверяя правила произношения, со словарем Мюллера, этот текст в большом буклете. Тогда я выучила наизусть весь текст «Jesus Christ Superstar». Можно сказать, что я выучила таким образом половину английского языка.

Фото: Полина Пендина

— Но при поступлении на филологический факультет МГУ ты сдавала французский?

— Да, и первый год училась на французской кафедре. Но я стала ходить на германскую, посещать спецкурсы. 

А потом не было бы счастья, да несчастье помогло. Со мной случилось ДТП, меня сбил грузовик на перекрестке. И я угодила в достаточно долгий академический отпуск, в течение которого я была обездвижена. И пользуясь случаем, сообщила, что хочу перейти на другую кафедру. И пока я лечила покореженное колено, заодно взяла у Ирины Марковны Магидовой все материалы английского языка первого курса (Ирина Марковна Магидова — доктор филологических наук, профессор филологического факультета МГУ имени Ломоносова, одна из самых известных преподавателей фонетики, вырастившая несколько поколений исследователей и преподавателей фонетики английского языка. — Примеч. ред.).

В итоге к летней сессии я сдала все экзамены и зачеты с тогдашними английскими первокурсниками. И с потерей одного года оказалась на английской кафедре.

— Подожди — у тебя была рок-опера «Jesus Christ Superstar», а потом…

— У меня еще было много всяческой поэзии, которую я читала. Толкин в оригинале.

— Ты сама фактически учила, получается?

— Да!

— Невероятная история!

— Когда ее рассказываю, она мне самой кажется странной.

— Видимо, ты из тех людей, у которых есть способности, талант к изучению языков.

— Мне нравится учить языки. Они меня ужасно увлекают. Я сейчас учу арабский. И каждая мелочь меня приводит в такой восторг — как щенка с бабочкой на лугу.

Фото: Яна Овчинникова

— Каково тебе было оказаться в англоязычной группе без бэкграунда «15 лет учим «begin–began–begun»?

— Нормально. Потому что я знала все эти глаголы. Более того, я знала не совсем стандартные глаголы, потому что читала всякие книжки. У меня был вокабуляр не совсем обычный. Помню, на втором курсе кто-то спрашивает: «Как сказать по-английски, что ему отрубили голову?» Я ответила, не задумываясь (смеется).

— Наверное, ты знала довольно много слов, которые из французского языка перешли в английский?

— Конечно, да! Именно потому, что я читала много всяческой поэзии — [Уильяма] Йейтса, [Альфреда] Теннисона, Томаса Мура. Поэтому — да, у меня вокабуляр на тот момент был такой очень поэтический, романтический.

О диссертации

— Ты приняла решение пойти в аспирантуру. Расскажешь, о чем была диссертация?

— Я очень хотела написать эту работу. В тот момент ученых, которые занимались кельтами в России, можно было пересчитать по пальцам одной руки. 

Был [Андрей] Королев, [Виктор] Калыгин и Татьяна Андреевна Михайлова, единственный человек на филфаке, который занимался ирландским языком. И по какой-то причине она оказалась на германской кафедре. Поэтому туда пришла я, поскольку хотела учить ирландский. 

Диплом у меня был мрачный, готичный «Номинации смерти в древнеирландском». Но, честно скажу, мне семантика была менее интересна, чем глагольные формы. А древнеирландские глаголы ужасно сложные. Я их за это люблю. Там может быть префикс, еще один префикс, инфикс, суффикс…

— Как мы любим!

— Да! «Вот же дрянь, какая прелесть!» Ты смотришь на древнеирландский глагол как на большую лохматую бабочку с цепкими лапками — вот же Господь создал несуразное создание! Древнеирландский глагол, как бабочка большой ночной павлиний глаз. 

В качестве темы для диссертации я выбрала как раз древнеирландский глагол «Тематизация презенса сильного глагола» — то, как все эти нерегулярные глаголы с инфиксами и прочим в итоге становятся правильными в кельтских и германских языках. Для того, чтобы пройти по специальности «Германские языки», мне пришлось туда приклеить готский. Но главное, что у меня был древнеирландский, я резвилась, как могла. 

Фото: Яна Овчинникова

В итоге я написала эту диссертацию. Я съездила в Ирландию, в Германию, во Фрайбург к Мартину Кюммелю и наследникам Гельмута Рикса. Потому что мне потребовались ларингалы.

(Мартин Кюммель (Martin J. Kümmel) — профессор индоевропеистики из Университета Фридриха Шиллера в Йене. Известен исследованиями в области типологии фонетических изменений в древних индоевропейских языках, а также работами по индоиранской фонологии и морфологии, анатолистике и германистике. — Прим. ред.)

Ларингалы — это такая штука, в которую половина российских лингвистов, по-моему, не верит. В реконструкции общеевропейского языка есть такие звуки. Как бы я сейчас, со знанием арабского, сказала, что это — арабская хамза. Ларингалов, судя по всему, в общеевропейском было три. И они дают разные огласовки — A-ларингал, I-ларингал, U-ларингал. То есть открытый, закрытый узкий, лабиальный (образующийся при полном или неполном смыкании губ. — Примеч. ред.).

Я сделала назло всем, с ларингальной теорией, у меня все получилось красиво. И когда я принесла диссертацию на защиту, долго говорила, наверное, полчаса. Я закончила. Наступила неловкая пауза. И тут Ольга Александровна Смирницкая говорит: «Так что же, Наталья Андреевна, вы действительно верите в ларингалы?» Я в ответ, как Дружинина в «Девчатах»: «Может быть, это и ужасно, но не стыдно».

— А что дальше — пустили на защиту с ларингалами?

— Да, мы с ларингалами пробили свой путь. Я сказала: «Да, конечно, верю, для исследований я ездила во Фрайбург». Нас с ларингалами пустили на защиту. Все было хорошо. 

Мне написал внешний отзыв Владимир Антонович Дыбо. Абсолютный небожитель. (Владимир Дыбо (1931–2023) — лингвист, доктор филологических наук, профессор, академик РАН, специалист в области сравнительно-исторического языкознания, один из основателей Московской школы компаративистики. — Примеч. ред.).

И в отношении какой-то секции, сейчас не упомню, какой, он со мной начинает спорить, говорит, что то, что вы написали, Наталья Андреевна — это ерунда. Потому что в моей статье 1956 года я написал так. Наталья Андреевна встала и сказала: «Ну, на это я отвечу!» Я вела себя просто ужасно для защиты, потому что так не делает никто, так нельзя делать.

Фото: Александр Елизаров

— «Спасибо, учтем».

— Да! Но он меня с этим 1956 годом настолько выбил, честно говоря. Я думаю: «Ну, ты же академик, Владимир Антонович, от тебя сияние исходит — от бороды и от волос, вообще от всего! Какая статья 1956 года?! С тех пор как Гельмут Ригс в 1979-м написал совершенно другое…» И я просто встала и говорю: «Как говорит Гельмут Ригс в статье 1979 года, и дальнейшие исследования Мартина Кюммеля 1988 года…»

— Спор не продолжался, очевидно, после этого?

— Спор не продолжался.

О муже

— Расскажи, пожалуйста, как ты с мужем познакомилась?

— Знакомство с мужем тесно связано с тем, как кафедра германского языкознания была переименована в кафедру кельтской и германской филологии. Это как название сериала, прямо.

— И в этот момент все припали к экранам…

— Да, звучит тревожная музыка. 

Мне нужна была подписка на журнал «Ériu» (ирландский научный журнал, посвященный изучению ирландского языка, как древнего, так и современного. — Примеч. ред.). И за ней я пришла в ирландское посольство, чтобы атташе по культуре помог мне оформить подписку на периодику. А если бы еще можно было воспользоваться дипломатической почтой и получить несколько ящиков ценных книг…

— Чувствуется непробиваемость — если этот человек пришел, то подписка у него будет.

— Видимо, да. Я умею включать танк.

Фото: Яна Овчинникова

— Это называется «ассертивность» (навык уверенности в себе, умение самостоятельно регулировать свое поведение и за него отвечать вне зависимости от оценок и влияния других людей. — Примеч. ред.).

— Ассертивность у меня есть. Я вежливая, умею быть обаятельной. Но в своей обаятельности могу сесть за стол и не сходить с места, пока не получу то, что я так вежливо прошу у людей…

— Всегда так было или это какой-то приобретенный навык?

— Нет, так было не всегда и меня такому не учили. В какой-то момент, в связи с тем, что мне пришлось там прыгать между кафедрами, писать работы по направлению, которого никто до этого не изучал, я приобрела этот навык. Мне пришлось в себе развить это качество. 

И он помог мне в первую очередь с той самой периодикой.

— Он был поражен тем, что молодая красивая девушка требует ирландский журнал?

— Да. Такого натиска он не ожидал, я думаю. 

Таким манером мы с ним снабдили германскую кафедру целым шкафом книг, под каковой нам отдали дополнительную комнату. И мы с Татьяной Андреевной тогда смогли набирать гораздо больше студентов на ирландские курсы, чем раньше, и кафедру под шумок переименовали: она была «германского языкознания», а стала «германской и кельтской филологии».

— Пытаюсь понять, в какой момент от продолжения истории знакомства с мужем мы перешли к переименованию кафедры.

— Если бы не мой поход к Джеймсу за книжками, то кафедра бы не переименовалась и не приобрела столько книжек, для которых потребовалась отдельная комната. 

Меня и раньше периодически приглашали в посольство как переводчика, когда приезжали ирландские поэты. А тут я стала еще больше времени проводить в посольстве. 

А дальше мы с Джеймсом стали встречаться вне работы. Однажды он пришел ко мне на концерт — и вопрос был решен.

«Я занялась вокалом после выхода третьего альбома “Мельницы”»

— Концерты у тебя начались примерно с 1997 года. Это был четвертый курс филфака МГУ?

— Я много занималась исторической реконструкцией — это было моим основным хобби. У меня были выступления на военно-исторических фестивалях, там-то меня и услышали люди. Начали распространять мои кассеты. Тогда Руслан Комляков пригласил меня в свой проект «Тиль Уленшпигель» как автора материала и вокалистку. Так я впервые оказалась на сцене за целых 100 рублей.

— А арфа как появилась?

— Арфа появилась значительно позже. И тоже случайно, — у меня вообще многое так происходит. Однажды на посольской функции появилась Нина Гвамичава с маленькой арфой. Потом мы с ней оказались на одной сцене на каком-то фестивале — у меня был шанс попробовать инструмент. До этого я арфу не трогала, моими инструментами были фортепиано и гитара. 

Фото: Наталья Городилова

И тут мне дали арфу, показали, как держать. И это был вау-эффект! Одна из прелестей арфы в том, что она обнимательная. Это инструмент — плюшевый медведь. Какого бы размера арфа ни была, ты ее наклоняешь на себя, прижимаешь к плечу… «Малыш, ты должен стать для меня родной матерью». Инструмент тебе доверяет, он без тебя упадет, понимаешь? Это такое трогательное ощущение. После этого, естественно, я попросилась к Нине в ученицы, купила себе маленькую пакистанскую арфу и начала заниматься.

— А вокалом ты занималась когда-нибудь?

— Вокалом я пошла заниматься, когда стало понятно, что не вытягиваю большие залы. Это было уже к третьему альбому Мельницы, «Зов крови». То есть у меня уже было ДК Горбунова, «Б2», ДК МАИ — достаточно крупные площадки. И вот где-то к Лужникам, к малой спортивной арене, мне стало понятно, что занятия нужны.

После презентации альбома «Зов крови» я пошла заниматься вокалом. Именно с формулировкой — я полупрофессиональная певица, у меня вот такие залы, вот такая музыка. Но у меня не хватает объема, техники и здоровья голоса, можно мне, пожалуйста, все это дать?

«Мы переехали в Яффу из-за школы»

— У тебя две дочери. Одной исполняется 16 лет, а второй 13.

— Я не могу поверить! Каждое утро смотрю на старшую дочь, прекрасную лань, которая скоро будет такая же высокая, как я. И думаю: «И эту креветочку я носила на одной руке, голова была здесь, а пятки тут…» (смеется).

— Девочки учились в разных странах, все время меняли школы. Что в образовательных системах разных стран, которые ты видела, тебе кажется классным?

— Дело в том, что мы учимся только в международных школах. И мы идем по двум специфическим куррикулумам (парадигма образования. — Примеч. ред.).

Фото: Анна Данилова

— IB (International Baccalaureate)?

— CIS (Cambridge International School) и EIS (English International School). Соответственно, многие школы, которые идут по CIS, предлагают IB. Вот, допустим, сейчас мы пойдем в школу, где есть IB — это то, что сейчас нужно Нине для того, чтобы закончить школу. Это приравнивается к тому, если бы она закончила школу в Ирландии. 

Когда мы собирались переезжать в Израиль, помимо того, что лично я хотела жить в Яффе, потому что люблю его, основной причиной выбора жилья в Яффе было то, что там находится единственная в Израиле школа, которая идет по EIS. Школа, которая была основана в XIX веке шотландскими миссионерами. 

— Тебя все полностью устраивает в этой образовательной системе, или есть какие-то вещи, которые ты даешь сверх?

— Есть разные нюансы в каждой стране. Допустим, школа «Amadeus International» в Вене была великолепна. Обучение стоило дорого, но там было множество дополнительных занятий. Ничего не нужно было придумывать. Там был и балет, и музыка, и хор, с которым мы ездили из Вены в Братиславу на соревнования хоров международных школ Восточной Европы — Австрии, Венгрии, Словакии, Чехии и Польши. 

— Школьный хор?

— Да. Просто школьный хор. И вот раз в год мы едем в Братиславу, чтобы выступить на большой сцене. 

В Израиле была своя специфика. Специфика места, потому что помещение школы очень старое — старый город, старая постройка. Там было недостаточно места. И дополнительные занятия были в культурном центре на другом конце города.

Фото: Анна Данилова

Поэтому когда мы поняли, что танцевальных занятий в школе не будет, мы организовали их с той же преподавательницей, которая приходила смотреть девочек. То же самое с дополнительными занятиями по музыке — школа не предоставила помещение для своей же учительницы, но мы договорились, чтобы она приходила к нам домой. Благо, она тоже жила в Яффе. 

— А музыку ты детям не даешь?

— Я считаю, что все-таки родитель должен избегать преподавательской функции, если это возможно. 

— Но вы много читаете и все время ходите в музеи. Помню прекрасную историю, как ты что-то рассказывала девочкам в музее, и тебе там сказали: «Экскурсии проводить запрещено!»

— Помню прекрасно, как за нами ходила одна тетенька в Третьяковке. Я рассказывала детям о картинах, периодически перескакивая с английского на русский и обратно. Ой, как она за нами шла! Очень хотела меня подловить на несанкционированной экскурсии для иностранцев (смеется). Но не получилось.

Да, мы постоянно ходим в музеи.

— Что повлияло на то, что девочки это любят?

— Они другой жизни не знают. Я их таскала в музей с тех самых пор, как они были крошками в слинге. Помню, Нина была совершенная крошка, Уны тогда вообще еще не было. И мы поехали в Нью-Йорк. И Нина, которой еще не было двух лет, взбиралась по лестнице в «Метрополитен Музее». А там же наверху в тот момент висели гигантские «Кувшинки» Клода Моне. Помню, как она к этим кувшинкам, как гусеница, ползет.  

Я вожу их на лекции по искусству. Помню, когда мы заканчивали свой срок в Израиле, и Нина говорила: «Я хочу в Европу, хочу в музеи». Потому что в Израиле по большей части музеи исторические, либо это современное искусство. А вот чтобы картинные галереи… В Вене можно купить безлимитный абонемент на год, который даст тебе доступ во все музеи Хофбурга и Музеи-близнецы. 

— Мечта!

— Ты едешь в город по делам — сходил в банк, к косметологу, — а после этого ты просто на полчаса заскочил в Kunsthistorisches Museum Wien (Художественно-исторический музей), сел перед Брейгелем «Охотники на снегу» — и сидишь, наслаждаешься. Посидел — и пошел дальше.

— Подзарядился.

— Да! Привел себя в какую-то гармонию.

Как развивать в ребенке ассертивность

— Что еще, помимо музеев, ты с девочками делаешь?

— Мы готовим, особенно с Ниной. Она прекрасно готовит и получает лучшие оценки по труду. Однажды нужно было приготовить блюдо по выбору, и Нина принесла шварму, причем сделала такую классную, как в Яффе — с говядиной (ближневосточное блюдо из мяса (курица, ягнятина, баранина, реже — свинина), обжаренного на вертеле, завернутого в лаваш или питу, с добавлением капусты, свежего огурца, репчатого лука, чесночного соуса и, по желанию, специй. — Примеч. ред.). А учительница ей попыталась снизить балл за то, что шварма не с курицей.

Фото: Александр Елизаров

— Как разрулили вопрос?

— У Нины тоже есть ассертивность… Она объяснила, что шварма может быть с самыми разными начинками, не только с курицей.

— Уже, видимо, насмотренная ассертивность?

— И насмотренная. И была работа с нейропсихологом как раз на эту тему. Это было во время ковида, карантинов, Нине было тяжело. И у нас были дистанционные сессии с нейропсихологом, которая нам очень помогла. И у Нины есть ассертивность. 

— Как нейропсихолог работает над ассертивностью? 

— Я не знаю. Потому что родитель из этой работы исключается. Ребенок ничего не рассказывает, если сам не захочет. И нейропсихолог не сообщает родителю о том, что они делают на сессиях. Знаю, что они играли в морской бой, в шахматы. Такие неочевидные штуки. Но я знаю, что это работает.

О чтении и гаджетах

— Хорошо — кулинария, выставки. Чтение?

— Дети читают. Честно говоря, вместе мы практически не читаем. Другое дело, что и они мне подсовывают книжки, и я им. То же самое касается кино или сериалов — постоянно что-то рекомендуем друг другу.

— Какое у вас отношение к гаджетам в семье? Есть какие-то нормы? 

— Думаю, что каждый ребенок, получив первый гаджет, проходит период залипания в него. Тогда периодически приходится говорить: «Слушай, отложи свой айфон, хорош». 

Нина прямо книжный червь. Она собирает бумажные книжки, у нее есть собственная библиотека. Кое-какие книжки из моей библиотеки туда перекочевали. Например, весь Филип Пулман. 

Уна — виниломан, аудиофил. У нее есть вертушка, колонки, она собирает винил — такое дорогостоящее хобби.

— Во сколько у них появились телефоны?

— У каждой в 11 лет.

— Европейская традиция? В России у многих детей телефоны появляются уже в 6–7 лет.

— Я не знаю, зачем они им. Насколько я понимаю, детям иногда нужны телефоны в школе, чтобы включить приложение, в котором родитель заплатил за школьную еду. 

— И приложения, и все уже играют. Когда дочка на отдыхе пытается обмениваться с новыми европейскими друзьями контактами, то 10-летние дети говорят: «А у нас пока нет. В одиннадцать нам обещали телефон». И в этом возрасте может возникнуть пресыщение — ребенок пойдет и книжку почитает. А в семь лет не пойдет…

— Ребенок без гаджета действительно найдет чем заняться. Есть еще и рукоделие. Если на виду бисер, нитки, иголки, то ребенок рано или поздно этим заинтересуется, захочет что-то делать. 

Уна вяжет, есть такая техника — как крючок, только на пальцах, то есть гораздо более крупные петли. И она вяжет пледики — связала сестре, мне, подруге. Для школьной ярмарки вязала шарфики на продажу. Они с подругами, девочки 13 лет, собираются, слушают винилы и вяжут. Такая запредельная милота.

Чему Наталья О’Шей учит своих дочерей

— Какие качества с твоей точки зрения особенно востребованы в современном мире? Что бы тебе хотелось в своих детях видеть? 

— Пресловутая ассертивность, которую мы упоминали. Она необходима. Понимать, где ты стоишь, чего хочешь, осознавать собственные границы. Чувствовать, когда кто-то пытается эти границы пробить. Гибкость, естественно, никто не отменял. 

Но внутри нее и ассертивность быть должна, как булатный стержень — булатность.

Фото: Яна Овчинникова

— Вы над ассертивностью работали с нейропсихологом, а дальше это от родителей должно исходить?

— Да, от родителей. Мы обсуждаем какие-то ситуации в школе, я рассказываю случаи из собственной практики, будь то университет, Тринити-колледж или вокальная карьера. Мы много обсуждаем того, как люди ведут себя в разных ситуациях. Как правильно разговаривать с людьми, что не нужно ждать от собеседника телепатии, ей мало кто обладает. Если ты хочешь донести что-то до человека, то скажи это словами. Не жди, что человек по умолчанию догадается, что ты сам себе придумал. Надо облекать мысли в слова.

Что еще? Естественно, нужно уметь обращаться и с компьютером, и с гаджетами. Это важно, потому что многое сейчас можно сделать через приложения. 

— У подростков с этим чаще всего все хорошо.

— И, конечно же, языки. Их нужно учить. Причем не только английский, но и другие языки. Многие дети сейчас учат китайский, и это отлично.

«Иностранные языки учат нас мыслить»

— Многие родители надеются, что какой-нибудь чип изобретут через 5–6 лет и детям больше не придется учить языки.

— И тут мы возвращаемся к умению мыслить, к структуре языков, к принципу их изучения как способа образования новых нейронных связей. 

Представим, что в чип вживляется система глагольного спряжения, склонений и некий вокабуляр. Ты можешь обратиться к ней, когда что-то забыл. Это действительно звучит хорошо. Но это именно помощь, выручалочка.

— Как с онлайн-переводчиками: он тебе текст перевел, но читать и править нужно вручную.

— Абсолютно! Мозг должен давать себе стимуляцию. Мы должны ему сообщать какое-то иглоукалывание.

Помнишь, в школе мы изучали такое создание природы, как гидра? Если гидру разрезать пополам и место разреза уколоть, то отрастет новая гидра. Постоянное раздражение способствует образованию новых тканей у гидры. 

И у мозга тоже есть такие участки. Мы стимулируем их изучением нового языка. 

Я изучаю сейчас арабский, а он на индоевропейские языки во многом вообще не похож. И мне это тяжело. А в некоторых аспектах — похож до смешного. И я радуюсь, как Бемби с бабочкой на носу. И учительнице говорю: «Ой, и у нас в ирландском так!» 

Фото: Яна Овчинникова

— А девочки у тебя билингвы с русским и английским?

— Да, а еще французский и ирландский. Сейчас в школе в Ирландии они продолжают учить французский. И учат ирландский, соответственно.

— В Ирландии многие говорят на ирландском как на родном языке?

— Не особо. Есть люди с родным ирландским. Например, как семья мужа моей золовки Мэри — они ирландоязычные, бабушки с детьми говорят по-ирландски внутри семьи. А есть люди такие, как моя свекровь — у нее хороший выученный ирландский. 

— Получается, дети знают четыре языка. Сейчас, наверное, к ним добавится немецкий?

— Да. У них был немецкий в какой-то степени, когда мы жили в Вене. Так что есть что вспоминать.

— Интересно, какие у них будут профессии в будущем.

— О, мне тоже это интересно. Потому что сейчас разброс у них колоссальный. Есть опция стать морским зоологом, изучать больших морских млекопитающих, заниматься языком косаток и китов…

Фото: Яна Овчинникова

— Это, видимо, биологическое влияние с твоей стороны?

— Наверное. Мы все любим море. В Ирландии море всегда близко. 

Есть опция переводчика, международного юриста…

— Ты не боишься опции переводчика? Сегодня осторожное отношение к такой перспективе. Здравствуйте, искусственный интеллект!

— Нет, я не боюсь. Потому что они билингвы с таким достаточно экзотическим языком, как русский. И если работать на какие-то международные структуры, — это неплохо.

— Работа найдется всегда.

— Да.

Источник фото: melnitsa.info