Порядочность равна конформизму?
Протоиерей Игорь Прекуп
Порядочность – это недостаток? А как же? Когда человек ради каких-то эфемерных представлений открывает рот там, где его не просят, или, наоборот, от него ждут слова, а он молчит, хотя ничья судьба, кроме его собственной, от этого «я, как и все мои товарищи», не зависит, когда сказать «нужное» слово – это всего лишь выразить свою благонадежность, а на участь того, о ком речь, или на ситуацию это никак ни в ту, ни в другую сторону не повлияет… Вот это что?!! Когда он всё делает наоборот, вопреки здравому смыслу, тупо повторяя: «Я не могу иначе», это что?.. Он, видите ли, «не может», а его родные и близкие должны страдать?..
Правда, можно встретить и такое еще истолкование этого понятия, что оно есть «следование моральным нормам референтной группы», т.е. «порядочный человек следует тем нормам, которые приняты уважаемыми людьми в его окружении» (Н.И. Козлов). Ой… какое опасное понимание порядочности! Т.е. порядочность – это своего рода, получается, конформизм, с той лишь разницей, что ориентирован не на окружающую толпу или коллектив в целом, а на элиту, на некий узкий круг авторитетных лиц в его широком окружении.
Предполагается, вероятно, что авторитет их заслужен высоконравственными поступками. А если нравственные представления у субъекта весьма размытые? Если вообще ценностные ориентации его хаотичны и низменны? Достаточно того, что он следует нормам, одобряемым «уважаемыми (им) людьми», и его можно будет считать порядочным, вне зависимости от специфики его «окружения»? Даже если его референтной группой окажутся люди, чей авторитет зиждется на силе, цинизме, жестокости, умении манипулировать и на слабости и низости?
Слушайте, а ведь удобно! Вот это и в самом деле достоинство: уметь соответствовать ожиданиям и тонко чувствовать порядок, заведенный в том или ином кругу общения, талантливо вписываясь в корпоративную этику, не так ли?
Это напоминает мне одну школьную линейку во дворе нашей республиканской художественной спецшколы, по-моему, на первое сентября. Дали слово какому-то представителю горкома комсомола. Тот – быка за рога: призвал нас к порядочности. Мы только приготовились услышать пламенную речь о честности и принципиальности, однако «сурово брови он нахмурил» и, сверкая очами, повел речь о соблюдении в порядке внешнего вида школьника (пионера, комсомольца), начиная с аккуратной стрижки и заканчивая обувью и пуговицами.
Между тем, наш «фасад» вызывал у него негодование и, по-видимому, подрывал его дотоле непоколебимую веру в торжество коммунизма к намеченному Хрущевым сроку, который, впрочем, уже истекал. Глупость была настолько дистиллированной, что хотелось его спросить словами известного данелиевского персонажа: «Дядя Петя, ты – дурак?» Хотя, опять же, если интерпретировать понятие порядочности по Козлову, тот комсомольский чиновник был таки да, прав.
Кстати, случайно ли в энциклопедическом словаре «Этика» среди примерно 450 статей нет статьи о порядочности? Расплывчатое и скользкое понятие? Неудобное? Быть может, слишком эмоционально окрашенное? Или не написать так, чтобы никого не обидеть? Неужели оно настолько… этически малозначимое, что и уделять ему особую статью не стоит? Ах, конечно же, разве можно сравнивать «порядочность» с «долгом», например, или с таким понятием, как «мораль по соглашению», не говоря уже о «социальной справедливости», тем более об «удовольствии»? Где «удовольствие» и где «порядочность»? Первое интересует всех, а второе… Про честь написали, ну и ладно. Это ведь одно и то же, правда?
Порядочность может побудить пойти против чести
Нет, неправда. Честь и порядочность близки, даже взаимообусловлены, однако не тождественны, как это может показаться на первый взгляд. Эти понятия находятся всё же в разных плоскостях. Честь – понятие скорее социально обусловленное, коренящееся в морали того сообщества, к которому принадлежит личность, а порядочность – понятие нравственно обусловленное, т.е. уходящее корнями в духовное начало нашей природы.
Если честь как достойное уважения нравственное качество, представляющее некую совокупность добродетелей, формируется в человеке благодаря нравственной культуре, в которой он воспитывается (общение, книги, фильмы, картины и т.п.), то порядочность – это в первую очередь внутреннее качество, которое может поддерживаться воспитанием и стимулироваться общественной моралью, а может и наоборот, если «среда обитания» своими нравами не благоприятствует ее формированию.
Даже больше скажу: порядочность может побудить человека пойти против общепринятых представлений о чести, и наоборот, именно недостаток порядочности может быть причиной их соблюдения, из малодушного страха стяжать дурную славу, быть злословимым и презираемым.
Причем, что важно отметить, многие добродетели видны и в рутинной обстановке, а вот порядочность проявляется именно в неблагоприятных для нее обстоятельствах. Пока всё способствует нравственному поведению, пока не возникает ситуация морального выбора (которая всегда чревата последствиями), есть порядочность в нас или нет, не видно. Правда, она предполагается «по умолчанию», поэтому мы и бываем неприятно поражены и потрясены, когда человек поступает непорядочно.
Жизнь в согласии с природой
У нас могут быть сложности с формулировкой определения порядочности, но интуитивно мы ее чувствуем. Мы вообще можем о ней не задумываться, но как только происходит или предлагается что-то диссонирующее с ней, мы этот диссонанс интуитивно чувствуем и реагируем на него. Другое дело, как: прислушиваемся и распознаём или отмахиваемся, убеждая себя, что нам «показалось»; руководствуемся этим чувством и тем самым поддерживаем в себе эту нравственную способность или, наоборот, подавляем, тем самым разрушая, выскабливая ее из себя?
Почему во все времена были люди, больше всего на свете боявшиеся поступить непорядочно? Ответ прост: инстинкт самосохранения. Но не животный, а нравственный. Тут уместно будет вспомнить философов-стоиков.
Согласно их учению, всё в мире повинуется единым законам, всё, и человек в том числе. Но, в отличие от прочей природы, человек способен эти законы познавать и сознательно им подчиняться, свободно их выполнять. Это сознательное и свободное осуществление своего предназначения происходит лишь тогда, когда человек принимает высший принцип стоической нравственности – «жизнь в согласии с природой».
Но что является общим стремлением природы? Это стремление к самосохранению. Как излагает стоическое учение Э. Целлер: «Для каждого существа может иметь ценность и содействовать его блаженству только то, что служит его самосохранению. Поэтому для разумных существ имеет ценность лишь то, что согласно с разумом: лишь добродетель есть для них благо, лишь в ней состоит… блаженство».
И как одна лишь добродетель есть благо, единственным злом является порочность. Прочее относится к области безразличного. Точно так же, как имущество или здоровье, или честь и даже сама жизнь не являются благами, так же нищета, болезнь и позор, и другие лишения не должны считаться злом.
Если же благом для человека является добродетель, то понятие самосохранения наполняется у стоиков намного более возвышенным смыслом, нежели который оно имеет в наше время. Стремление к добродетели, а не к животному выживанию, к стяжанию, к усвоению ее, к развитию и сохранению своей личности – вот общий закон человеческой природы.
Так вот, порядочность, по-моему, это один из рецепторов совести – того самого Богом данного нам чувства определения соответствия или несоответствия общего состояния своей души или отдельных мыслей, побуждений, чувств, намерений, поступков – человеческой природе как таковой. Можно сказать, одна из составных частей инстинкта самосохранения. Это важнейший рецептор, если уж проводить такие биологические аналогии.
Фото: psychologytoday.com
Перестать убивать, но остаться убийцей
Уж простите, если выскажу что-нибудь спорное, но поделюсь тем, что понимаю и чувствую.
Совесть оберегает нас от таких помыслов, слов и дел, из-за которых наша душа может пострадать, и, наоборот, побуждает нас к тому, что ее может оздоровить и развить. Так вот, порядочность отвечает за жизненно важные участки совести, которая всегда повреждается, когда мы ей противимся: игнорируем ее, давим, выжигаем, когда поступаем не по ее совету, вопреки ей, или, наоборот, бездействуем, когда она подсказывает, что надо хотя бы обозначить свое отношение к происходящему.
Однако подобно тому, как телесные повреждения бывают разные, и не все раны затягиваются, не все переломы срастаются, не говоря уже о том, что не всякая оторванная часть пришивается на место, так же и с душой.
Вы не находите, что вор перестает быть вором, когда прекращает воровать, если прекращает не только фактически, но и по своей внутренней решимости? Причем вне зависимости, по каким причинам и побуждениям. Будь то из нравственных соображений, будь то из практических (невыгодно, рискованно и т.д.) – неважно.
Решил не воровать больше, не ворует? Всё, больше он не вор. А если еще постарался компенсировать нанесенный им ущерб – это и вовсе прекрасно. Согласны? Нет? А я вот так думаю.
То же и с блудником. Вот решил он прекратить грешить, и пока не сорвался – не блудник, даже если не до конца изжитый порок продолжает существовать в душе, как очаг воспаления, ибо, как говорит прп. авва Дорофей, «не тот, кто однажды разгневался, называется уже гневливым; и не тот, кто однажды впал в блуд, называется уже блудником; и не тот, кто однажды оказал милость ближнему, называется милостивым; но как в добродетели, так и в пороке, от частого в оных упражнения, душа получает некоторый навык, и потом этот навык или мучит, или покоит ее». Душа может страдать от греховных побуждений, но пока человек не пошел вновь у своего порока на поводу, он уже не тот, кем когда-то был.
Не тот. Это если злодейство таково, что нет катастрофы. Что такое катастрофа? – Происшествие с непоправимыми последствиями. Ты и рад бы, но уже ничего не изменишь. Оно уже есть навсегда. Например, если кого обокрали – это плохо, мерзко, но человек продолжает жить, обзаводиться новым имуществом. А вот если убили – это уже катастрофа. Или покалечили так, что для него частично или полностью закрылся доступ к самореализации – тоже катастрофа (кстати, иной блуд может иметь и катастрофичные последствия: насилие, совращение, деторастление – они зачастую непоправимо калечат и психически, и душевно).
Так вот, убийца, в отличие от вора, не может перестать быть убийцей, лишь прекратив убивать. Грехи-то ему простятся, если искренне раскается, и юридически он перестанет быть преступником (если еще и ответит по закону), но, чтобы перестать быть убийцей, недостаточно перестать убивать.
Порядочность – забота о голове
Говоря о грехе действием (и словом), мы называем это падением. Когда человек увлекается греховным помыслом – это преткновение. Он всё равно что споткнулся, но если отверг помысел, то удержался на ногах, а вот если пошел у него на поводу, стал его смаковать, и если не осуществил, то лишь из-за неблагоприятных обстоятельств – то же самое падение.
И человек не может сделать гадость, впасть в нее, и после этого встать и отряхнуться, как ни в чем не бывало. Ведь падаем в грязь. Даже если не поранились, необходимы силы и время для того, чтобы отмыться, отстираться, а то и зашить-залатать одежду. Но падение падению – рознь. Не всё равно, чем удариться. Голову надо беречь хотя бы и ценой других частей тела, потому что умереть не умрешь, а слабоумным на всю жизнь стать – это запросто.
Вот порядочность – это и есть как бы забота о голове, стремление защищать ее во что бы то ни стало, осознавая несопоставимость, по тяжести последствий, малейших ее травм с травмами других частей организма.
Дело ведь не в боли, не в страдании. Как бы скромно мы о себе ни думали, но голову-то мы бережем не потому, что это самое слабое место, а потому, что голова – главное. Даже оказавшись в инвалидном кресле, даже испытывая страшные боли, человек остается самим собой. А вот если из-за травмы головы начинает портиться характер, повреждается способность адекватно воспринимать реальность и мыслить… Человек теряет самого себя.
Аналогично и в душевной жизни травмы не равноценны.
Безусловно, любое зло, которое человек себе позволяет, не ограничивается каким-то поверхностным воздействием. В любых дозах оно помутняет разум. И привыкая «по мелочам» к злу, мы, в той или иной степени, теряем адекватность, привыкая к злу и приобретая к нему толерантность, аналогичную иммунологической, т.е. мало-помалу душа наша утрачивает способность сопротивляться духовной заразе.
Поэтому не стоит легкомысленно относиться к всевозможным бытовым «грешкам», ибо «ничто на земле не проходит бесследно», как поется в известной песне. Однако, при всём этом, не будем уравнивать нравственные повреждения по степени тяжести и по специфике последствий.
Вспоминается эпизод из глубокого семинарского прошлого.
На лекции по введению в основное богословие прот. Владимир Мустафин, в рамках темы грехопадения, касаясь нравственного аспекта проступка прародителей, задал нам вопрос: «Вот что, по-вашему, хуже: украсть… или обмануть доверие ребенка?» Мы не нашлись, что сказать. Украсть, формально, вроде бы и хуже. Как-никак, заповедь есть «не укради». Заповеди «не обмани доверия ребенка» нет, а совесть подсказывает, что перед Богом это хуже. Не в том смысле, разумеется, что воровство – мелочи жизни, но доверие ребенка… это что-то совсем другого порядка.
Фото: kizie.com
Любой произвольно совершаемый грех, особенно если впервые, предваряется и сопровождается попранием своей совести, ломкой какого-то нравственного барьера и сползанием в бездну морального уродства. Просто в одних случаях это сползание сравнительно несущественное, а в других оно настолько резкое и глубокое, что человек опомниться не успевает, как видит всё уже в другом ракурсе: в ракурсе своего внезапно обретенного морального уродства.
То, о чем нас спросил о. Владимир Мустафин – как раз такого порядка: чтобы это сделать, надо что-то в себе сломать. И тогда всё будет видеться проще и легче, но за счет чего? Какова ценность того, что человек в себе сломал? Не покалечился ли он? И самое страшное, что на всю жизнь, а то и с «прогрессивными» перспективами, потому что он не чувствует своей ущербности, глубины падения, всей безмерной отвратительности содеянного.
Как Адам и Иуда прошли точку невозврата
С понятием порядочности коррелирует понятие «точки невозврата» – рубежа, за которым процессы становятся необратимыми. В авиационном понятийном словаре это означает некую черту в пути, после которой на борту нет горючего на возвращение ни в аэропорт вылета, ни чтобы долететь до запасного. В физике под этим понимается момент, после которого реакция становится неуправляемой.
В нравственной жизни такими точками являются поступки или решения, после которых что-то меняется иной раз не только в том, кто переступает черту, но и в тех, по отношению к кому или среди которых он это делает. Они уже никогда не будут прежними. Отсюда особая тяжесть первого греха в какой бы то ни было области.
Анания и Сапфира по сравнению со святотатцами последующих веков – невинные агнцы. Но их грех был первым (Деян. 5:1–10). И церковная община уже никогда не будет такой, как до их формально мелкого проступка. Каин убил всего лишь одного человека, но мы его имя произносим как нарицательное. И не только потому, что он убил брата, а потому, что это было первое убийство.
Наши прародители, если вернуться к вышеупомянутому вопросу о. Владимира, разве в том лишь повинны, что «яблоко до Спасу зъилы», как в несвятой простоте объяснил суть грехопадения один высокопреподобный воспитанник заочного сектора МДС? Нет, но в том, что надругались над доверием Бога…
Всемогущий и всеведущий Отец доверил человеку рай, всю «землю, море и вся яже в них» (Пс. 145:6), Свой образ в нем, наконец, доверил. А человек этим доверием пренебрег и злоупотребил. И вот, наши прародители видят себя лишенными славы Божией, чувствуя весь ужас внутреннего распада. Но не это еще точка невозврата. Человек всё еще может свободно вернуться, и Господь начинает ему помогать в этом.
Когда же Адам прошел точку невозврата? А вот когда поступил крайне непорядочно, на прямой вопрос Отца Небесного дав лукавый и безобразно циничный ответ, свалив ответственность на жену и ропща на Творца. То же самое делает и жена, нисколько не вразумившись на примере мужа (Быт. 3:11–13).
Точка невозврата в данном случае означает не невозможность вернуться в принципе («невозможное человекам возможно Богу», Лк. 18:27), но невозможность вернуться естественным путем, благодаря одному лишь покаянному вздоху, которого было бы достаточно непосредственно после грехопадения, а теперь тысячелетия уйдут на то, чтобы восстановление человека стало возможно чудом Боговоплощения и ценой Его жизни.
Фото: agionoros.ru
В нравственном смысле «точка невозврата» не означает невозможности преображения в покаянии. Всё возможно. Только с момента ее прохождения что-то меняется в личности, ломается, запускается какой-то новый процесс ее разрушения. Человек может пройти через это, и потом стать даже лучше, чем был прежде – чудес мы не отрицаем – но, скорее всего, это будет лишь начало глубинного разрушения личности, ее потрошения, выхолащивания…
Поэтому порядочность – это не что иное, как проявление инстинкта нравственного самосохранения. Ну раскаялся ты, исповедовался, ну прощен тебе этот грех, но сам-то ты осознал ли недопустимость подобного, изменился ли ты к лучшему, понял ли что-то принципиально важное, благодаря чему не совершишь этого уже никогда?
Иными словами, покаялся ли ты? Но для того, чтобы осознать свое предательство, а осознав, и не удавиться от отчаяния, и не развести руками, дескать, «что ж поделаешь, не мы такие – жизнь такая», так вот, чтобы не впадать ни в одну из этих крайностей, надо переосмыслить не только свое предательство, но всего себя.
Именно это не получилось у Иуды, который точку невозврата прошел, когда, пребывая в решимости предать Христа, причастился на Тайной Вечери в суд себе и во осуждение (см. Беседу 82-ю свт. Иоанна Златоуста на Евангелие от Матфея). Но и у него оставалась возможность спастись, если бы, поняв, что «согрешил… предав кровь невинную» (Мф. 27:4) и раскаявшись в этом, он не впал бы в отчаяние, а попытался понять, как же это он «дошел до жизни такой».
И тогда Иуда понял бы, что его предательство коренится не в трусости или малодушии, и даже не в его сребролюбии, которым он и в самом деле «недуговал», а, как это ни странно может кому-то показаться, в его гордыне, побуждавшей самому решать, что верно, что нет, не открывая помыслов Учителю и не советуясь с Ним. И тем самым он положил бы начало покаянию – «умоперемене». Но поскольку его раскаяние не переросло в покаяние, он остался «верен себе», точнее, своей самости, и «самоприговорился» к смерти, окончательно отрезав себе возвратный путь.
Порядочность – это делать гадости без удовольствия
«Порядочный человек тот, кто делает гадости без удовольствия», – высказал в «Компромиссе» светлую мысль Сергей Довлатов. Человек может сделать подлость по неведению или поддавшись минутной слабости, но потом осознать это, радикально измениться и в будущем за версту обходить всё сомнительное, удаляясь от всего, что требует покривить душой.
Но когда он совершает подлость, предвидя ее результат или произвольно закрывая глаза на реальное положение вещей, руководствуясь соображениями личной выгоды или инстинктом самосохранения, он вряд ли, после такой предварительной «зачистки» своей совести, окажется способен на осмысление своего выбора и на мужественное сопротивление новым соблазнам.
Более того, успокаивая свою совесть, что сделка с ней была полезной и справедливой, человек принимает эту поведенческую модель как норму не только для себя, но, прям-таки по Канту, возводит ее во всеобщий закон, и очень чутко реагирует, когда кто-то, кому «больше всех надо», смеет «идти на принцип», и своим поведением ставит под сомнение его нравственную полноценность, «нормальность».
Верх непорядочности, когда человек мало того, что сам идет или готов пойти на подлость, так еще и раздраженно реагирует на порядочность в других людях, как оскорбляющую его лично, как дерзкое обвинение, брошенное ему в лицо, как свидетельство, что, оказывается, можно, а значит, и нужно поступать по-другому, чем согласился в свое время он…
Верх непорядочности – гнобить других не за что-либо, а именно за проявленную порядочность, и ах, какое счастье, если объект небезупречен, если его порядочность можно поставить под сомнение, сославшись на какие-то его немощи, грехи, неблаговидные поступки; как удобно это, если нужно убедить себя и других, что никакая это с его стороны не порядочность (в самом деле, откуда она у «неидеального» человека?!), а что угодно другое: то ли глупость, то ли сумасшествие, или отчаянное желание навредить кому-то, опорочить, а может, просто надеется своим геройством затмить собственные пороки, заработать популярность, представив себя этакой «жертвой режима», «узником совести», он, дескать, хороший, а все кругом плохие, он – человек, а все – быдло…
И как просто проявить порядочность, как много для этого на каждом шагу возможностей… Как тяжело это, сколько препятствий, в основном со стороны здравого смысла!
У замечательного ученого, когда-то преподававшего в Рижском госуниверситете, Юлия Шрейдера, в его пособии по этике приводится одна ситуация морального выбора. Его другу была предложена высокая, «отвечающая его возможностям и стремлениям» почетная должность, которую на тот момент занимал некий престарелый Х. От друга требовалось-то всего ничего: не болтать об этом предложении, пока Х не будет отправлен на пенсию. Но с Х его связывала многолетняя дружба, хотя он понимал, что если Х узнает от него о готовящемся ему выпроваживании на пенсию, то, скорее всего, начнет разбираться с начальством, а это ничего кроме вреда никому не принесет.
Здравый смысл подсказывал, что надо помалкивать. В конце концов, он же не напрашивался на эту должность, не подсиживал никого, какие к нему могут быть претензии? Он просто в курсе неизбежного… Нетрудно догадаться, что он сделал, хотя и хотел занять освобождающуюся должность. Конечно же, он позвонил Х, чтобы посоветоваться по поводу предложения, а тот, естественно, помчался разбираться с начальством. В итоге этот друг поплатился карьерой, да и учреждение в целом будто бы пострадало.
Надо ли к этому добавлять, что он никогда не пожалел о своем поступке?