В Москве начали работу над проектом «Последний адрес», объединившим историков, правозащитников, гражданских активистов, дизайнеров и архитекторов. Его цель — увековечить на улицах российских городов имена жертв политических репрессий. Для этого решено установить тысячи персональных мемориальных знаков на фасадах домов, ставших последними прижизненными адресами жертв репрессий, домов, где их арестовывали.
8 декабря в Институте медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» состоялось первое публичное обсуждение проекта. О его итогах, смысле проекта «Последний адрес» и перспективах его воплощения корреспонденту «Правмира» рассказала куратор культурных программ общества «Мемориал» Александра Поливанова.
Александра Поливанова. Фото: РИА Новости
— Как родилась идея проекта «Последний адрес»?
— Во-первых, уже давно существуют проекты общества «Мемориал», в рамках которых ведется работа по изучению топографии террора. Мы пытаемся определить локации: репрессивные органы, места принятия решений, места расстрелов и захоронений, органы НКВД, ГПУ и так далее. Для последней акции «Возвращение имен» в этом году мы делали карту «Топография террора. Лубянка и окрестности» и проводили экскурсии по этим самым окрестностям.
Летом архитектор Евгений Асс, руководитель «Московской архитектурной школы», предложил нам делать этот проект не только на бумаге и в Интернете, как до сих пор, но перенести его непосредственно в пространство города. Вот тогда впервые и возникла идея о том, что все объекты, которые нас интересуют, должны быть как-то обозначены.
А потом к нам пришел Сергей Пархоменко и предложил делать проект по образцу «Stolpersteine» («Камни преткновения») немецкого художника Гюнтера Демнига, который начинался как простая арт-акция, а продолжается как огромная гражданская инициатива.
Немецкая акция посвящена памяти жертв Холокоста, в рамках этого проекта возле каждого дома, откуда в свое время, увозили в концлагерь евреев, ставится специальная памятная табличка. Иногда, если дом, где человек жил, не сохранился совсем, камень ставят там, где он работал или учился.
Сергей Пархоменко предложил сделать то же самое в память о жертвах репрессий — в Москве, в Питере, в Рязани, может быть, в других городах.
На сайте memo.ru существует база данных, которую долгое время собирало общество «Мемориал». Несколько лет назад мои коллеги структурировали базу как в алфавитном порядке расстрелянных, так и по улицам, по адресам (это касается Москвы).
Сергей Пархоменко с его мощной организаторской энергией предложил формат «коллективной мастерской», чтобы сразу, за один день, выработать идеологию проекта, проговорить все формальные условия и принять художественное решение.
И вот в прошедшее воскресенье был созван этот большой воркшоп, в котором приняли участие историки, журналисты, публицисты, критики, дизайнеры, художники, скульпторы, архитекторы. Так в формате коллективных размышлений была разработана концептуальная, идеологическая база под новый проект.
— В чем заключается эта идеологическая база?
— Поскольку немецкая работа с памятью ведется гораздо более интенсивно, чем в России, неудивительно, что организаторы подобных российских акций волей-неволей обращаются к немецкому опыту.
В Германии, в каком-то смысле, реализовать подобный проект было гораздо проще. Рамки исторического периода там гораздо уже, давно собраны адреса жертв.
Александр Архангельский
В России же первой проблемой, с которой мы столкнулись, стало определение временных границ периода, с которым мы работаем. В результате дискуссии за основу решено было взять Закон «О реабилитации жертв политических репрессий», под действие которого подпадают все пострадавшие с 25 октября 1917 года и до момента вступления его в силу, то есть до 18 октября 1991-го года. Поэтому формальные границы у нас самые широкие.
Далее возникли сложности с Законом «О реабилитации», потому что он, по ряду причин, несовершенен. Дело в том, что, когда этот закон писался, а писали его в 90-е годы, в том числе, мои коллеги из «Мемориала», предполагалось, что в дальнейшем будет принят еще большой свод подкрепляющих документов. Однако позже никаких уточняющих решений принято не было.
В законе же 1991 года есть подпункт, утверждающий, что люди, пострадавшие, но сами причастные к организации политических репрессий, реабилитации не подлежат. А таких, как понимаете, довольно много.
Разумеется, они были расстреляны не как организаторы репрессий, а по каким-то фальшивым обвинениям — например, в шпионаже в пользу Германии, Англии, Турции и так далее. И с этой точки зрения, их, конечно, необходимо было бы реабилитировать. Но дальше их тут же потребовалось бы осудить уже за реальные преступления. А для такой юридической ретроспекции механизмов в законе у нас нет.
Именно эту моральную проблему, в числе прочих, обсуждали участники нашего большого семинара в воскресенье. С одной стороны, хочется сказать: все расстрелянные у нас — жертвы политических репрессий, поэтому им всем мы хотим поставить памятный знак. Но, с другой стороны, почему мы должны у себя в городе вешать какие-то памятные знаки репрессированным палачам?
Конечно, они должны быть в «Книгах памяти», в академических базах данных, в списках «Мемориала», конечно, о их судьбах нужно рассказывать. Но в городском публичном пространстве, которое, так или иначе, отражает наши ценностные установки, увековечивать их память, возможно, было бы некорректно.
По этому поводу завязалась дискуссия, по итогам которой решили, что, возможно, наши собственные установки будут претерпевать изменения, но на первых порах ставим памятники только расстрелянным либо сосланным и погибшим в ГУЛаге. Делами выживших будем заниматься позже.
Что касается того, что часть погибших сами были чекистами или сотрудниками НКВД, то в нынешней Военной коллегии Верховного суда существует практика дереабилитации. Таким образом, если при рассмотрении кандидатуры человека у нас возникнут сомнения, мы можем подать запрос о пересмотре его реабилитации.
— Какой объем и какие материалы архивов поднимал «Мемориал», когда составлял свою базу?
— База данных «Мемориала» основана на «Книгах памяти», которые в своё время составлялись во всех регионах просто по справкам из архивов ФСБ или МВД.
Там, где это было возможно, активисты «Мемориала» проверяли эти материалы по «расстрельным актам».
К сожалению, некоторые архивы так и остались недоступными. Поэтому «Мемориал» подчеркивает, что списки неполны, там действительно нет очень многих данных именно потому, что работе мешает закрытие архивов.
— Пересекается ли как-то работа общества «Мемориал» с работой Русской Православной Церкви по увековечиванию памяти новомучеников?
— Мы работаем автономно, но в частном порядке достаточно много общаемся с храмом в Бутово, с отцом Кириллом Каледой. И, конечно же, очень приветствуем, когда на стенах храмов появляются памятные знаки.
В храме святого Георгия Победоносца на Лубянском проезде последним настоятелем в 30-е годы был отец Владимир Проферансов. Он канонизирован, и сейчас в храме есть маленький музей его памяти: копия архивно-следственного дела и несколько фотографий в небольшой витринке.
Нам кажется очень важным показать, в каких условиях существовала Церковь в ХХ веке, и какая судьба её постигла.
— Кто, кроме «Московской архитектурной школы» и, собственно, «Мемориала» принимает участие в акции?
— Здесь надо сказать, что важнейшим организатором и двигателем акции является не юридическое, а физическое лицо — Сергей Пархоменко, чьи организаторские силы и напор позволили собрать просто блистательную команду, которая пришла в воскресенье.
Всего в нашей встрече приняли участие около шестидесяти человек, в числе которых были действительно крупнейшие московские художники, дизайнеры, скульпторы — Евгений Добровинский, Сергей Скуратов, Александр Бродский, Евгений Асс, Борис Трофимов и многие другие.
И мы очень благодарны за поддержку институту «Стрелка», который предоставил нам место. Мы намеренно хотели провести акцию вне стен «Мемориала», чтобы подчеркнуть широкий общественный характер инициативы.
— На какой общественный резонанс рассчитывают организаторы акции?
— Поскольку мы сейчас хотели бы построить общество, основанное на признании прав человека и ценности человеческой жизни и свободы, нам кажется важным говорить о попрании этих ценностей в прошлом. Ведь именно разбирая исторические примеры, мы сможем преодолеть подобное отношение к людям сейчас. В этом смысле, конечно, каждый убитый человек — это вечное напоминание о ценностях, за которые мы сейчас боремся, на которых сейчас стоим.
Кроме того, любой человек, погибший или умерший, имеет право на то, чтобы его не забыли. Если у него нет могилы на кладбище, которую могли бы посетить родственники, или если он не успел обзавестись детьми, так что у него теперь нет потомков, он имеет право как минимум быть названным.
Конечно, может последовать отрицательная реакция нынешних жильцов дома: дескать, «я сейчас живу в этом доме и вовсе не хочу думать о том, что кто-то здесь когда-то погиб; у меня тут дети растут, ходят в детский садик, у нас всё хорошо, почему мы должны об этом вспоминать?» Мы моделировали такую ситуацию на нашей встрече. Но ведь и этот погибший человек был таким же жителем этого дома.
— Как технически осуществим проект? Ведь на установку каждого знака, например, в Москве нужно большое количество разрешений.
— В составе собиравшейся в воскресение инициативной группы есть подразделение, которое занимается именно решением административных вопросов.
Кроме того, на встречу приходил Сергей Капков, руководитель Департамента культуры Москвы, и у нас есть надежда, что московские власти могут порекомендовать установку планируемых памятных знаков в административном порядке. Конечно, мы не сможем заставить частных собственников зданий присоединиться к акции. Хотя, нам кажется, что на ситуацию могло бы повлиять мнение ныне живущих потомков расстрелянного.
Кстати, в Германии памятные камни с самого начала устанавливались на земле именно потому, что земля в городах принадлежит муниципалитетам. К сожалению, у нас подобный вариант невозможен, так как девять месяцев в году — снег или слякоть. Хотя архитектурный критик Григорий Ревзин, например, предлагал делать очень большие плиты, которые были бы видны даже в наших условиях.
— Вы считаете, что этот проект будет действенным? Ведь в нынешней Москве огромное количество мемориальных досок разных эпох, памятных знаков, каких-то совершенно непонятных иногда архитектурных сооружений.
— С одной стороны, это задача художников и скульпторов — предложить такие архитектурные решения, которые были бы заметны. У нас уже есть несколько вариантов, но мы ещё будем их уточнять и согласовывать.
С другой стороны, мне кажется, что впечатление будет усиливаться минимализмом наших табличек. Там будут указаны только имя, фамилия, год рождения, дата и место расстрела.
Ещё мы очень долго спорили, указывать ли профессию погибшего. Сейчас Сергей Пархоменко предлагает создать некий глоссарий — фиксированный набор слов, чтобы они все таблички были относительно однообразны и однотипны. В дальнейшем это облегчит и их согласование, так как нам не придётся отдельно утверждать макет каждой.
Заметным должна сделать проект и его массовость. Ведь в одной только Москве было расстреляно порядка 30–40 тысяч человек. Причём большинство из них жили в пределах если не Садового, то нынешнего Третьего транспортного кольца. Если в этих районах появится пусть не сорок, но десять тысяч табличек, не заметить их будет невозможно.
Два года назад у нас уже была подобная акция совместно с «Архнадзором». Тогда мы просто распечатали на пластике временные таблички формата А4 и разместили на домах в районе Лубянки и вокруг дома Военной коллегии Верховного суда на Никольской. Получилось очень впечатляюще. Мы сами потом ходили по переулкам и ужасались: расстреляли жильцов в каждом третьем доме, причём из некоторых — по двадцать-тридцать человек.
Кстати, ту акцию многие помнят. Когда сейчас мы рассказываем про «Последний адрес», многие спрашивают: «Это примерно так, как вы делали два года назад?»
Подготовила Дарья Менделеева