“Техническая эмпатия” или добродетель смирения
Сергей Худиев
Людям свойственно ошибаться. Людям свойственно настаивать на своих ошибках. Людям свойственно фильтровать входящую информацию так, чтобы она укладывалась в уже сложившиеся представления о мире. Это не свойство каких-то особенно глупых, или невежественных, или плохих людей — это свойство человеческой психики вообще, в том числе, вашей и моей. Оно проявляет себя, например, у приверженцев различных сторон в военно-политическом конфликте. Все уверены, что сторонники противоположной стороны зомбированы пропагандой и приведены в самое жалкое состояние, верят чудовищной лжи и не замечают очевидного.
В то время как мы сами — люди честные и разумные, и получаем достоверную информацию из надежных источников. Людям обычно не приходит в голову простой вопрос “А почему мы сами не можем быть такими же жертвами пропаганды и слепой племенной лояльности, как и наши оппоненты? Что делает нас иммунными? Если другие люди — того же биологического вида, часто того же языка и культуры, могут быть так уязвимы для пропаганды, то почему не мы?”
Вернее, если этот вопрос и приходит, сознание его отторгает из-за того, что он связан с серьезным психологическим дискомфортом. Чаще всего публичные выступления верных адептов — это громогласное свидетельство лояльности своей группе, а не попытка в чем-либо убедить оппонентов или колеблющихся. Они не содержат критики воззрений оппонентов или разбора их аргументов. Ведь для этого пришлось бы вникать в эти аргументы, и, для начала, признавать их наличие — что уже попахивает изменой своему идеологическому племени. Пришлось бы даже — о ужас — осквернять себя чтением вражеской пропаганды.
Открытость, готовность выслушать оппонента, допустить мысль о том, что у него, возможно, есть основания думать так, как он думает, поставить себя на его место — очень редкая добродетель и практиковать ее трудно.
Есть такое понятие, как “техническая эмпатия” — попытка понять убеждения и мотивы другого человека без того, чтобы солидаризироваться с ними или разделять их.
“Техническую эмпатию” могут практиковать, например, эксперты по борьбе с терроризмом или полицейские переговорщики — им важно понимать своего противника, хотя они, конечно, далеки от того, чтобы соглашаться с ним. Но у них в данном случае есть более актуальная задача, чем продемонстрировать лояльность своей группе. Им необходимо действовать в реальном мире — а для этого понимать мотивы и убеждения реальных людей.
Все это относится к людям вообще — верующим и атеистам, патриотам и либералам. Это проявление автоматического срабатывания очень глубоких психологических механизмов. Эти механизмы, однако, крайне затрудняют любой диалог — и любой поиск истины. Они сужают кругозор до границ, безопасных для психологической стабильности и племенной лояльности.
Но если мы заинтересованы в познании истины — истины о мире вообще, и о наиболее интересных феноменах в нем — людях, нам придется действовать против этих встроенных механизмов. Интеллектуальный поиск вообще, и научный поиск в частности требует добродетели смирения — чтобы сегодня узнать нечто новое, мы должны быть готовы признать, что вчера были неправы.
К сожалению, это очень трудно — по умолчанию все мы склонны сваливаться в состояние интеллектуальной боязливости и закрытости, которое критики религии часто ассоциируют с «религиозным фундаментализмом». Однако ничего специфически «религиозного» в этой закрытости нет. Марксистский начетчик, адепт строгого материализма, мог проявлять те же самые качества.
Более того — я понимаю, что перехожу к болезненной теме — именно это состояние я очень часто наблюдаю у «научных атеистов». Я не говорю об атеистах вообще — атеисты, конечно, бывают разные. Но я боюсь, что интеллектуальная боязливость и закрытость, скандирование стандартного набора лозунгов, страх хотя бы ознакомиться с мировоззрением оппонентов — это то, что я вижу достаточно часто.
Увы, я вижу это и в тексте Александра Панчина.
Не только “научные атеисты” отрицают все, что угрожает их картине мира
«Положение Бога еще хуже, чем у гомеопатии. В пользу его существования нет даже плохих работ. Не говоря о том, что никто толком не может сформулировать, чем мир, в котором есть Бог, отличается от мира, где его нет. Научное исследование не может начинаться с тезиса, что Творец существует.
Пока не появится научных доказательств существования Бога, заявления о его деяниях должны помещаться в одну кучу с неподтвержденными заявлениями экстрасенсов, астрологов, гадалок и гомеопатов».
Существует многовековая традиция споров о Боге, Его существовании, Его отношениях с миром, эти споры велись самыми блестящими умами в истории нашей цивилизации. Говорить, что «в пользу Его существования нет даже плохих работ» — значит демонстрировать девственную неосведомленность в интеллектуальной истории человечества. Можно говорить, что «меня эти работы не убеждают», «я не нахожу изложенные в них доводы решающими». Можно не соглашаться с Аристотелем, или Аль-Газали, или Фомой Аквинским, или Готфридом Лейбницем, или Ричардом Суинберном.
Но провозглашать, что этих (и очень многих других) мыслителей и их трудов не существует — значит демонстрировать ту самую боязливую закрытость, в которой (иногда обоснованно) обвиняют религиозных фундаменталистов.
Разумеется, далеко не только «научные атеисты» просто объявляют несуществующим все, что могло бы потенциально угрожать их картине мира. Это бывает с людьми самых разных убеждений. В случае с атеистами только добавляется резкий контраст между этой закрытостью и восхвалением добродетелей разума и науки.
Среди этих добродетелей — не только уже упомянутое смирение, но и любознательность, желание разобраться, «как оно работает», интеллектуальная открытость — в том числе, к идеям и доводам, ставящим под вопрос сложившиеся убеждения. Готовность рискнуть и узнать что-то, что бросит вызов привычной картине мира, часто восхваляется в атеистической литературе.
И тут я полностью согласен — такая открытость является добродетелью. Беда в том, что та же литература демонстрирует ужасающую нехватку этой добродетели. Идеи и доводы, угрожающие маленькому, уютному и стерильному миру «научного атеизма» просто не рассматриваются; они объявляются несуществующими или, в лучшем случае, высмеиваются.
Что, теоретически, могло бы вас убедить?
Но рассмотрим по существу некоторые высказывания Александра. Почему я употребил выражение «набор лозунгов»? Дело в том, что в ходе многовековой, чрезвычайно насыщенной и продолжающейся сегодня дискуссии между верующими и атеистами, доводы сторон неизбежно развиваются. Они сталкиваются с возражениями, уточняются, переформулируются, или просто откладываются, как не работающие. Лозунг — это довод, который делает вид, что на него никогда не отвечали. Он провозглашается без изменений и кочует из работы в работу, от автора к автору. Интеллектуальная закрытость «научного атеизма» особенно ярко проявляется в этом провозглашении одних и тех же неизменных тезисов.
Но рассмотрим их по существу.
«Не говоря о том, что никто толком не может сформулировать, чем мир, в котором есть Бог, отличается от мира, где его нет»
Сформулировать это совсем нетрудно. Я бы заметил, что мир, сотворенный Богом, выглядел бы так, будто он имел начало во времени. (Ничуть не настаиваю на тысячах лет; 13,7 миллиардов меня тоже вполне устроят) Этот мир был бы рационально упорядоченным и эта упорядоченность была бы выразима на языке математики. Он был бы тонко настроенным таким образом, чтобы поддерживать возможность жизни. Самыми примечательными элементами этого сотворенного мира были бы разумные существа, способные заниматься математикой и постигать эту упорядоченность, существа, обладающие нравственным и эстетическим опытом.
Мир, где Бога нет, выглядел бы вечным — чтобы не нуждаться в акте сотворения, он не имел бы той тщательной настройки мировых констант, которые необходимы для существования химии и жизни — потому что в этой жизни никто не был бы заинтересован, он не имел бы разумной упорядоченности — потому что за ним не стояло бы никакого творящего Разума, и, соответственно, не имел бы в себе живых, разумных, нравственных, эстетически одаренных существ, способных ценить красоту и рациональную упорядоченность.
Конечно, мне скажут, что хотя мир имеет начало во времени, рационально упорядочен, тонко настроен, имеет в себе людей, это не убеждает их в реальности Бога. Но тогда я вправе поставить вопрос — что, теоретически, могло бы вас убедить? Может быть, нам стоит признать, что атеизм является не выводом из каких-либо данных, а чисто догматической позицией, которой люди придерживаются — и будут придерживаться, просто в силу чисто волевого выбора, интерпретируя любые поступающие данные в свете их заранее принятой картины мира?
«Научна» и «истинна» — это разные категории
«Положение Бога еще хуже, чем у гомеопатии… Пока не появится научных доказательств существования Бога, заявления о его деяниях должны помещаться в одну кучу с неподтвержденными заявлениями экстрасенсов, астрологов, гадалок и гомеопатов».
Настойчивые сравнения теизма с теми или иными лженаучными доктринами (гомеопатией, астрологией и т. д.) являются ошибкой в категориях. Теизм не является научной доктриной вообще. Науки (естественные) изучают поведение материи. Бог не является материальным объектом. «Ага! — могут воскликнуть оппоненты — то есть вы признаете, что вера в Бога ненаучна!» Ну разумеется, ненаучна! «Научна» и «истинна» — это разные категории. Наука — это метод, одним из принципов которого является методологический натурализм, то есть рассмотрение вселенной как замкнутой системы причинно-следственных связей, управляемой безличными и неизменными законами.
Любое событие в этой системе рассматривается как результат предыдущих состояний системы и законов природы. Творец всей этой системы (признавать или не признавать Его существование) не является ее элементом. Требование предоставить доказательства такого Бога, который находился бы в ведении естественных наук, то есть являлся бы элементом этой системы, это требование доказывать кого-то, кто вовсе не является Богом христианского теизма. Естественнонаучный метод в принципе ограничен рассмотрением природы — то есть самой системы. Он не может выйти за ее пределы.
Да, существует вера в то, что вся реальность к этой системе и сводится; ее называют натурализмом, с которым тесно связан сциентизм — вера в то, что единственным источником знания о реальности может быть только наука. Причины того, что люди (особенно ученые) бывают привержены такому верованию, понятны. Если я самый лучший в мире молотковый мастер с самым лучшим в мире молотком, я буду склонен рассматривать любую проблему как гвоздь, и считать, что все, что не является гвоздем, является пустым местом. «Гвоздизм» будет моим мировоззрением. Если я ученый, очарованный (действительно впечатляющими) возможностями научного метода, я буду склонен приписывать ему универсальность и всемогущество, которыми он не обладает.
Сциентизм, при ближайшем рассмотрении, оказывается очевидно ошибочным. Начать с того, что он внутренне противоречив — тезис «единственным источником знания о реальности может быть только наука» невозможно доказать научным методом. Тезисы «Иван любит Марью», «Бах — великий композитор», «Убивать младенцев — нравственно дурно» не могут быть обоснованы научным методом. Вы не можете поставить эксперимент и, по его результатам, сказать — на самом-то деле убивать младенцев хорошо и правильно.
Это не мешает этим утверждениям быть как осмысленными, так и истинными. Более того, сам научный метод требует веры в рациональную упорядоченность вселенной и способность человеческого разума описать ее на языке математики. Да и самое удивительное явление во вселенной, без которого научный метод, определенно, не будет работать — человеческий разум — невозможно свести к чисто материальным процессам в коре головного мозга, о чем сейчас будет сказано чуть больше.
Бог говорит голосом совести, или Электрохимические процессы в мозге
Еще один лозунг, который можно видеть довольно часто, выглядит так: «Феномен слепой веры изучают психологи и нейробиологи».
Попытка обесценить религиозные убеждения, объяснив их на уровне психологии и нейробиологии, «explain away», как говорит труднопереводимое английское выражение — это довольно популярное занятие в атеистических кругах. Проблема в том, что такое обесценивание через «объяснение» работает в обе стороны — оно отлично годится для «изучения» каких угодно, в том числе атеистических, убеждений.
Психологически мы можем объяснить горячую веру Васи тем, что у него отец ушел из семьи, когда Васе было пять лет, и Вася ищет себе замену в образе «Небесного Отца». Но мы можем с тем же успехом объяснить атеизм Пети тем, что у него отец ушел из семьи, когда Пете было пять лет, и Петя перенес свою обиду на Отца Небесного. Все эти построения мало что скажут нам о Пете и Васе — и совсем ничего об устройстве мироздания.
Отсылки к «нейробиологии» заслуживают большего внимания. Людям кажется, что если они найдут нейрофизиологический субстрат религиозных взглядов, сами эти взгляды можно будет легко опровергнуть — вы, мол, думаете, Бог говорит вам голосом совести, а на самом деле это просто электрохимические процессы в коре вашего головного мозга и не больше.
Проблема со всем этим проектом в том, что он обесценивает не только религиозные, но и любые убеждения вообще — ведь, в материалистической картине мира, не только религиозные, но и любые убеждения, включая атеистические, это просто электрохимические процессы в коре головного мозга. Атеистические убеждения точно так же, как и религиозные — продукт вне-разумных, чисто природных процессов в мозгу, которые полностью определяются предыдущими состояниями системы и неизменными законами природы.
Психологи и нейрофизиологи, при должном уровне развития их дисциплин, наверняка смогут объяснить нам, как атеисты дошли до жизни такой. Впрочем, и их собственные объяснения окажутся под большим вопросом — ведь они сами есть не более чем продукт электрохимических реакций в мозге, обусловленных все теми же неизменными законами природы. Обращаться с собеседнику с призывами учесть какие-то данные и пересмотреть его взгляды совершенно бессмысленно — все его решения продиктованы чисто природным процессом, который развивается в его мозгу, а этот процесс — предыдущими состояниями системы и все теми же неизменными законами природы.
Да, материализм несовместим с верой в Бога — но он с той же неизбежностью и по тем же причинам несовместим с верой в свободную волю и разум.
Я горячо согласен с «научными атеистами», когда они проповедуют такие добродетели, как интеллектуальную честность и открытость. Мы все, несомненно, призваны к тому, чтобы возрастать в этих добродетелях — и избегать интеллектуальной боязливости и зашоренности. Если интеллектуальная открытость может привести нас вовсе не к атеизму — что же, это неизбежный риск. Но поиск истины его, несомненно, стоит.