www.foma.ru 2009 №10/78
В нашей семье стать священнослужителем — это, можно сказать, более традиционный путь, чем не стать им: у нас папа, дедушка, прадедушка были священниками, священником стал и мой старший брат. Но самое большое влияние на меня оказал отец — протоиерей Димитрий Амбарцумов, который был и остается очень авторитетным священником. У нас большая семья, и мы, старшие дети, были буквально заворожены личностью папы, его служением, средой, в которой он вращался. В старших классах мы с братом очень любили с отцом ездить на требы. Во Всеволожском районе Ленинградской области, где мы жили, в те годы было очень мало храмов, и поэтому мы объезжали на машине населенные пункты, чтобы там послужить. В частности, были большие панихиды на местах сражений, например на Невском пятачке, куда собиралось очень много народу. В то время священников было мало, и к папе часто приезжали за советом и просто за тем, чтобы пообщаться. В нашем доме собирались очень интересные люди: семинаристы, священнослужители, и мы слушали их удивительные беседы. Конечно, я понимал, что священство — это не просто вера и не просто традиции, но и очень интересная среда интеллигентных, образованных, открытых людей.
У нас в семье вообще царила особая атмосфера: например, родители никогда не ругали нас за плохие отметки. Может, в этом есть и свои минусы (сейчас я немного жалею об этом), но и плюсы, безусловно, имеются. То чувство свободы, в том числе и свободы выбора жизненного пути, — очень характерное явление для нашего дома. Например, нас никогда не заставляли вычитывать молитвенные правила, да и вообще мы не так много молились. Еще пример: когда мне было лет семь, мы играли детьми в священников. Помню, как мы «служили Литургию» на крыльце и громко кричали молитвы, пели «Верую» на весь двор, мы не стеснялись в тот момент ничего. А папа сказал спокойно: «Потише, батюшка не должен так сильно кричать». Он относился естественно к таким играм: никогда их не запрещал, но и не стимулировал.
Тем не менее, сказать, что я прямо с детства шел к священству, будет неверным. Конечно, были сомнения — особенно в старших классах, когда школьные товарищи думали о разных профессиях и все дороги перед нами были открыты. К тому же началась перестройка — и в стране, и в головах. Многие знакомые тогда стали возрождать другие приходы, становились в свою очередь священниками, поэтому дома стало меньше интересных встреч, а мы остались предоставленными сами себе, и многое стало казаться обыденным, в том числе и папины службы. И я даже решил поступать в Политехнический университет, но все равно через год уже оказался в семинарии…
В те годы у меня было два очень сильных духовных переживания, которые предопределили во многом мое священство. Тогда я совершенно не осознавал важность этих событий, но сейчас, оглядываясь назад, воспринимаю их как своего рода знаки. Первое — когда я услышал проповедь митрополита Сурожского Антония. Помню, принесли магнитофон и в очень плохой, потрескивающей записи проповеди я вдруг услышал, почувствовал что-то необычное. Сейчас я понимаю, что это было ощущение святости. Владыка Антоний запомнился не только проповедями, а манерой их говорить — необычной, неоднозначной, и меня это так поразило тогда! И второй момент был, когда я услышал впервые песни иеромонаха Романа. Сейчас многие поют свои духовные сочинения, хорошо или плохо — другой разговор, но тогда для нас это стало открытием. Эти записи тоже были не лучшего качества: у отца были знакомые в Псково-Печорском монастыре, он и привез эти записи прямо из Печор, так что мы одни из первых услышали известные многим сегодня песни отца Романа. Я до сих пор не слышал ничего более оригинального, а тогда эта музыкальная поэзия так совпала с нашим настроением (мы как раз увлекались гитарой), что запомнилась надолго.
Я никогда не жалел, что стал священником. Более того, всякий раз убеждаюсь, что выбрал правильный путь. И я искренне считаю, что в Таинстве Рукоположения происходит чудо. Я ощущаю себя абсолютно другим, и не только себя: мои одноклассники-семинаристы до и после принятия священства — просто как земля и небо. Человек вообще меняется в важные моменты своей жизни: вот женился — немножко изменился, стал отцом — опять он другой, а стал священником — абсолютно поменялся. Я знал людей, которые до рукоположения двух слов связать не могли, но когда становились священнослужителями, то делались не просто духовниками, а очень уважаемыми в приходе. Получается, что благодать Божия чувствуется реально, существенно!
Любое Таинство изменяет человека, причем онтологически, полностью. Но у этого чуда должны быть последствия — и не только в виде Божьего благословения, но и в виде труда над собой. Если, скажем, любой христианин молится такое-то количество времени, ходит в храм в таком-то режиме, то уж священник в большей степени должен и молиться, и служить. Он должен тверже стоять на своих ногах, чем обычный человек. Иначе как он сможет руководить христианами, исповедовать их, давать какие-то более или менее дельные советы, если по своему духовному уровню он ниже, чем его прихожане? Поэтому мы, священники, все-таки стараемся соответствовать своему призванию. А если прекратить над собой работать, например если летом в отпуске позволить себе расслабиться, то сразу ощущаешь, что потерян уровень, который помогает священнику и проповедовать, и советовать.
Со временем у всех — как у новообращенного христианина, так и у священнослужителя — начинается пора привыкания, когда уже нет прежней остроты ощущений. Папа нам всегда советовал иметь связь со многим духовными людьми. И лично у меня начался эффект своего рода привыкания к священничеству, когда я забыл об этом правиле. А священник, как и любой христианин, должен ежедневно читать Священное Писание, размышлять о нем, а самое главное — он должен иметь духовные авторитеты.
Ведь пастырство — неимоверная ответственность за жизнь других людей, и понятно, что молодой священник сам по себе не обладает для этого достаточным жизненным опытом. А еще нужно не забывать, что в священстве, как в любой профессии, есть разного вида служения: есть священники-миссионеры, есть священники-богословы, есть священники, которые хорошо служат требы, есть священники-духовники. До тех пор, пока я не определился со своей «нишей» и пытался кому-то подражать, у меня было недопонимание своего пути. Так, если бы я посчитал себя богословом и попытался говорить в стиле богословов, которых я знаю, то это было бы провалом, потому что я — не богослов, а священнику нужно стараться трезво оценивать свои способности и служить в том качестве, в котором он хорошо ориентируется.
Конечно, у меня были ошибки, особенно в советах на Исповеди… Или, к примеру, когда меня приглашали в дом и там не очень церковные люди задавали вопросы, то что-то, может быть, я там неверно отвечал… Потом идешь, оцениваешь, думаешь: «Господи, может, и не стоило это говорить», и только тогда до тебя доходит, как надо было сказать! И переживал из-за этого, но, во-первых, надо помнить, что поначалу ошибок все равно не избежать, а во-вторых, никакие ошибки не должны ввергать в уныние. Для этого есть Исповедь, ведь и священнику невозможно без Таинства Покаяния. Как-то мне один духовник сказал: «Дети вы все, дети… Но не будьте детьми и все-таки приходите исповедоваться!»
Мне повезло: я с самого начала служил на таких приходах, где мог многому научиться. В храме Смоленской иконы Божьей Матери я научился говорить проповеди. Я от природы застенчив, а там настоятель нас настойчиво подвигал к проповедованию. В приходе было семеро священников, я слышал очень много хороших проповедников. А на Коневском подворье наш настоятель, богословски грамотный человек, поставил на первый план богослужения, проповедь на Литургии именно на евангельскую тему. И все эти люди: отец, митрополит Антоний, множество других замечательных священников — духовные авторитеты, на которые я равнялся и которые поддерживают и вдохновляют меня постоянно.
Фото Александра Шурлакова