Софья Стебловская
После службы в будний погожий июньский день на выходе из храма в Марфо-Мариинской обители ко мне подошла женщина. Одета обычно. Не блеск, не рубище… Черный пиджачок, пусть и несколько кургузый, но добротный. Кокетливо повязанный платок. Чуть за пятьдесят.
— Помогите, чем сможете. Мы с дочкой сами с Донбасса.
Говор южный, с милым фрикативным «г», ни с чем не перепутаешь. У самой в Донбассе тетка и могилы бабки с дедом, места родные, на сердце скребет. Слова «Краматорск», «Дебальцево», «Артемовск», «Луганск» — мне не чужие. Никак не забыть, как в августе 2014 года приехала на автобусе в густом потоке беженцев перепуганная насмерть тетя — прямо над огородом пролетало что-то страшное (точнее она сказать не могла) и где-то рядом сбрасывало рвущиеся бомбы.
У тети было серое лицо, опущенные плечи и страх в глазах. Из автобуса все выходили такими. Моя визави выглядела по сравнению с тетей неплохо.
— Из какого вы города?
— Та оттуда, — с легкой заминкой, опуская глаза, — откуда все и началось. Славянск — слышали такой?
— Не просто слышала, но и бывала несколько раз. Там у вас санаторий замечательный, грязь в нем волшебная. Мама моя ногу лечила и меня брала с собой! И город чудный! И Святогорская лавра — рукой подать, и река Донец! Красота! А вы где жили?
— Да там… В центре… — разговор о родине почему-то не клеился. Бывает…
— Наличных нет, — говорю. — Давайте телефон, перечислю.
— Нет, лучше вы телефон дайте!
Я смотрю на тетеньку. Две руки. Две ноги. Зубов — и того больше. А это по нашим временам почти удача. Тетенька подкрашена, причесана, платочек справный — в горохах, теньки веселые — голубенькие, помада — розовенькая, во вкусе провинциальной старины. Смотрит озорно, не затравленно, силы, видно, есть.
— Не хотите ли помочь мне с уборкой, — спрашиваю. — А то окна никак не помою.
— Ну вы давайте телефон. Решим! Я Людмила.
— А малышу сколько вашему?
— 29.
— Здорова?
— Да, слава Богу!
29. Лет. Девушка, как раньше говорили, на возрасте! Приезжай, помоги окна помыть, шторы снять, постирать-повесить, туда-сюда, прокатись по Москве, — дам две тыщи.
Не успела расстаться с тетей — звонок.
— Это Диана!
— Какая Диана?
— Людмилы дочка. Вы сколько сможете перечислить денег?
Я растерялась, хотя обычно за словом в карман не лезу. Вопрос как-то меня стушевал. Положим, если бы у меня были деньги в кошельке при выходе из храма — я дала бы сколько? Ну, положим, как обычно — 100-200. А ежели ты совершаешь акт отсроченной помощи — то 100 рублей как-то и переводить смешно. Положим, это будет 500-1000. Может, и того больше — надо посмотреть, сколько денег осталось на карточке, прикинуть, когда зарплата, вспомнить, что «чем я больше трачу, тем становлюсь безбрежней и богаче» — ну, вот это все….
— Я, знаете ли, еще не решила.
— Мне надо знать, — тезка древнеримской богини упорствует.
— Это, — говорю, — как-то странно, пытать человека — сколько он денег готов отдать.
Кладу трубку. Рефлексирую. Чувствую себя раздвоенно. С одной стороны — у людей невзгоды. Надо помочь. С другой — помой окна, помоги мне! Я тебе деньги, ты мне — помощь! По-моему, справедливо! А то я иногда не то что окна — голову помыть не успеваю!
Мне вслед летит эсэмэска (цитирую буквально): «Вы, если на службы ходите, Патриарх Кирилл говорит: помогайте тем, кто нуждается. И ничего странного здесь нет!»
Думаю, не буду отвечать, раз такой дискурс пошел. Нечего меня Патриархом пугать. Есть авторитеты и пострашней. И вообще, «не повышайте тона! Не повышайте, очень вас прошу! Не повторяйте ошибку Терпандра!», как писал Донатович!
На этом история моей раздвоенности не кончилась. Через пару дней я сама (!) написала СМС Люсдиане — номер карты давайте, мол. Перед моими глазами стояла родная тетя, выходящая из жаркого автобуса, меня заела совесть, хотя с Люсей уже все было очевидно.
Далее — переписка эсэмэсками, сохраняю дословно. Реплики летели когда сразу, а когда и через час.
— Мария, сколько сможете перевести?
(Мария — так она называла меня, но не суть. Я согласна быть Марией. Наверное, у нее много знакомых — всех не упомнишь. Жонглировать именами — работа не из легких, это не окна мыть, тряпкой махать.)
— 500 могу, — отвечаю.
— Извините, Мария. 500 — это на что?!
— 500 — на что хотите. А за уборку могу дать тысячу.
— Таких цен нет. Это неправильно. Мы за комнату только 1300 платим в день.
— Мне жаль, что в мире много неправильного, но конкретно я — могу дать тысячу.
— Ладно уж. Переведите 1300. За квартиру.
(Чувствую себя затравленным Актеоном, которого коснулся гнев Дианы.)
— Вы хотите сказать, что 1300 платите в день за комнату? То есть под сорок тыщ за комнату в месяц? Хорошая, наверное, комната. По цене двушки!
— А вы сколько, думали, стоит комната в Москве?
А я уже все, что надо, подумала и закрыла гештальт.
Через сутки Диана снова навострила свою стрелу:
— Так сможете сегодня оплатить нам комнату полной суммой? 1300?
И совсем недавно, последняя попытка натянуть лук:
— Мария! Помогать ближним — наш долг! Оплатите комнату!
Каюсь, я не оплатила Диане ее грот. Ни полностью, ни частично.
Я найду, кому помочь.
Пойду помою окна.