Полтора часа мы с Ванькой ехали в поликлинику, чтобы нам подтвердили успешное завершение нашего бронхита. А еще? Еще Мариинский театр изменил состав солистов в завтрашней «Кармен». Поехали.
Вот это такой был день. Последняя пятница перед Новым годом. Полтора часа мы гнали в поликлинику, до которой спокойной езды полчаса, не больше. Догнали. И мы даже сходили к врачу. И даже посетили процедуры. И даже еще одного врача. На это у нас ушел еще час. И потом сели в машину и – еще час в обратном направлении.
И все эти полтора часа, час и еще час я провел с наушником в ухе и микрофоном где-то возле левого плеча. Между левым плечом и головой. Все это время я провел в разговорах, потому что Новый год на носу, а зарплаты на заводе не плачены. А это очень сильно волнует:
— работников завода – им надо Новый год встречать;
— директора завода – ему прокуратура задает вопросы, почему задерживаете;
— замглавы района – им уже звонили работники, они должны реагировать;
— одну добрую Мезенскую женщину Марину Николаевну – ей звонила Света с Завода, просила лично узнать у Забежинского, дадут ли деньги до праздника;
— самого Забежинского – потому что… Не будем объяснять…
В общем, признаюсь, эти полтора часа, час и еще час пролетели незаметно. Потому что кроме зарплаты нужно еще было разобраться:
— подписан ли договор на поставку дров в Соянскую школу – этот вопрос мы решали на набережной Макарова;
— пришли ли к соглашению о поставке пиловочника в Архангельск – это уже на Кронверкской протоке;
— что делать, если заводы не повысят закупочную цену – это на улице Куйбышева.
Потом, на обратном пути – снова на протоке – друг позвонил сообщить, что они снова беременны. Это известие преобразило весь дальнейший путь. Потому что ребятам по 42 года, у них уже есть две великолепные девки. И я, разумеется, пожелал им такую же великолепную третью.
Друг закашлялся.
А еще позвонил старший сын и сказал, что выбрал подарок девушке. Я сказал, что пришлю денег.
А еще позвонил дантист и сказал, что мои зубы будут готовы в понедельник. Я сказал, что заеду обязательно.
А еще позвонила Ванина классная и попросила приехать открыть шкафчик в школьном гардеробе на каникулы – антитеррористическая мера. Я пообещал заехать.
А еще позвонил еще один друг и предложил встретиться срочно сегодня. Он строит лодки и ремонтирует старинные мотороллеры. Я ни в том, ни в другом ничего не понимаю. Но разве это не повод для встречи?
А еще позвонил еще один друг, самый-самый старинный, он нынче врач-гомеопат и, вообще, светило. Позвонил, чтобы поговорить о моем здоровье. А я знаю, что для разговора на такие темы нужно не меньше сорока минут. Но откуда у меня сегодня сорок минут? И чтобы самого-самого старого друга не обижать, я звонок его просто сбросил.
***
А потом, это было уже, наверное, на Биржевом мосту, позвонила жена и сообщила, что у нее страховка кончилась уже, оказывается, третьего дня. И если нынче же не сделать, то…
– Нет, почему ты мне не напомнил? Почему ты мне не напомнил? Я три дня уже езжу без страховки. Ты понимаешь, чем это могло закончиться? Ты понимаешь? Почему я всегда за всем должна следить сама? Почему? Почему ты такой безответственный? Ты же мог заранее посмотреть и сказать мне, когда заканчивается страховка. Ведь мог.
– Родная! Родная! Подожди! Отчего это вечное «Кто виноват?» Причем тут «Кто виноват?» Это не конструктивно. Надо, прежде всего, решать, «Что делать?»
– Тоже мне Чернышевский. Что делать? Что делать? Я разрываюсь между елками и полугодовыми зачетами у себя в школе. А ты не знаешь, что делать? Немедленно нужно собрать все документы! Немедленно! Я же не могу даже за руль сесть! Ты что, не понимаешь?
И вот тут я что сказал в ответ? Правильно. Тут я, разумеется, ничего не сказал. Я просто рявкнул:
– Вот и сделай сама!
Ой-ой-ой! Неужели я не понимаю. Что в школе елки. Что елки для самых маленьких. Что елки вести совершенно некому, тем более, она сама их и готовила – от сценария до исполнения. И вообще-то, во всякой нормальной семье именно муж должен решать все проблемы с автомобилем своей жены. И она, в этом смысле, тоже не сирота. В общем, если я не сниму копии со всех необходимых документов. И не привезу ей сегодня же, срочно, немедленно, сию же минуту, сей же миг… То она не сделает страховку. И тогда…
Ну, хорошо…
В этот момент мы приехали с Иваном домой.
Да. А утром еще я узнал, что Мариинский театр изменил состав солистов в завтрашней «Кармен».
То есть билеты мы купили давным-давно. Потому что петь должны Альварес и Бородина. Да и Ванька «Кармен» еще не слушал. Тем более, с такими солистами.
Ну а потом понеслось. Сначала мы обнаружили, что спектакль будет в концертном исполнении. Ладно, для таких звезд нестрашно, переживем. Потом дней десять назад заменили аргентинца Альвареса на какого-то венесуэльца.
Я пытался притвориться, что Венесуэла – где-то там рядышком с Аргентиной, под боком. Но… Жена моя живет в музыкальном мире, ее не проведешь. Про венесуэльца было сказано все, что про него говорили в кругах…
Хорошо. Перетерпели.
Но вот сегодня, с утра оказалось, что и Бородиной не будет. Больна. Как итог – три дорогущих билета. На спектакль в концертном варианте. С непонятными солистами.
Жена велела:
– Сдавай!
Это она утром еще велела. Еще до всяких этих разъездов и разговоров.
И я, значит, вот те самые полтора часа, час и еще час между всяких, значит, не самых важных разговоров про зарплату, дрова, пиловочник, чужую беременную жену, лодки и мотороллеры, сам звонил в Мариинский театр, пытаясь договориться о сдаче билетов. Ну, вы сами понимаете, это важно.
Там, в Мариинском театре, ведь как? Да что, только в одном Мариинском? Везде у нас как?
Тебе безмерно рады, когда ты платишь. Но все меняется, когда ты решил вернуть свои деньги.
Ну, Мариинский тоже не исключение. И даже, вроде, имеет право, чтобы таким исключением не быть вовсе. Потому что, как мне вежливо объяснили в справочном театра:
– Пункт первый. Билеты принимаются к возврату не позднее, чем за 10 дней до спектакля. Пункт второй. Замена артистов позже этих десяти дней не является причиной для возврата билетов.
Помните знаменитую «Уловку 22» Джозефа Хеллера:
«Пункт один. Всякий, признанный сумасшедшим, должен освобождаться от воинской службы. Для этого он должен подать соответствующее прошение. Пункт два. Никто из подавших прошение о признании его сумасшедшим, не может быть признан сумасшедшим, так как сам факт подачи такого прошения свидетельствует о его здравомыслии».
Но тут надо отдать все же должное Мариинскому театру. Милая девушка администратор выслушала мою грустную историю о чаянных солистах и нечаянных заменах. Причем выслушала так внимательно и чутко, будто это моя только, Ильи Ароновича Забежинского, личная беда. А все остальные две с половиной тысячи счастливых обладателей дорогущих билетов на третьеразрядных теперь солистов, так вот для них это вовсе не беда.
То есть налицо был проявлен индивидуальный подход и глубокое личное сочувствие. Настолько глубокое, что уже после моего третьего телефонного звонка и настойчивого желания разобраться с наболевшим вопросом, милая девушка администратор сама предложила перезвонить мне и сообщить о решении, что все-таки можно сделать.
И вот уже где-то на Малом проспекте, она действительно перезвонила и сообщила, что для меня, Забежинского Ильи Ароновича, Мариинский театр готов сделать особое совершенно исключение и принять у меня билеты обратно.
При одном только условии. Я должен приехать и сдать билеты сегодня до 19-ти часов. Вот так.
Надо тут признать, что я в этот момент умилился. Потому что хоть там и зарплата не плачена. И цену на пиловочник не хотят повышать. Но все ж таки индивидуальный подход, сами понимаете. И какое мне, собственно дело до других двух с половиной тысяч счастливцев, у которых такие же втридорога билеты и не на тех солистов? Пускай сами звонят и требуют к себе такого же подхода. Вот так.
И, значит, тут мы с Иваном приехали из поликлиники домой.
Так, что я делаю дома?
Дома я грею и наливаю Ивану обед. Дома я скармливаю ему очередной антибиотик. Дома я готовлю ему ингаляцию в небулайзере. Дома я отбираю у него планшет, потому что с игрой в шарики он чокнулся уже окончательно. Дома я капаю ему в глаза. Дома я выдаю ему инструкции, как он должен лечить себя ближайшие несколько часов.
Дома я перерываю все ящики, чтобы найти документы, копии с которых я должен привезти жене, которая потом отвезет их, чтобы получить своею страховку. Жене, которая в это время проводит уже, наверное, третью елку, а впереди их у нее сегодня еще не меньше пяти, потому что это последняя пятница перед Новым годом.
Дома я еще, кстати, имею все тот же наушник в правом ухе и все тот же микрофон возле левого плеча. Да-да, где-то между левым плечом и головой. Которые дают мне радостную возможность, не отрываясь от прочих неотложных дел, обсуждать по телефону следующие вопросы.
— с главой района – по поводу невыплаченной зарплаты;
— с Дорожным управлением, почему они не гасят долги;
— с покупателем досок, почему он не платит уже три месяца;
— с областным министерством, почему они задерживают очередную дотацию на дрова;
— с Мариной Николаевной из Мезени, потому что Света с Завода просила у Забежинского еще раз узнать;
— с другом, у которого лодки и мотороллеры, что да, что надо обязательно увидеться;
— со старшим сыном, что да, что деньги на подарок уже перевел;
— с женой, что тоже да, что уже почти, что почти все нашел, но что нету вот еще нескольких документов, что, может быть, дорогая, они все же у тебя в «бардачке», а если нет – как нет? – ну вот так нет и все – знаешь что, ищи сама, где хочешь – прости-прости, я знаю, ты все сделаешь сам, прости-прости, побежала, начинается четвертая елка…
В конце концов раздается звонок от старого друга, того самого старого-старого, светилы доктора, который рвется все же расспросить меня о моем здоровье. Внутренне извиняюсь. Вздыхаю. Нажимаю сброс.
Ну, вот так, значит. Выхожу из дома. Завезти нужно жене документы. И оттуда – в Мариинский.
Подъезжаю к школе. Жена выскакивает. Вообще-то, она похожа на Фею. Просто на Новогоднюю Фею и ни на кого больше. У нее елки.
Смотрю на нее и понимаю, что убить мне ее уже не хочется. Но в педагогических целях, возможно, это было бы неплохим решением. Хотя и бесполезным. Говорят, феи бессмертны.
***
Еду в Мариинку.
В Мариинку я еду полтора часа. Полтора часа мотания по пробкам. Полтора часа телефонных разговоров. С наушником – в правом. С микрофоном – возле левого.
Через полтора часа. Не найдя денег на зарплату. Не решив вопрос с новой ценой на пиловочник. Не получив дотацию на дрова. С сыном, который не может сам заработать на подарок своей девушке. С женой, которая увязла в своих елках, вместо того, что быть беременной, как некоторые другие жены. С другом-доктором, чей вызов сбрасываю уже третий раз. Через полтора часа я нахожу – о чудо! – полноценное место, даже не под знаком, прямо возле театра, где с боевым победным индейским кличем паркую свой автомобиль.
Выключаю зажигание.
На полминутки откидываюсь в кресле.
Задумываюсь.
***
То, что будет со мной происходить ближайшие минут пятнадцать, с удовольствием проплывает в моем мозгу.
Вот я закрыл машину. Перешел Театральную площадь. Зашел в вестибюль театра. Свернул налево.
— Здравствуйте, как пройти к Главному администратору? Туда?
Прошел под лестницу. Направо. Вошел в кабинет. Говорю:
— Здравствуйте, я Вам звонил. И Вы обещали, в порядке исключения, принять у меня билеты.
И протягиваю ему билеты.
И в этот момент понимаю, что рука, которую я Главному администратору протягиваю – пуста. Она беззащитно пуста. Она безнадежно пуста. Потому что билетов в ней нет. Потому что билеты я оставил дома, на столе, возле компьютера.
В этот момент, знаете, очень повезло Главному администратору. До него я в тот момент дошел только мысленно. И он не видел меня в этот момент.
Не повезло в этот момент другому кое-кому.
Потому что так забить мне голову, которая и так идет кругом! И так кругом… Забить мне голову. Сначала этими поездками к врачу. Этим ребенком, которого вечно надо то накормить, то вылечить. Потом этой дурацкой страховкой. Про которую я тоже, оказывается, должен был помнить.
А через весь город ехать сдавать эти дурацкие билеты? Это что? Это не называется «забить голову»? Сдавать билеты! В последнюю пятницу перед Новым годом. На эту дурацкую оперу. На которой взяли, да и поменяли всех ее дурацких солистов.
Так забить мне голову. Что я забыл дома все эти дурацкие билеты. У меня ведь даже ничего не шевельнулось. У меня даже мысль никакая не шевельнулась, взять с собой билеты со стола. Нет, ну так замусорить мне мою бедную голову, а?!
Это я, кстати, не на Театральной уже думал. Это уже, наверное, где-нибудь на мосту. На мосту? Разумеется, на мосту. Почему на мосту? А где еще. Я ехал домой. Ехал за билетами. Еще один такой же вояж. Из театра домой за билетами. Потом опять из дома с билетами – в театр. Потом обратно из театра домой. Час туда. Полтора часа назад. Потом еще час обратно домой. Последняя пятница перед Новым годом.
У меня было не очень хорошее настроение, когда я подъезжал к дому. Оно, вот честно вам признаюсь, было не очень хорошее. Какое-то, знаете, такое, не предпраздничное. Я понимал, разумеется, что Новогодняя Фея проводит сейчас шестую, наверное, елку в своей школе. И шансов ее встретить где-то возле дома у меня не было никаких. Но желание встретить было. Не скрою. Большое было желание. Но не встретил. Не привелось. А следовало бы…
***
В таком вот настрое я подъезжал к дому. Позвонил Ваньке. Попросил взять билеты со стола и вынести мне к подъезду.
– Сейчас подъеду. Не хочу терять время. Возьми, пожалуйста, билеты. Быстренько оденься. И спускайся. Только быстренько, пожалуйста. Иначе вся твоя помощь теряет смысл.
Ну, и через некоторое время заруливаю во двор. Двор забит машинами. А Ивана нет. Прошло минут семь. За это время можно было три раза съездить на лифте домой и обратно. Но его нет. А двор забит машинами. И поэтому невозможно бросить машину у подъезда и сбегать домой самому. А Ивана нет.
Откуда они берутся эти люди со своими машинами? Откуда они деньги берут на свои машины? Кризис в стране! Где парковки? Где дороги? Что вообще происходит? Вообще, почему кризис? Прочему бюджет не дает денег на дотации? Почему покупатели не повышают цену на пиловочник при таком курсе доллара? Почему не платят дорожники? Почему молчит тот нехороший человек, который еще в октябре забрал у нас доски и не перевел до сих пор ни копейки?
Почему на Заводе меня достали все с этой зарплатой? Почему Завод наш никому не нужен, и где уже этот долбанный инвестор, который придет, наконец, и снимет это ярмо с моей шеи? Почему театр меняет солистов? Почему человек строит лодки и чинит мотороллеры, а я ничегошеньки в этом не понимаю?
Почему у меня нет времени поговорить с другом доктором о своем здоровье? Почему, наконец, чужие жены беременеют, а моя в это время заканчивает проводить седьмую елку за день? Где, черт побери, Иван? И кто, черт побери, придумал этот чертов Новый год с его чертовыми пробками, спешкой, суетой и праздничным настроением, которого нет?
Я бросаю машину посреди проезжей части и бегу к подъезду. Врываюсь в него. Подскакиваю к лифту и, подготовив следующие слова, нажимаю на кнопку:
– Что же вы все за люди, а? Что же вы все за люди?!
***
В этот момент открывается лифт и из него выходит ко мне Иван. Он тепленький, пухленький и розовощекий. У него темные волосы, причесочка, как у Мирей Матье и голубые глаза. У него круглое лицо, пухленькая нижняя губа и взгляд всегда немножечко задумчивый. Он всегда с тобой. И еще где-то сам с собой. И никогда точно не знаешь, где. Вот это розовощекое ясноглазое существо выходит ко мне из лифта, глядит безвинно совершенно на меня и произносит:
– Пап! Я спустился вниз. Прождал тебя, наверное, минут пять. Но вдруг вспомнил, что забыл билеты дома. На столе. Пришлось вернуться.
– Что?
– Ну, вернуться пришлось. За билетами.
– Погоди-погоди. То есть у тебя не было никакого другого дела. Ты просто собрался, оделся и поехал вниз ко мне специально, чтобы принести билеты, так?
– Да.
– И при этом ты билеты с собой не взял?
Иван мотает головой.
– Почему?
Он разводит руками и пожимает плечами.
– Знаешь, – говорю я, – Ты езжай домой. А мне надо срочно позвонить маме.
Я целую его. Разворачиваюсь. Выхожу из подъезда. И набираю номер.
– Алло! Прости, пожалуйста, я тебя не отвлекаю?
– Нет-нет, у нас перерыв. Чуть живая. Сил уже нет совершенно. Еще одна восьмая, последняя елка, и я вернусь в семью.
– Знаешь, я тебя очень люблю!
– Что? Что-то связь плохая. Что?
– Люблю тебя очень.
– Что? Что? Все, не могу больше, побежала. Дома поговорим.
– Люблю…
***
За спиной открывается дверь подъезда. Слышу голос Ивана. Оглядываюсь.
– Пап! Так тебе билеты-то нужны? А то я их уже назад домой на лифте свозил.
Часа через два, когда я возвращался домой из Мариинки, где я сдал все-таки билеты на завтрашнюю «Кармен». После того, как мне довелось все же попить зеленого чаю с другом, который поведал мне о своих лодках и мотороллерах. После того, как удалось пообщаться по телефону с другом доктором и рассказать ему про свое здоровье. После того, как дорожники пообещали «уже в понедельник», а тот, который купил наши доски – «сразу же после, вот-вот, вот-вот…».
После всего этого позвонил В.Г.
В.Г. – это добрый человек из Москвы, который помогает нашему Заводу. Последние два года Завод держится только благодаря ему. Он позвонил сказать, что перевел нам месячную зарплату, чтобы люди могли подготовиться к празднику и встретить Новый год.
– Последняя пятница! Надо же, как все разрешилось, – думаю я, – Как все рассосалось, разобралось, все устроилось, все удалось… Да. Удалось… И только жена моя, хоть и вернулась уже, наверное, с елок, все-таки до сих пор не беременна. Вот это пока не удалось… Да…Впрочем, есть над чем работать…
– Э-эй, я приехал. Вы дома? Где вы все? Будем елку наряжать?