Мало что известно у нас в России об этом подвижнике. В Лавре Преподобного Сергия о нем сохранилось предание как о великом старце, и то, что удержала память человеческая, — это не случаи, обнаруживающие его духовные дарования, хотя они были несомненны, а сам его образ: образ жизни и образ служения. В те годы, когда, казалось, монашеская жизнь переживала упадок, не стало «огненных крыл», говоря словами Святителя Игнатия (Брянчанинова), ушло дерзновение прошлых веков — этот священник нес в себе дух монашества и обеты свои пронес достойно. Временами совсем один, не встречая ни понимания, ни поддержки. Но из «перекладины», безжалостно давившей на плечи, вопреки ожиданиям мира, выросли крылья.
Оборвавшийся звон
Уверенно, властно стучали они в дверь кельи лаврского старца, «администраторы», распорядители новой жизни. Молодые крепкие, с ног до головы вооруженные. Защищать его было некому. Лаврская братия к тому времени была выселена, а из мирян кто осмелился бы противостоять или возразить хоть слово? Сильных скрутили, а остальные… Можно ли было надеяться на свои силы, когда их Лавры не стало?
…Большевистский террор ураганом прошел по лаврским святыням. 4 ноября 1919 г . все храмы Лавры были опечатаны, 20 апреля 1920 г . вышел декрет председателя СНК за подписью Ленина о превращении древней обители в музей. Кто поверил бы еще лет десять назад тому, что мощи преподобного Сергия подвергнутся поруганию?В те годы безвозвратно погиб старинный иконостас Сергиевской трапезной церкви XVII века, превращенной после революции в стрелковый тир. Практически полностью был уничтожен монастырский некрополь с его уникальными надгробными памятниками и могилами выдающихся деятелей русской истории и культуры. А в 29-м добрались и до колоколов.
В дневниковых записях писателя Михаила Пришвина представлена картина большевистского разбоя. Михаил Михайлович долгое время жил на территории Троице-Сергиевой Лавры и имел возможность видеть все, что творилось в ней в период с 1926 по 1932 годы.
«22 ноября 1929 года. В Лавре снимают колокола, и тот, в 4000 пудов, единственный в мире, тоже пойдет в переливку. Чистое злодейство, и заступиться нельзя никому и как-то неприлично: слишком много жизней губят ежедневно, чтобы можно было отстаивать колокол», — записал писатель в своем дневнике* .
Кроме «Царя» в Лавре преп. Сергия уничтожили «Годунова» и «Кирноцкого». Последний колокол был прозван в народе «Карнаухим». Поначалу решили оставить колокола «Лебедь» и «Никольский», весом по тысяче пудов каждый, однако впоследствии расправились и с ними* * .
Апофеозом «казни лаврских колоколов» стал момент, когда выделенный для охраны их — разбитых и искалеченных, лежавших на один на другом под стенами Троицкого собора — отряд красноармейцев, встал возле них с пением: «И как один умрем в борьбе за это»…
Ушли в прошлое и звоны, которые считались одними самых лучших в России. Но даже на фоне общего бедствия приезжих поражала необычная фигура:
«На сухом навозе сидит человек…в хорьковой шубе, босой, гороховые штанишки, <…> лицо аскета, мучительно напряженное, с приятными тонкими чертами русского интеллигента-ученого; остренькая, торчком бородка и…золотое пенсне, без стекол; шуба на нем без воротника, вся в клочьях и мех, и верх. Сидит лицом к Лавре, разводит перед собой руками, вскидывает плечами, и с болью, с мучительнейшим надрывом, из последней, кажется, глубины, выбрасывает вскриком: «Абсурд! Аб-сурд!!»* * *
Таким увидел его и И.С. Шмелев. А вокруг бородатые мужики с кнутьями толпятся, кивают сочувственно: «в неопрятном положении гражданин». Приват-доцент из Духовной Академии. Сломалось что-то внутри, в мыслях запутался, «юродивый вроде». Прежде любимый ученик В.О. Ключевского, а теперь известный всему Посаду «Иов на гноище». Мучается и не может понять, как это ворота Лавры закрылись, и лампады не погасли.
…Некому было защищать в тот день последнего лаврского монаха. «Бывшие профессора», «бывшие юристы» ютились по углам – подальше от шарящих глаз «строителей нового быта». И старец вышел к незваным гостям, имея при себе одно оружие — крест святой.
Ярились, кричали, грозили вытолкать вон. Но только вдруг сникли и пристыженные один за другим стали уходить, когда у них на глазах монах обнес свою келью крестом со словами: «Попробуйте переступить за эту черту, осмельтесь…» Сильные, горластые, а не решился ни один…
Молитвами преподобных
Кто не знал в Лавре отца Зосиму? Таково было имя старца Захарии до принятия великой схимы. Для братии он был духовник, для паломников — пастырь от Бога, из тех, к кому ехали не только за советом, но и ради самого великого, важного дела — исповеди. Не оглядываясь ни на кого, не замечая насмешек, он мог одного посетителя исповедовать более трех часов. Люди открывали ему жизнь. А он принимал их, как младенцев в полу, и, разрешая от многолетнего бремени накопившихся грехов, приговаривал: «Не я отпускаю грехи твои, а Преподобный Сергий их отпускает тебе». В епитрахили о. Зосимы была зашита частица мощей святого.
На труды, которые он нес в течение десяти лет до принятия пострига, и на духовническое служение не достало бы обычных человеческих сил. У мощей Преподобного Сергия получал он помощь, и все годы с ним было благословение двух великих старцев — Преподобного Амвросия и Варнавы Гефсиманского.
Юношей пришел он когда-то в Оптину Пустынь, никому неизвестный, робкий, и был встречен ласково, как долгожданный гость. Батюшка Амвросий, заметив его с крылечка, предупредил его вопрос словами: «Ну, голубчик, мать умерла твоя? Послушай меня, не женись, а иди в монастырь. А об отце не думай теперь, он сам тебя отпустит».
По слову старца все исполнилось в точности. Семья была многодетной, и отца своего он оставил безбоязненно, а сам поступил в монастырь, в Белые Берега. А год спустя, присмотревшись, привыкнув к монашеской жизни, по совету старших, решил отправиться за благословением для окончательного определения места к старцу Варнаве из Гефсиманского скита Троице-Сергиевой Лавры. И в это раз действие Промысла обнаружило себя, когда отец Варнава, выйдя к паломникам, сам обратился к нему, прося дать дорогу «лаврскому монаху». По его благословению юноша поступил в послушание на новое место и выполнял все, что завещал ему старец.
«Мерой полной, утрясенной»
За годы до пострига молодому послушнику пришлось и потрудиться, и потерпеть в полной мере. И в миру-то кроткий и почтительный, он не ожидал такого поворота дел. В монастыре его многие невзлюбили, и невзлюбили не за погрешности, естественные для всякого начинающего, и не за нерадение — он был из крестьян и к труду навык с детства, а за то, что выделяло его из числа остальных: за искренность, непритворное исполнение заповедей, за жизнь не по «законам мира», проникшего в монастырь и бурлившего уже во всю ширь.
Двадцать послушаний прошел он, и чего только не натерпелся. «Преступником», «ослушником» был он в глазах тех, кто любил начальствовать, не любя и не желая знать ни истинного монашества, ни христианства, а для Бога был праведником, не возлюбившим обольщения мира. Занимавшие более высокие послушания, и грехом не считали намеренное нанесение ему обид, побоев и оскорблений. Часто высмеивали его за «неумение» позаботиться о скором продвижении: ни знакомств полезных не желает завести, ни о «доходах» позаботиться. К чему послушнику молитва по четкам? Отобрали четки. К чему строгий пост? Вот, и «приговор» поспел: «Кабы жил, как люди, давно бы был монах, а то разыгрывает святошу».
Он же не оправдывался, не старался превзойти обидчиков в слове, обратив Евангелие лишь в закон собственного поведения. А о словах Преподобного Варнавы не забыл: «И иеродиаконом будешь, и иеромонахом будешь, и духовником всей лаврской братии».
Но, вот, подошел к концу срок испытания, намеченный для него Господом, и, вопреки внешним обстоятельствам, совершилось все, и за короткое время: постригли, посвятили в диаконы, рукоположили в иеромонаха с возложением обязанности быть общим лаврским духовником. А наградой от Бога были к тому времени духовные дары молитвы, прозорливости и исцеления. Он не играл в монашество — он верил, и приобрел все то, что дано было великим подвижникам прошлого.
Последнее послушание
На склоне лет старцу Зосиме пришлось выполнить еще одно благословение. Перед закрытием Лавры было ему явление Преподобного Сергия, открывшего ему то, чему уготовано быть: «Уйду я, уйдешь и ты, Зосима». И святой указал ему место, где предстояло лаврскому духовнику поселиться после закрытия обители. На вопрос, как же мощи, Преподобный Сергий ответил: «Дух мой уйдет, а мощи останутся для поругания ».
Как ни тяжело было прощание с дорогим монастырем, а искать своей воли он не смел. Проводив всех братиев, молился до означенного срока, и покинул Лавру последним, как капитан попавшего в беду судна.
В последние годы о.Зосима жил в Москве, келейно, на квартире одного из своих знакомых. От ареста его «спасла» только тяжелая болезнь, предшествующая кончине. В 1936 году земная его жизнь закончилась. Как и Преподобного Серафима Вырицкого, Господь уберег его в период гонений для поддержки и окормления людей, сохранивших веру.
Из пепла
Последним хранителем Троице-Сергиевой Лавры перед ее закрытием был священник Павел Флоренский. Его усилиями удалось сохранить множество бесценных реликвий. У о. Павла были основания для того, чтобы особенно опасаться за мощи преп. Сергия Радонежского, ведь со святыми мощами большевики обычно не церемонились. Накануне Пасхи 1919 г . священник Павел Флоренский, архимандрит Кронид и граф Олсуфьев ночью тайно отделили главу Преподобного от остальной части мощей. На ее место был положен череп одного из князей Трубецких.
Главу Преп. Сергия взял на хранение граф Олсуфьев. В середине 30-х годов, незадолго до своего ареста, он передал ее на хранение молодому художнику-реставратору Павлу Голубцову, который, в свою очередь, перед призывом на фронт в действующую армию принес ее своему духовнику, старцу Илариону, служившему в селе Виноградово.
Преп. Сергий традиционно являлся защитником России от вражеских вторжений. По преданию в 1812 г . святой покровитель России явился в сонном видении Наполеону в сопровождении несметного грозного воинства, предвозвестив ему будущее поражение от русской армии. Потрясенный император узнал святого на иконе Успенского Собора Кремля. И вот, в декабре 41-го г. случилось так, что именно в Виноградове располагался штаб армии, а в пяти километрах от этого места проходила линия фронта. Великая святыня — честная глава Преп. Сергия оказалась практически на линии фронта, на передовой: святой не оставил свое земное отечество, продолжая молиться о дарованию народу победы.
Во время войны многое изменилось. На Пасху 1946 г . мощи преп. Сергия соединили и открыли для поклонения в Успенском Соборе. Святой вернулся в обитель, подобно тому, как в те годы возвращались из ссылок и лагерей пострадавшие в годы гонений священники. Позднее мощи были перенесены на место их постоянного хранения — к правой стене древней Троицкой церкви.
С середины 1940-х гг. до конца 1960-х гг. Лавра пережила период возрождения. Длительные реставрационные работы велись и в Трапезном храме, и на колокольне, в Патриарших покоях, и в Троицком соборе, в Духовской церкви и в Серапионовой палате. Новые иконы заняли место изъятых у обители святынь, поновлялись фрески, была установлена и новая рака для мощей преп. Сергия.
Не меньшее значение имело и открытие при Троице-Сергиевой Лавре учебных центров — духовной семинарии и Академии. Постепенно великая обитель обрела историческую целостность духовного центра Русской Православной Церкви. В последние десятилетия режима Троице-Сергиева Лавра подобно лодке несла учеников Христовых через бурю, сообщая всем верующим пасхальную радость.
Свидетель так описывал обстановку, в которой производилось «вскрытие раки»: « толпа каких-то уродливых людей окружила мощи преподобного Сергия, молча разглядывали кости под стеклом, наконец, один сказал: «Нетленные!» И все загоготали».
* «Тот, в 4000 пудов» — это, конечно же, «Царь-колокол». Его первоначальный вес составлял почти столько же, что и его московского «тезки», — 3319 пудов, но императрица Елизавета Петровна в 1746 году приказала перелить колокол Троицкой обители, после чего его вес достиг 4 тысяч пудов.
* * Вот как описывает Пришвин беседу с участником антиколокольного святотатства. «Православный? — спросил я. — Православный, — ответил он. — Не тяжело было в первый раз разбивать колокол? — Нет, — ответил он, — я же за старшими шел и делал, как они, а потом само пошло. — И рассказал, что плата им на артель 50 копеек с пуда и заработок выходит по 8 р. в день». Рабочим и в голову не приходило хотя бы полюбопытствовать, каких усилий стоила установка на колокольне таких грандиозных по размеру и тяжелых по весу звонов.
* * * Шмелев И.С. Куликово поле. Душа родины. М: Паломник, 2001. С. 96-97
Словарь Правмира — Монастырь, монашество