Священник Андрей Мизюк. Фото:Ивана Привалова / eparhia-saratov
По словам преподобного Симеона Солунского, «пост Рождественской Четыредесятницы изображает пост Моисея, который, постившись сорок дней и сорок ночей, получил на каменных скрижалях начертание словес Божиих. А мы, постясь сорок дней, созерцаем и приемлем живое слово от Девы, начертанное не на камнях, но воплотившееся и родившееся, и приобщаемся Его Божественной плоти».
В том виде, какой он и есть теперь, то есть сорокадневный, Рождественский пост появился в XII веке, но обычай поститься перед Рождеством, то есть особенно духовно и телесно приготавливаться к празднику воплощения и прихода в мир Спасителя, появился еще в ранних веках. Рождественский пост еще именуется и Филипповым, в честь и память апостола Филиппа, день поминовения которого приходится как раз накануне поста. Этот пост неподвижен в датах, всегда начинается 28 ноября и заканчивается 6 января, перед Рождеством Христовым.
Да, конечно же, мы все знаем, о чем и Ком этот пост. И, к сожалению, опять возникнут и будут продолжаться споры об обязательности/необязательности ограничений в еде (ну разве же можно котлетой согрешить, главное же людей не есть?), о том, что весь мир, в том числе и большинство Православных Церквей, празднует Рождество в конце года, а не в начале (тут очень часто бывает плохо скрываемая апология празднования Нового года, и вовсе не защита старого/нового стиля и единства со всем христианским миром), ну и вообще, увы, столкновения в сетях противников и сторонников тех или иных мнений относительно поста уже почти обыкновенны к концу года.
Так с ноября по январь коротается время, которое человек с пользой мог бы уделить самому себе. И да, я понимаю, почему некоторые мои знакомые на это время удаляются и исчезают со своих страниц. Но дело ведь не только в интернете и времени пребывания в нем. Пост – это время созерцания и принятия. Может ли это как-то сочетаться с базаром и руганью, ну или вообще просто впустую растрачиваемым временем (не будем льстить себе, ведь социальные сети все же выполняют эту функцию по заполнению пробоин и пустот)? Вряд ли.
Поэтому пост – это в некотором смысле возможность тихо собрать узелок и уйти. От себя и к себе. От прежнего к новому. Искренне, по возможности без ролевых игр, без отбывания повинности, без доказательств чего-либо кому-либо. Честно.
Из послушания. Богу.
И тут, ожидаю, полетят стрелы: а нужны ли Богу ваши постные тарелки, капуста соленая и картошка в мундире? Разумеется, нет, если весь смысл моего поста – отдых от тяжелой пищи. Тогда тут уместен нормальный диетолог, а назначать себе самому диету не всегда полезно и целесообразно.
Но если цель моего поста что-то все-таки изменить в самом себе, подняться на ступень выше, то станет ли молитва более осмысленной и искренней в условиях «неизменности внешнего интерьера»? Сомнительно.
Всем нам знакомо, что очень часто в столкновении душевного и телесного в человеке нередко побеждает второе. Но привык ведь человек преодолевать себя? Для чего-то он бегает по утрам, занимается спортом, ограничивает себя как-то? Человеку ведь свойственно себя понуждать? Не встанет он в шесть утра в понедельник на работу, ну позволит себе сделать послабление. Нельзя же в изнеможении себя содержать! Всю жизнь в понедельник вставать. Понятно, что эти рассуждения смешны.
Но почему они тогда появляются, когда речь идет о духовной жизни. Конечно же, жертва Богу – дух сокрушен, все это и так понятно. Но станет ли он таковым, если я чем-то не пожертвую, если не сделаю волевое движение, не решу для себя сам, что я могу. Не во внешнем, не напоказ, а для Бога и для себя. Потому что постом и молитвой побеждается «род сей», потому что и Он взял на Себя бремя поста, готовясь служить человеку, потому что и во времена Моисея были те, кто сожалел об уходе из Египта, вспоминая котлы мяса, но забыв о том, как истребляли их первенцев.
И нет, это не самоистязание. Потому что путь был и у волхвов, и у пастухов, и это был непростой путь. А те, кому хотелось только праздника, были в другом месте. Но волхвы уже туда не вернулись, пойдя другой дорогой. Потому что уходящий в пост человек – это пилигрим. И мне очень нравится сравнение проходящего Рождественскую четыредесятницу с приносящим дары. Может, мой отказ от привычного меню и хоть какое-то усилие в молитве будет не меньшим даром, чем те, что были у бедных яслей Рождества. Возможно, я не принесу иного. Но ведь Бог увидит и это усилие.
А есть все, что хочешь, и не есть людей – это вообще-то то, о чем стоит вспоминать не в связи с постом. Потому что есть в этом некая попытка оправдаться. «Я вот лучше не буду поститься, чем буду всем жизнь портить». Это ошибка.
Наличие бутерброда и хорошего стейка не сделает человека возвышеннее. Хоть с едой, хоть без оной, а жизнь портить другим человек будет все равно, если он так устроен. Значит, менять нужно не то, что на столе, а того, кто за стол садится.
И речь не идет о людях, кто в силу здоровья не может понести именно эту часть поста. И даже не о тех, кто не может потянуть пост в силу каких иных обстоятельств. Все это вряд ли сделает человека лучше или хуже.
Пост – это закрытая за мной дверь. Пост – это я в дороге. А значит, наверное, я собран и сосредоточен. Если, конечно, есть цель. А маршрут-то, в общем, известен давно. Но покидать дом без цели и конечного пункта назначения, кажется, неосмотрительно и опасно. А значит, наверное, мы знаем, куда мы следуем. И к Кому.
А еще память о том, что я человек. И что Бог тоже становится человеком, потому что любит меня. Но за время долгих дорог этой жизни мне было бы неплохо восстановить эту память. Потому что более, чем от человека, я Ему принести не могу. А приношения человеческие тоже были разными. Было золото, а была и губка с уксусом.
И величайшая тайна моего Бога в том, что все это Он принимает с терпением и смирением. Не только как Творец, но и как Рожденный.