Полет Литургии. Презентация книги о.Владислава Свешникова (ВИДЕО)
В культурном центре «Покровские ворота» состоялся вечер, посвященный выходу в свет книги протоиерея Владислава Свешникова «Полет Литургии». Книга, подготовленная в издательстве «Никея», представляет собой записанные размышления, пословное толкование и целостное духовное осмысление Богослужения православной Литургии, написанные известным московским духовником, настоятелем храмов, доктором богословия.
Предлагаем читателям видеозапись презентации, текст выступления отца Владислава и фоторепортаж.
Главный редактор издательства «Никея» Владимир Лучанинов предоставил слово отцу Владиславу:
– Во-первых, когда я слушал нашего дорогого редактора, я окончательно понял, что стал уже очень стар, «супер-стар». Я это понял, потому что стал вспоминать, какова была история, связанная с этой книгой, и истории этой около сорока лет, может быть, немного меньше. Хотя ни о какой книге тогда даже и не думалось, и до священства моего было ещё далеко. Ситуация складывалась таким образом: мы отдали одну девочку (сейчас она уже чуть постарше) в 1-й класс, школа не совсем рядом с домом находилась, нужно было идти минут 20-30, и я её водил, а потом на работу бежал. И надо же было как-то не совсем пустым образом занять наше общение. Началось все довольно хаотически – заикалась энтропия, и, чтобы избежать её, я решил найти конструктивное содержание, о чем можно было бы говорить каждый раз, когда мы идем с дочкой в школу. Литургию я уже практически помнил наизусть тогда, кроме, конечно, священнических молитв, а сейчас, наоборот, священнические молитвы помню лучше, чем ектению, например, которую дьякон говорит вместо меня. И поэтому речь шла только о том, что слышат все.
И дело так шло довольно долго, но продвинулся я не очень далеко, что успеешь сказать за 20 минут? И, по-моему, за всю первую четверть, я как раз дошел до конца мирной ектинии. Стало понятно, что если и дальше так будет – до середины литургии мы не дойдем. Но тогда случилось ещё одно событие: мы в Москве переехали в другое место и школа, в которую стала ходить моя дочка, этот загадочный персонаж, поменялась, и дело прекратилось. Но самое главное – это значило больше для меня, чем для нее. Я не знаю, насколько это для неё могло значить в 7 лет.
Мария Свешникова из зала:
– Значило-значило, я до сих пор об этом помню.
– А что для меня, я довольно быстро понял, что, зная наизусть литургию, я пока ещё ничего не знаю. И каждое внимательное вхождение, как бы это сказать, взрыв, начинавшийся и быстро кончавшийся после того, как каждое слово вставало перед очами сердца, стало значить для меня очень много. Литургия стала для меня открываться все более предметно и сердечно значительно. И, конечно, простое понимание стало резко увеличиваться. И все забылось.
Потом, уже много лет спустя, я стал постоянно присутствовать на радио «Радонеж», вел там один час в неделю. И, поскольку там было принято, чтобы каждый из священников, выступавших в этот свой час, говорил сначала что-нибудь свое, а потом отвечал на вопросы, то мне снова захотелось сделать что-нибудь конструктивное: не каждый раз о чем придется говорить, о чем вдруг захочется. И я вспомнил свой первый опыт, а прошло уже лет 25, наверное, или около этого. Не сразу эта идея пришла, но как только пришла, я сразу и начал. И, кажется, это было не бесполезно, судя по откликам на радио, во всяком случае, более значимо, чем всякие ответы на вопросы, как всегда хаотичные, и такие же, соответственно, ответы. И потом это стало все реже, потом наши отношения с «Радонежем» по взаимной любви завершились, и все, дело кончилось.
А потом в нашей жизни появился Евгений Сергеевич Кустовский, который был регентом нашего храма, когда еще я служил в Пучково Московской области, где и сейчас продолжаю служить. Он автономно, у себя на квартире, вел регентские курсы. А когда мы получили храм в Москве (храм Трех Святителей на Кулишках), а вместе с храмом ещё небольшой домик, в котором было некоторое число помещений, то часть этих помещений мы отдали Евгению Сергеевичу. Там он смог полноценно, по полной программе осуществлять годовой курс обучения регентов. К тому времени вырос объем желаемых для регентов знаний, и, уж не помню сейчас, как и кто первый предложил, во всяком случае, по обоюдной решимости, я стал, наконец, этот самый курс, который изложен в этой книге, преподавать студентам этих регентских курсов. А поскольку им нужно было сдавать экзамены, а сдавать было сложно, потому что никакого писаного материала не было, они стали просить меня написать что-нибудь, чтобы они могли подготовиться. А я так ленился, что прошло, наверное, не меньше чем лет пять, прежде чем я взялся составить для них такой курс.
Вот, собственно, на этом, наверное, и кончается история с этой книгой. Кроме одной истории, которая продолжает быть и продолжает быть нескончаемой: ещё больше чем прежде входя каждый раз на Божественную литургию в невыносимый по энергии евхаристический опыт, я стал понимать, что и мне становится все нужнее и нужнее этот писаный материал. Тем более, что некоторые не очень долгие размышления заставили меня догадаться о том, что есть некоторые самые простые вещи-очевидности. Очевидности, которые всем настолько кажутся очевидными, что они не вызывают никакого повода к размышлению – все и так понятно. Как, знаете, в известном английском анекдоте, когда мальчик заговорил, а мальчику было лет десять, а до этого он молчал, и вдруг заговорил, когда пудинг принесли и он сказал: «Пудинг не доварен». – «И что же, ты раньше мог говорить?» – «Всегда мог». – «А что же ты раньше молчал?» Он сказал, что «раньше все было нормально и говорить было не о чем».
Так вот, можно действительно молчать об очевидностях, но в этом есть почти очевидно огромное заблуждение, огромная ошибка, потому что очевидности, хоть они и остаются очевидностями, пока не войдешь в их полную содержательную, целостную струю, останется одна мнимость понимания и знания. Недаром же Иван Александрович Ильин одну из своих главных книг назвал «Путь к очевидности», потому что, на самом деле, к очевидности должен пролегать некоторый путь. Это только мнимость, что об очевидностях не нужно думать. Вот здесь принцип был самый простой, самый очевиднейший и примитивный, я просто брал подряд «Благословенно Царство», и о каждом слове начинал говорить: «Миром Господу», «Миром Господу помолимся», – о каждом отдельном слове. И понятно, что для тех людей, которые постоянно не пропускают мимо себя литургии, может быть некое приятное благочестивое чувство, на волнах которого так хорошо плавать, мечтать и заставлять пропускать очевидности в их точном и глубоком смысле.
Наверное, по этой причине, когда я начал говорить своей дочери о литургии, эти первые слова заставили меня войти в глубокое содержание очевидностей. Я приведу один простой пример, не лучший, просто я сегодня решил – нужно что-то сказать, прочитать. Прочитаю один простой пример, одно простое слово из той же самой мирной ектинии, которая стала не просто открываться содержательно, а стало понятным то, что было, кажется, понятным – что жить иначе, без знания, без хождения в смыслы, невозможно.
Пожалуй, я скажу вот ещё что: в конце концов по мере того как по лекциям, а потом по тексту я приближался к самому центру таинства – к Евхаристии, для меня все более опытно и напряженно становилось понятно, что это то, чем стоит рисковать жить, более того, – чему стоит посвятить понимание, размышления. А размышления рождались от того, что было то, что обычно и рождает размышления. Обычно размышления рождает те содержания, которые вошли в название мелкими буквами: созерцания и переживания. Созерцание – есть такой тип, такое содержание внутренней жизни, которое при всей кажущейся очевидности, на самом деле, оказывается далеким от правильного понимания. Что чаще всего, когда говорят «созерцание», возникает, какой образ? Ну, например, – речка, ты лежишь на берегу, там домик, банька, на другом берегу лесок, голубое небо, ты раскинулся, и какие-то очень приятные ощущения, и это называют «созерцание». А я думаю, что это очень далеко от того, какой смысл вкладывался эллинами в это слово. «Теория» – это и есть вхождение в сущностный смысл того, что открывается перед тобою.
И вот когда в литургии проходит одно за другим, каждый раз по поводу, по поводу отдельного слова, созерцание и переживание этого слова, то дальше это может вызвать и соответствующие слова. Но самое главное, что при этом, наконец, стало определенно ясно не то, что без литургии жить невозможно, без Евхаристии жить невозможно, но и гораздо большее: что литургия определяет смысл всего, Евхаристия определяет смысл всего. А если у кого происходит не так, значит, он лишает себя чего-то самого существенного. Какие-то другие смыслы могут быть, другие содержания, и ценности могут быть. Конечно, они бывают, но хуже всего, если они бывают автономными, автономно-ценностными, либо они бывают как-то связаны с главными содержаниями и смыслами, но непосредственной связи нет, о ней можно догадываться. Но, чтобы понять, что там главное, и каким образом осуществляется эта связь, тут, возможно, рационалистический процесс мало что даст. А идя путем напряженного вхождения в литургическую жизнь, а также будучи связанным с ним смыслами всех слов, которые составляют главное словесное содержание литургии, тогда только можно увидеть, что все имеет смысл, но лишь постольку, поскольку связано с главным.
Если литургия – это центр, то все остальное имеет смысл, если связано с литургией. Если не связано – смысла нет, или он пустой и безумный. И, кроме того, чем ближе я двигался к концу, тем яснее становилось то, что, наверное, можно было прочитать и в других книгах, может, я и читал, забывал, а именно главный смысл самого слова «благодарение» – БЛАГОЙ ДАР. Благой дар не просто как некое реактивное действие, которое возникает в результате того, что кто-то сделал для тебя что-то хорошее, и в качестве реакции – самое обычное заурядное душевное действие, которое может относиться к слову «благодарю» или «спасибо». Но, чаще всего, эти слова даже не этические, а этикетные, а такая реакция на некое благое, доброе действие должна быть как минимум этической, но, на самом деле, гораздо больше, потому что можно думать сколько угодно о том, что есть Евхаристия в её сущностном содержании, все равно не будет ничего понятно до тех пор, пока не откроется наконец, что все дело в том, что Бог предлагает свой благой дар человекам для спасения, для жизни, для устроения всего что есть, а человеки предлагают благой дар от себя, то, что могут они дать. Максимум, что было известно из Ветхого завета, максимум, это Давид: «Жертва Богу дух сокрушен». И это совсем не мало, особенно этически – это очень немало. Но литургия предлагает нам гораздо большее – осмысление и жизненную передачу, предлагает нам дать в жертву нечто большее: «Сыне, дашь мне свое сердце». Ну, и ещё требуется большее, это все-таки субъективно значимое – свое сердце, но когда идет речь, какой благой дар предлагается Богом, и какой дар предлагается нами, это оказывается дар один и тот же – Иисус Христос.
Бог–Отец отдает нам в дар Своего Сына, а человечество отдает дар Богу – второго Адама, того, кто собственно являлся смыслом личностного бытия. Помимо Христа всякое личностное бытие эфемерно или представляет собой некую иллюзорную реальность, которая похожа на настоящую только потому, что в личностном бытии, как и в индивидуальном бытии есть та же самая реальность, уникальность. Но и все. Что же касается остального содержания, то между понятиями, содержаниями «личность» и «индивидуальность» – пропасть, и это потому, что личность литургически отдает свой благой дар Богу-Отцу. И Бог-Отец принимает и отдает тот же самый дар. Евхаристическая жертва – это и есть высочайшая, конечная, завершающая и никогда не завершающаяся жертва. И я бы сказал, что это тоже очевидность. Очевидность, о которой, может быть, не все задумываются, даже если читают об этом. Но, по существу дела, это на самом деле – очевидность, это не требует сложного понимания и ощущения, это действительно очевидность. Здесь нужно вхождение, прорыв. Здесь нужен ответ на призыв. Отозваться соответствующим образом. И тогда, скорее всего, и будет знание и познавание.
