Поместный Собор 1971 г.: вопросы и размышления…

История добывает для юности разум стариков.^*

За последние двадцать лет написано много работ, освещающих различные недоступные ранее для читателей периоды церковной истории ХХ века. Но есть события, которые еще ждут своего исследователя. К этим важным вехам государственно-церковной истории следует отнести 70-е годы прошлого столетия, наполненные масштабными событиями: это — и дарование автокефалии Православной Церкви в Америке, и укрепление позиций Православия в Японии, и, конечно, Поместный Собор Русской Православной Церкви 1971 года.

Одним из бесценных источников для осмысления этого события являются воспоминания владыки Василия (Кривошеина) о Соборе, участником которого он был¹.

Данная статья, написанная по материалам ГАРФа (Госу­дарст­вен­ный архив Российской Федерации) и РГАНИ (Российс­кий Государственный архив новейшей истории), освещает иные стороны этого важнейшего события в истории Церкви двадцатого столетия.

17 апреля 1970 года на 93-м году жизни почил Святейший Патриарх Алексий (Симанский), один из выдающихся архиереев ХХ столетия. Власть в лице А. Н. Косыгина выразила свое соболезнование. Митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен (Извеков), ставший Местоблюстителем Патриаршего Престола, пытался выразить слова благодарности советскому правительству через газету “Известия” и для этого обратился в Совет по делам религий при Совете Министров СССР, который, в свою очередь, написал докладную записку в ЦК КПСС. Переписка продолжалась с 8 по 20 мая 1970 г. Митрополиту в публичной благодарности отказали, разрешив только “направить Председателю Совета Министров СССР товарищу А. Н. Косыгину телеграмму, в которой он выразил благодарность за выраженное правительством соболезнование по случаю кончины патриарха Алексия”².

Я специально привожу этот пример в начале повествования, ибо нам, живущим сегодня в иных условиях, трудно себе представить такое, а еще сложнее понять…

* * *

25 июня 1970 г. Священный Синод Русской Православной Церкви принял решение о созыве Поместного Собора для “замещения вдовствующего Московского Патриаршего Престола 30 мая 1971 года”³.

По его решению была также образована Комиссия по подготовке Поместного Собора в составе 16 человек:

1. Митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен, председатель.

2. Митрополит Ленинградский и Новгородский Никодим.

3. Митрополит Таллинский и Эстонский Алексий.

4. Митрополит Киевский и Галицкий, Экзарх Украины Филарет.

5. Митрополит Алма-Атинский и Казахстанский Иосиф.

6. Архиепископ Иркутский и Читинский Вениамин.

7. Архиепископ Львовский и Тернопольский Николай.

8. Архиепископ Минский и Белорусский Антоний.

9. Епископ Тульский и Белевский Ювеналий.

10. Епископ Волоколамский Питирим.

11. Епископ Дмитровский Филарет.

12. Епископ Астраханский и Енотаевский Михаил.

13. Профессор-протоиерей М. Сперанский.

14. Протоиерей Н. Никольский.

15. Профессор Н. Д. Успенский.

16. Профессор А. И. Георгиевский.

Обязанности Комиссии Священный Синод определил так: “разработать представительство клира и мирян на Соборе, процедурные правила Собора и подготовить все необходимые материалы к Поместному Собору”⁴.

(Положительное решение ЦК КПСС на прошение Совета по делам религий об открытии Собора было дано двумя неделями раньше, 12 июня 1970 года…)

Обнародование даты открытия Собора сразу же вызвало вопросы как в Советском Союзе, так и на Западе. По Положению об управлении Русской Православной Церковью 1945 года избрание Патриарха должно было состояться не позднее шести месяцев после смерти предшественника, а в данном случае избрание переносилось на год. Позже в своих воспоминаниях архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин) приведет различные услышанные им версии отсрочки: и поиски единодушной для власти и Церкви кандидатуры Патриарха, и суровые зимние погодные условия, и “ленинский 1970 год”, который власть не хотела омрачать ничем. Реальность же была более прозаична…

Шел одиннадцатый год так называемой “церковной реформы”, одобренной специальным Постановлением Совета Министров СССР 16 января 1961 г. “Об усилении контроля за деятельностью церкви” и включавшей в себя шесть пунктов, о которых много писалось в последнее время. Но их стоит напомнить:

1. “коренную перестройку церковного управления, отстранение духовенства от административных, финансово-хозяй­ст­венных дел в религиозных объединениях, что подорвало бы авторитет служителей культа в глазах верующих;
2. восстановление права управления религиозными объединениями органами, выбранными из числа самих верующих;
3. перекрытие всех каналов благотворительной деятельности церкви, которые ранее широко использовались для привлечения новых групп верующих;
4. ликвидация льгот для церковнослужителей в отношении подоходного налога, обложение их как некооперированных кустарей, прекращение государственного социального обслуживания гражданского персонала церкви, снятие профсоюзного обслуживания;
5. ограждение детей от влияния религии;
6. перевод служителей культа на твердые оклады, ограничение материальных стимулов духовенства, что снизило бы его активность”⁵.

Идеологи “церковной реформы” отчетливо представляли себе, что “перестройка церковного управления” может оказаться делом “сложным и деликатным”. Решение было найдено быстро: “Для того, чтобы не вызвать каких-либо осложнений в отношениях между церковью и государством, многие мероприятия проводить церковными руками”⁶.

Так само отстранение священнослужителей от финансово-хозяйственной деятельности в приходе было проведено по “го­су­дарственной рекомендации” решением Синода Русской Православной Церкви с дальнейшим утверждением его Архиерейским Собором 1961 г., постановления которого мог отменить только Поместный Собор. И неотвратимость его приближения волновала власть все сильнее. Комитет госбезопасности, точнее, его 5-е управление, в январской 1971 г. аналитической записке, посвященной религиозной обстановке в стране, тоже не скрывало своего беспокойства: среди архиереев не было единства во взглядах.

Одни, такие как архиепископ Казанский Михаил, Ташкентский Гавриил, Иркутский Вениамин, поддерживали взгляды и деятельность Краснова-Левитина и Талантова, которые призывали священноначалие пересмотреть решения 1961 г. Другие настойчиво искали пути в рамках законности “укрепления позиций церкви и расширения ее влияния на население”⁷.

К ним 5-е управление КГБ в первую очередь относило Новосибирского архиепископа Павла, который “в ряде районов Томской и Новосибирской областей заменил малограмотных и неактивных священников хорошо подготовленными в богословском отношении молодыми людьми. Молодые священники стали больше уделять внимания вопросам приобщения в лоно церкви молодежи. С этой целью к участию в хоре ими была привлечена группа (5 человек) старшекурсников музыкального училища, комсомольцев, активных общественников”⁸. Но даже не этот факт вызывал беспокойство. Архиепископ в своей епархии вопреки всему восстанавливал роль настоятеля прихода: “Архиепископ Павел стремится также укрепить положение священников в исполнительных органах религиозных общин. Опираясь на реакционные элементы из числа актива верующих, он совместно со своим окружением проводит линию на устранение председателей церковных советов, которые сдерживают стремление духовенства контролировать и направлять деятельность общин”⁹.

И реально было ожидать, что на Соборе архиепископ Павел выступит с предложением об отмене решения Архиерейского Собора 1961 г. о приходах. (Власть не дала возможности архиепископу добраться до Москвы в дни Поместного Собора. По официальной версии он не смог приехать из-за болезни, обварившись кипятком).

Позицию Новосибирского архиерея разделяли и митрополит Алма-Атинский Иосиф (Чернов), и архиепископ Иркутский Вениамин (Новицкий), и архиепископ Уфимский Иов (Кресович). Известно, что Комиссия по подготовке Поместного Собора получила от владыки Вениамина большое письмо, в котором он доказывал необходимость отмены решения о приходах.

Но эта проблема волновала не только епископат Русской Церкви. Среди писем, присланных в Комиссию, выделяется письмо протоиерея Трубецкого из Риги, в котором он не только ставит вопрос о поправке к соборному решению 1961 г., но и подчеркивает, что этого желают многие: “Предлагая внести эту поправку в Соборное постановление 1961 г., я исхожу из чистосердечных нравственных побуждений чем-то и как-то помочь нашей Церкви выйти с честью и достоинством из создавшейся неувязки в этом деле.

<…> В заключение считаю необходимым отметить, что вышеизложенное мнение всецело разделяют со мной все мои собратья нашей Рижской епархии, а также и весьма многие собратья других епархий нашей Церкви”¹⁰.

Об этих настроениях 5-е управление КГБ было осведомлено лучше других структур. В той же аналитической записке, речь о которой шла выше, предстоящий Собор оценивался как важнейшее событие: «В настоящее время внимание зарубежных религиозных организаций, особенно Ватикана, а также церковников внутри страны, приковано к предстоящему в мае 1971 года Поместному Собору Русской Православной церкви, на котором должен быть избран новый патриарх.

Наиболее реакционная часть духовенства и верующих связывает с Собором свои надежды на возможное расширение прав церкви и, в частности, на отмену решений Архиерейского Собора 1961 года, согласно которым духовенство лишилось административных прав в общинах.

В связи с Собором заметно активизируется воздействие на верующих из-за рубежа через печать, радио, почтовый канал. На страницах газет, журналов, в радиопередачах стало больше отводиться места клеветническим измышлениям о якобы существующих в нашей стране гонениях на церковь и верующих, нарушениях законодательства о религиозных культах, вмешательстве государства в дела церкви. Верующие и духовенство призываются к “борьбе за свои права”, “отстаиванию интересов церкви”»¹¹.

Прав был заместитель начальника 5-го управления КГБ т. Серегин, когда писал эти слова. Роль КГБ в 1961 году была совсем иной, нежели 10 лет спустя. Любое инакомыслие, включая церковное, жестоко каралось. Отстаивать свои интересы в советском обществе мало кому удавалось…

На Поместном Соборе никто из архиереев, как из русских, так и из зарубежных епархий, не поставил вопрос об отмене решений 1961 года. Их косвенная оценка прозвучала лишь на Совещании епископов 28 мая, за два дня до открытия Собора.

Митрополит Пимен (Извеков) отметил одиночные высказывания о возврате к прежнему положению в приходах, подчеркнув, что принятие подобных решений не противоречит государственному законодательству и не будет служить на пользу Церкви.

Митрополит Никодим (Ротов) напомнил присутствующим об усилиях Святейшего Патриарха Сергия по нормализации государственно-церковных отношений. Напоминание было весьма красноречивым и не оставляло надежды на какие-либо позитивные решения со стороны власти. Владыка напомнил также всем присутствующим знаменитые слова Святейшего Патриарха Алексия, произнесенные им на Соборе 1961 года: “Умный настоятель, благоговейный совершитель богослужений и, что весьма важно, человек безукоризненной жизни всегда сумеет сохранить свой авторитет в приходе. И будут прислушиваться к его мнению, а он будет спокоен, что заботы хозяйственные уже не лежат на нем и что он может всецело отдаться духовному руководству своих пасомых”¹².

Свое открытое несогласие с будущей позицией Собора по одобрению решений 1961 года высказал архиепископ Брюссельский Василий (Кривошеин). Не одобрил он и выносимую на Поместный Собор процедуру избрания Патриарха. Владыка не был против единственной кандидатуры митрополита Пимена, он был не согласен с открытым голосованием как способом избрания. И так думал не только он один.

За несколько месяцев до открытия Собора на имя митрополита Никодима поступило конфиденциальное письмо от настоятеля храма Святителя Николая в Кузнецах отца Всеволода Шпиллера, одного из духовных лидеров московской интеллигенции, в котором он анализировал процедуру избрания Патриарха, исходя из опыта Поместного Собора 1917–1918 гг. и Автокефальных Поместных Церквей: “Избирается патриарх повсюду только тайным голосованием. Обычно оно трехстепенно. Сначала тайным голосованием избираются на уровне епархиальном под председательством епархиального архиерея выборщики патриарха, то есть будущие члены Собора, клирики и миряне. Затем тайным же голосованием Синод в расширенном составе из числа всех епископов Церкви избирает трех кандидатов в патриархи. Эти три и предлагаются Собору для избрания одного из них Патриархом. При этом порядке голосуют все члены Собора одновременно, на равных правах: архиереи, клирики и миряне. И это единственный случай, когда голосуют все, когда в тайном голосовании участвуют все члены Собора. Такова современная практика избрания патриархов во всех церквах, хорошо иллюстрируемая, например, Уставом Болгарской Православной Церкви 1951 года”¹³.

Отец Всеволод знал, что подобная процедура едва ли возможна в существующих условиях, но пытался говорить о тайном голосовании, считая, что «если Собор изберет Патриарха иным способом, то есть открытым голосованием, то, несомненно, будущему церковному руководству придется вступить в полемику совсем нелегкую с оспаривающими “каноничность” этого способа. А кроме того — что может быть еще важнее — надо иметь в виду, что верующие у нас и за границей примут этот порядок как насильственно навязанный извне, то есть властями, — “в их интересах”»¹⁴.

Кроме этого отец Всеволод, как и многие другие, не видел личности преемника, подобной покойному Патриарху, считая, что только “соборное выражение церковного сознания будущему Патриарху может дать внутренний и внешний авторитет. Реализация же, хотя бы частная, соборного церковного сознания, безусловно, требует тайного и только тайного голосования при избрании его”¹⁵.

Что касается кандидатур по избранию в Патриархи, то в церковной среде назывались разные имена: и митрополита Пимена (Извекова), и митрополита Никодима (Ротова), и митрополита Иосифа (Чернова), и архиепископа Ермогена (Голубева). Власть же видела одну кандидатуру — митрополита Пимена, которая должна была получить одобрение во всех епархиях. Кроме того, “каждый из правящих архиереев должен был прислать в Комиссию свое письменное согласие на выдвижение митрополита Пимена кандидатом на пост главы Русской Православной Церкви на Поместном Соборе 1971 года”¹⁶. (Первое письмо датировано 10 февраля 1971 года, последнее — 3 мая 1971 года).

Аргументировали архиереи свое согласие по-разному. Так, архиепископ Краснодарский и Кубанский Алексий привел два прямо противоположных довода: «Это свое мнение я основываю, во-первых, на разговоре с покойным Патриархом Московским и всея Руси Алексием, бывшим в Москве, в кабинете Его Святейшества, незадолго до его кончины. Содержание разговора следующее. Я задал вопрос: “Ваше Святейшество, как Ваше здоровье?” Ответ: “Что-то неважно, сказывается возраст, побаливает сердце, чувствуется недомогание, слабость. Вообще, пора на покой. А кого после меня будете выбирать Патриархом?” Я ответил: “Некого, Ваше Святейшество, живите вы дольше”. — “И я говорю, что некого, но вот может быть митрополит Пимен, он и в возрасте, и серьезен. Это самая подходящая кандидатура на пост Патриарха после моей смерти. Завещания я писать не буду”.

Из этого разговора можно заключить, что покойный Патриарх желал, чтобы преемником ему был митрополит Пимен.

<…> Во-вторых, на приеме архиереев в Троице-Сергиевой Лавре в праздник преп. Сергия Радонежского председатель Совета по делам религий В. А. Куроедов в своей речи, обращенной к присутствующим архиереям, очень хорошо охарактеризовал деятельность покойного Патриарха и выразил пожелание, чтобы линия правления церковью и патриотической его деятельностью была бы продолжена и впредь при новом патриархе. Он, в частности, одобрил и деятельность митрополита Пимена”¹⁷.

Подтверждение этому желанию можно найти и в более ранних документах. Так, в беседе с В. А. Куроедовым еще в июле 1966 г. сам Патриарх Алексий высказался о преемнике так:

Патриарх: “Я думаю, что на это место лучше всего подходит митрополит Пимен”.

Председатель (Куроедов В. А. — О. В.): “Что-то на него многие архиереи плохо смотрят, считают, что он не имеет богословского образования”.

Патриарх: “Это, конечно, так. Но все же он церковный деятель, его знают. Да и по виду он, — шутливо замечает Патриарх, — хорошее производит впечатление. Но, если не Пимен, то тогда, кто еще?”.

Председатель: “У вас много хороших помощников”.

Патриарх: “Вы имеет в виду Никодима. Но он еще молод. Пожалуй, это не поймут. Пимен на пост патриарха больше подходит; патриарху совсем не нужно быть активным путешественником по другим странам. Он может быть как бы в стороне, а выступать патриарху следует тогда, когда это нужно”.

Председатель: “А Вы, что, Ваше Святейшество, думаете о завещании?”.

Патриарх: “По правилам о преемнике будет решать Собор”.

(беседу записывал зам. Куроедова В. Г. Фуров)¹⁸.

Что касается самого митрополита Пимена, то с таким раскладом накануне Собора он был вполне согласен, но считал при этом, что власть должна более серьезно подойти к нейтрализации любой инициативы со стороны митрополита Никодима. Так, на приеме в Совете по делам религий 5 апреля 1971 года в разговоре с В. Г. Фуровым митрополит Пимен высказал ряд своих соображений: «Хорошо, чтобы на архиерейской встрече выступил с докладом “Об итогах работы Предсоборной комиссии” как старший по хиротонии в Синоде и первый заместитель Председателя Предсоборной комиссии митрополит Никодим. В докладе можно аргументировано сказать, почему Предсоборная комиссия руководствуется опытом проведения выборов Патриарха в 1945 г., а также о десятилетней практике церковного управления с тем, чтобы выбить козыри у некоторых архиереев, отрицательно относящихся к перестройке управления в Русской православной церкви. Не исключено, что кто-то на Соборе вылезет с предложениями о возврате к старому, а это нежелательно. На Западе сразу же закричат: “…В 45 г. было в Православии единство, сейчас такого единства нет”. Правда, митрополит Никодим считает, что ничего страшного нет, если 5–10 человек выступят с другими мнениями. Я думаю, на это идти нельзя, ни в коем случае. Желательно, чтобы Владимир Алексеевич (Куро­едов — О. В.) принял на следующей неделе постоянных членов Синода по вопросу подготовки и проведения архиерейской встречи, и там договориться о докладе Никодима. Причем, доклад Никодима должен быть письменный, чтобы с ним можно было бы заранее ознакомиться. От того, как будет проведена архиерейская встреча, будет зависеть единомыслие, единодушие на Соборе. А это очень важно”¹⁹.

Поместный Собор Русской Православной Церкви проходил с 30 мая по 2 июня 1971 года в Троице-Сергиевой Лавре. На нем присутствовало 234 человека — членов Собора; архиереев Русской Церкви — 72, представителей православного духовенства — 84, верующих мирян — 78. Среди членов Собора было 25 иностранных граждан, представлявших 124 прихода Русской Православной Церкви заграницей. Кроме того, на Собор прибыли гости — представители Православных автокефальных Церквей, инославных Церквей, экуменических организаций.

Главное событие — избрание Патриарха Московского и всея Руси состоялось 2 июня. Епископы голосовали от своего имени, имени клира и мирян своей епархии, начиная с младшего по хиротонии и заканчивая Заместителем Председателя Собора митрополитом Ленинградским и Новгородским. Патриархом стал митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен (Извеков), чья судьба и по сей день окутана дымкой тайны. Довольно достоверно известно, что он был очень талантливым инженером, он командовал полковой разведкой; он остался в памяти верующих молитвенником-аскетом. По сей день его биография не написана полно.

Но не только предстоящее избрание Патриарха обсуждалось в подготовительный период. Осенью 1970 года были сделаны попытки вынести на будущее обсуждение и другие вопросы церковной жизни: “карловацкий раскол”, “отмена клятв на старые обряды и придерживающихся их”, оценка решения Святейшего Патриарха Алексия и Священного Синода от 16 декабря 1969 года, согласно которому священнослужители Московского Патриархата получили разрешение преподавать благодать святых таинств католикам и старообрядцам в случае крайней духовной необходимости и при отсутствии на местах их священников. Что-то удалось вынести на Собор, а что-то так и осталось в проектах…

Проблема “карловацкого раскола” была и остается одной из самых острых и нерешенных по сей день. И тридцать лет назад этот вопрос нуждался во всеобщем церковном обсуждении. Предложение о его внесении в повестку Собора поступило от митрополита Никодима (Ротова) в октябре 1970 года. Он считал, что это — “один из таких вопросов, который по своему существу должен быть обсужден на Поместном Соборе”²⁰. В записке, названной им “К вопросу о карловацком расколе”, митрополит напомнил, что зарубежные архиереи были запрещены в служении и преданы церковному суду: “Прошло почти 40 лет, но суд еще не состоялся”²¹. Последние два с лишним десятилетия, по мнению автора документа, показали, что надежд на “увраче­вание раскола” нет. Митрополит Никодим считал, что нерешенность проблемы создает некую неопределенность нашей церковной позиции: “ибо карловчане называют себя частью Русской Православной Церкви. Если этот вопрос оставить без внимания, у людей, изучающих жизнь Русской Православной Церкви, сложится впечатление, что этот раскол где-то в глубинах имеет если не прямое, то косвенное одобрение в самой Русской Церкви. Неопределенность позиции Московской Патриархии к карловацкому расколу (около 40 лет назад предан церковному суду, но до сих пор нет ни следствия, ни разбирательства, ни суда) дает возможность Православным Автокефальным Церквам нередко иметь положительное отношение или проявлять отдельные знаки благожелательности представителям карловацкого раскола”²².

Сложившаяся ситуация требовала незамедлительных решений: “необходимо образовать церковный суд минимум из 12 архиереев, необходимо подготовить доклад, исчерпывающе отражающий нецерковную сущность и деятельность этого раскола, прикрытого полуцерковной формой. После того, как будет изучен и подготовлен материал суда, главе карловацкого раскола митрополиту Филарету и всем архиереям, составляющим Архиерейский Синод Зарубежной Русской Церкви (Карловацкий раскол), послать приглашения в определенное место для церковного суда над ними, и это нужно сделать трижды, как соответствует процедурным нормам канонического права. По каноническим нормам неявка в суд церковный и отказ от него дает основание для заочного суда и окончательного вынесения приговора. Окончательным судом, который вынесет приговор, будет Поместный Собор. Приговор должен предусматривать лишение сана архиереев и всего клира, а мирян, продолжающих упорствовать в расколе, необходимо отлучать от общения церковного”²³.

Это постановление Собора, по мнению автора, следует разослать всем Главам Автокефальных Православных Церквей, всем церквам и международным организациям, имеющим контакты с Московским Патриархатом: “После этого Православные Церкви должны будут прекратить всякое церковное общение с этим расколом, а церковные международные организации должны будут серьезно принять эту акцию Московской Патриархии”²⁴.

Позиция митрополита Никодима была созвучна позиции Патриарха Алексия и его предшественников, но ее разделяли далеко не все. А те, кто думал так же, предлагали действовать более осторожно и осмотрительно.

Так, отец Всеволод Шпиллер в своем письме “О предстоящем Поместном Соборе” писал, что внесение этого вопроса в повестку дня нецелесообразно, так как “никакие решения Собора и никакие декларации фактически существующего положения вещей не изменят ни на йоту”²⁵. Решения Собора повлекут за собой нападки не только со стороны карловчан: «По­сыпятся обвинения, “обличения” и “разоблачения” в адрес нового руководства Церкви. При этом они, конечно, будут сопровождаться “сенсационными” разборами всех биографий и пр. и пр.»²⁶.

Отец Всеволод предостерегал не напрасно, хотя к этим “ра­зоблачениям” за 40 лет уже привыкли и мало на них реагировали. Он справедливо считал, что “карловчане” никакого будущего не имеют и серьезно вредить нам просто не в состоянии. “Так что еще одно осуждение их Собору не прибавит ни веса, ни значения”²⁷. Эта ни к чему не обязывающая позиция устраивала большинство. И на Соборе было принято решение, по которому Высшая церковная власть в ближайшее время должна была осуществить канонические санкции по отношению к “отступническому сонмищу” (конкретные санкции определены не были, вопрос о суде на Соборе не поднимался).

Готовясь к Собору, митрополит Никодим, как хороший стратег, справедливо считал, что кроме негативных действий, к которым, безусловно, относится окончательное решение по “карловацкому расколу”, необходимы также действия позитивные, “чтобы установить определенный баланс в отношении к этому Собору со стороны критически настроенных людей”²⁸. “Таким позитивным шагом, положительно воспринятым большинством, могли стать акции братской любви, обращенные к старообрядцам”²⁹. По мнению митрополита, изложенному им в документе “К вопросам предстоящего Поместного Собора”: «…необходимо отменить так называемые клятвы Большого Московского Собора 1666–1667 гг., наложенные на старые обряды, кода были осуждены старообрядцы. Такое решение Собора, с одной стороны, вызовет расположение старообрядцев к Русской Церкви и одобрительные отклики среди всех христианских церквей, нейтрализует некоторое отрицательное впечатление, могущее у кого-то возникнуть в связи с осуждением “кар­лов­чан”, и ни в коем случае не будет стимулировать никакого большого движения в среде самих старообрядцев, поскольку совершенно известен их стойкий консерватизм. С богословской точки зрения есть все предпосылки к тому, чтобы решить этот вопрос предложенным выше образом»³⁰.

И если осуждение “карловчан” вновь отложили на неопределенный срок, то этот вопрос был принят Собором к рассмотрению.

В своем докладе “Об отмене клятв на старые обряды и придерживающихся их” (он прозвучал 1 июня 1971 г.) митрополит Никодим осветил всю историю раскола и предложил пути к уврачеванию разделения. А 2 июня Поместный Собор издал Деяние “Об отмене клятв на старые обряды и на придерживающихся их”. Начало этого документа гласило: “Наиболее просвещенные иерархи Русской Православной Церкви, предпринимающие возможные действия для устранения препятствий к уврачеванию раскола, понимали, что средостение, возникшее в связи с клятвенными определениями Соборов 1654 и 1667 гг., должно быть устранено”³¹.

Осветив историю уврачевания раскола от “Увещания Православной Кафолической Церкви” 1756 г. до решения Патриаршего Священного Синода под председательством митрополита Нижегородского Сергия, Собор постановил: “Мы составляющие Поместный Собор Русской Православной Церкви, равноапостольный по своему достоинству и значению Московскому Собору 1656 года и Большому Московскому Собору 1667, рассмотрев вопрос о наложенных этими Соборами клятвах с богословской, литургической, канонической и исторической сторон, торжественно определяем во славу Всесвятого Имени Господа нашего Иисуса Христа:

1. Утвердить постановление Патриаршего Священного Синода от 23 (10) апреля 1929 года о признании старых русских обрядов спасительными, как и новые обряды, и равночестными им.

2. Утвердить постановление Патриаршего Священного Синода от 23 (10) апреля 1929 года об отвержении и вменении, яко не бывших, порицательных выражений, относящихся к старым обрядам и, в особенности, к двуперстию, где бы они ни встречались, и кем бы они ни изрекались.

3. Утвердить постановление Патриаршего Священного Синода от 23 (10) апреля 1929 года об упразднении клятв Московского Собора 1667 года, наложенных ими на старые русские обряды и на придерживающихся их православноверующих христиан, и считать эти клятвы яко не бывшие”³².

Митрополит Никодим был прав, когда писал об отсутствии каких-либо активных оценок этого решения со стороны старообрядцев. Не было их и в 1988 году, когда Собор вновь подтвердил снятие прещения.

Оставалась еще одна важнейшая проблема, требующая соборного осмысления. Речь идет о решении Святейшего Патриарха Алексия и Священного Синода от 16 декабря 1969 года, согласно которому священнослужители Московского Патриархата получили разрешение преподавать благодать Святых Таинств католикам и старообрядцам в случаях крайней в сем духовной необходимости для последних и при отсутствии на местах их священников.

Реакция со стороны Вселенской Патриархии и Элладской Церкви была негативной: так, в бюллетене Вселенской Патриархии “Епискепсис” от 16 февраля 1970 года отмечалось, “что решение не говорит об особых случаях (например, больных, обособленных верующих и т. п.), и что это происходит впервые, когда принимается подобное неограниченное решение со стороны Автокефальной Православной Церкви”.

Греческие православные круги подвергли серьезному сомнению экуменическую мотивировку решения Синода, “усмотрев в этом не что иное, как попытку опередить Афинагора как всеправославного представителя в вопросах воссоединения и, благодаря большим уступкам Риму, вытеснить греческое Православие”.

Этим решением была смущена также часть клира, епископата и мирян Русской Православной Церкви. Большое письмо, анализирующее этот документ, прислал на имя митрополита Никодима глава Брюссельско-Бельгийской архиепископии 30 марта 1970 г. В нем архиепископ Василий отметил три вида допущения иноверцев к причастию в современной церковной жизни: «1. Экуменическое причащение, то есть допущение к причастию иноверцев во время экуменических встреч и совещаний. Под разветвлением и вместе с тем противоположностью “экумени­че­с­кого причащения” можно считать причащение “прозелити­чес­кое”, то есть причащение римокатоликов, колеблющихся в своей вере и сочувствующих Православию, с целью привлечь их к Православной Церкви. Тенденции к такого рода действию замечаются среди православных в Западной Европе (особенно в церковной группировке покойного епископа Иоанна (Евграфа) Ковалевского). 2. “Туристическое приобщение” (простите за необычную терминологию, но другого выражения я не нахожу), то есть допущение к причастию в русских православных храмах западных туристов римокатоликов во время их туристических поездок по Советскому Союзу. Такие случаи мне известны. Что особенно поражает в такого рода “туристических экспериментах”, это их церковная и духовная необоснованность, легкомыслие, ненужность. 3. Наконец, “пастырско-икономическое” приобщение, то есть приобщение римокатоликов в местностях, далеко отстоящих от ближайшего римокатолического храма, при невозможности туда поехать, особенно если дело идет о тяжело больных или умирающих лицах римокатолического вероисповедания. В таком случае применяется принцип церковной икономии»³³. По мнению архиепископа Василия, единственным видом приобщения инославных, «который может быть, если не богословски оправдан, то все же защищаем в своей практике на основе принципов церковной икономии и пастырской заботы о душах, есть причащение “пастырско-икономическое”»³⁴. Автор письма подчеркивал далее, что на Западе допущение римокатоликов к причастию не оправдано, так как там всегда есть возможность пойти в католический храм. Что касается Советского Союза, то он отмечал: “Я не берусь судить, тем более осуждать образ действия моих собратьев епископов и священников в России, когда по таким (и только таким) соображениям они допускают римокатоликов ко Св. Причащению в православных храмах там, где это действительно необходимо по отсутствию католических храмов (хотя я не знаю, как бы сам поступил). Я не дерзаю судить или осуждать моих собратьев епископов нашей Церкви в России в том, что является специфической особенностью их пастырской деятельности в отличных от наших условиях и обстановке”³⁵. Считая основным недостатком синодального решения от 16 декабря 1969 года его неясность и неполноту, архиепископ Брюссельский предлагал внести на ближайшее заседание Священного Синода предложение об уточнении и пополнении этого решения (ограничении допущения римокатоликов к причастию случаями действительной пастырской необходимости на основании церковной икономии из-за невозможности причащаться в своих храмах). Свое письмо архиепископ закончил словами: “Хорошо зная, дорогой Владыко, Вашу любовь к Святому Православию в его полноте и чистоте, а также Ваши непрестанные сердечные заботы о чести и достоинстве Русской Православной Церкви, твердо надеюсь, что Вы поддержите мое предложение, исходящее из той же любви к Святому Православию и Матери-Церкви”³⁶.

Уточняющих решений Синода по этому вопросу не последовало, но в майском номере “Журнала Московской Патриархии” за 1970 г. было опубликовано “Разъяснение Председателя ОВЦС митрополита Ленинградского и Новгородского Никодима относительно Решения Священного Синода Русской Православной Церкви от 16 декабря 1969 г. о невозбранном допущении к Святым Таинствам старообрядцев и католиков”, в котором митрополит подчеркнул, что обращение к священнослужителям Московского Патриархата с просьбой о духовном утешении и за свершением Святых Таинств допускается в случае болезни и из-за невозможности обращения к священнослужителям своих Церквей. “В таких случаях духовенству Русской Православной Церкви надлежит проявлять пастырскую заботу и преподавать нуждающимся духовное утешение и Святые Таинства”³⁷.

В своем докладе “Экуменическая деятельность Русской Православной Церкви” на Поместном Соборе 1971 г. митрополит Никодим не только оценил решение Синода как продиктованное душепопечительной заботой нашей Церкви о своих братьях во Христе, но и подчеркнул, что “подобное имело место в 1878 году, когда Константинопольский Синод вменил в обязанность греческим православным священникам совершать таинства для армян там, где у них не имеется церквей и священников”³⁸.

Все вышесказанное в той или иной мере отражает видимую сторону происходящих в 70-е годы процессов. Но была и невидимая сторона в отношениях как со Вселенской Патриархией, так и с Ватиканом. Эти сложные отношения существовали и существуют по сей день. Но вернемся теперь на сорок лет назад…

Хорошо известно, что на Втором Ватиканском Соборе был принят “Декрет об экуменизме”. Стоит напомнить, что с момента образования Всемирного Совета Церквей (ВСЦ) Рим занимал по отношению к нему очень жесткую позицию. В начале 60-х, в свете новых политических событий, когда ВСЦ завоевал высокое общественное мнение и прочный авторитет в христианском мире, Ватикан надеялся развить и использовать это движение. Необходимо было слить два центра — Женеву и Ватикан — при лидерстве Рима. (На Втором Ватиканском Соборе официально отрицалось наличие “особого” римского католического экуменизма, а говорилось лишь о католическом понимании экуменизма. Единение для Рима означало не что иное, как воссоединение с Римом и под главенством Рима.) Несомненно, сложившаяся ситуация не могла не волновать Московский Патриархат. Она еще более осложнилась взаимным снятием “ана­фем” 1054 года. Торжественный акт был воспринят миром как сближение и объединение православных и католиков. И сколько бы потом не объяснялось, что это было единоличным и неправомочным действием со стороны Патриарха Афинагора, большинство принимало желаемое за действительное. На частной аудиенции митрополита Никодима (Ротова) с папой Павлом VI по окончании Собора последний дал понять, что Ватикан не отказывается от восстановления Униатской Церкви в СССР и других странах, так как это соответствует соблюдению религиозных свобод. Эта позиция нашла широкий отклик в нелегальных общинах униатов в Советском Союзе, у католиков Прибалтики, что, в свою очередь, дестабилизировало непростые государственно-церковные отношения 60–80-х гг. в стране.

Такая позиция Ватикана — не что иное, как проявление косвенного прозелитизма, который, естественно, не устраивал Русскую Церковь. Прозелитизм не устраивал и власть, которая называла его “усилением антисоветской пропаганды со стороны Ватикана и противозаконных действий главарей бывшей униатской церкви”³⁹.

6 августа 1970 г. Председателем Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР Ю. В. Андроповым была отправлена записка в ЦК КПСС, в которой он докладывал о выполненных мероприятиях по противодействию Ватикану в течение 1969 г. и первой половине 1970-го. Среди самых важных были названы: “В ходе выполнения данных мероприятий агентуре органов госбезопасности удалось заиметь личные подходы к папе Павлу VI и его ближайшему окружению. Используя это обстоятельство, на них оказывалось выгодное нам воздействие и продвигались специально подготовленные материалы, в которых подчеркивалась мысль о том, что враждебные акции со стороны Ватикана и его центров (особенно эмигрантских) против СССР усугубляют положение верующих и духовенства в стране и якобы мешают, в частности, установлению более тесных взаимоотношений между Русской православной церковью (РПЦ) и Римско-католической”⁴⁰.

К важнейшим успехам Андропов отнес также вынужденное согласие Ватикана на “посвящение в сан епископа двух ксендзов, кандидатуры которых были согласованы с соответствующими государственными органами республики. Тем самым он признал факт отстранения от руководства католической церковью в Литве враждебно настроенных епископов Степанавичюса и Сладкявичуса”⁴¹. Важно время проведения: 1969 — начало 1970 года. Решение Священного Синода тоже приходится на 1969 год. И, кроме вышеизложенных причин его принятия, существовала и еще одна, берущая начало в далеких 60-х.

В июле 1969 г. митрополитом Никодимом была написана аналитическая записка “Московский Патриархат и Римско-Ка­толическая Церковь”, в которой он дал оценку процессам, происходившим в последнее десятилетие между Римом и Вселенской Патриархией, между Римом и Москвой. По мнению автора, очень характерным для этой оценки является «частное высказывание священника Михаила Арранца, что намечавшаяся иезуитами идея окатоличивания России через восточный обряд потерпела крах, и что они видят невозможность развития отношений с Россией “подпольным путем”. Это лишний раз подчеркивает выгодное положение в данный момент Московского Патриархата для использования в своих интересах отношений с Ватиканом»⁴². И эти отношения митрополит Никодим видел не в уклонении от контактов, а в особенном подходе к ним: “Наша линия против Ватикана должна идти по линии его размягчения путем влияния на различные круги Католической Церкви. При этом нельзя забывать, что в Католической Церкви сейчас четко обозначаются различные направления, которые в состоянии борьбы друг с другом. Только через непосредственные контакты мы можем более четко различать, что наиболее вредно для нас и что может быть с успехом для нашей страны использовано”⁴³. О политике “размягчения” митрополит писал летом 1969 г., а решение Синода состоялось полгода спустя, 16 декабря…

Что касается оценки всех событий Русской Зарубежной Церковью, то они прозвучали во весь голос в конце сентября 1971 года на юбилейном, посвященном 50-летию существования РПЦЗ Архиерейском Соборе. Он вынес свое очередное жесткое осуждение по решению Поместного Собора Русской Православной Церкви: “Все выборы Патриархов в Москве, начиная с 1943 года, являются недействительными на основании 30 правила Св. Апостолов и 3 правила Седьмого Вселенского Собора”⁴⁴.

Что касается кандидатуры нового Патриарха, то было осуждено “избрание Патриархом митрополита Пимена, не столько известного благочестием или богословскими познаниями, поскольку он не получил никакого богословского образования, сколько своим усердием в исполнении указаний атеистической власти, направленных к разрушению Церкви и проведению политических планов Советского Правительства”⁴⁵.

Как видим, не только личность Патриарха Сергия является одним из “камней преткновения” в современном диалоге, который, похоже, зашел в тупик…