БИБЛИЮ В ДОРОГЕ Я ЧИТАЮ С ПЛАНШЕТА. Это же удобно!
Я ТАКОЙ ЖЕ, КАК ВСЕ: иногда думаю о ком-то плохо, принимаю решения сгоряча, раздражаюсь, бываю нетерпелив, могу обидеть человека, часто ленюсь и смотрю сериалы до двух ночи. Куда денешься от самого себя?
КОГДА У МЕНЯ БЕССОННИЦА, Я СЧИТАЮ ПРИХОЖАН, ЛИЦА ВСПОМИНАЮ: вот Наташа, вот Тимофей, вот Миша, а вот наш староста Владимир Хасанович. На каком прихожанине засыпаю? Не знаю, не могу сказать с достоверностью.
В ТЕАТР НЕ ПУСКАЮТ ПОСЛЕ ТРЕТЬЕГО ЗВОНКА, а в храм люди заходят, когда захотят. Никто не считает большим грехом опоздать на службу. Пришел — и уже слава Богу.
Я ИСПОВЕДУЮ УЖЕ 25 ЛЕТ. За это время люди на исповеди изменились: стали с горечью говорить о том, что не умеют любить. Переживают, что чувствуют себя как сухая земля, и проблемы у них становятся серьезные, глубокие. А до этого все просто было: пост нарушил, молитвы не прочел, сардельку съел в пятницу.
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО НЕВОЗМОЖНО НАУЧИТЬ ЛЮБВИ, но можно научить любви человека.
ВЕТХИЙ ЗАВЕТ ХОРОШО ПОКАЗЫВАЕТ ВНУТРЕННИЙ, НЕ ПРЕОБРАЖЕННЫЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ МИР: «око за око и зуб за зуб» считается здесь высшей справедливостью. Но сегодня для нас даже такая справедливость остается непреодолимой высотой. Чего уж говорить о христианстве, которое просит молиться за тех, кто тебя ненавидит.
НАС, РУССКИХ, НИКТО НИКОГДА НЕ УЧИЛ ЛЮБИТЬ ДРУГ ДРУГА. Нас все время учили только одному — «на бой кровавый, святой и правый марш, марш вперед».
ЧТО ПОМОЖЕТ ОБЩЕСТВУ СНЯТЬ ОЗЛОБЛЕННОСТЬ? Надо отказаться от телевизора. Перестать ему верить.
СЕЙЧАС ЛЮДИ СТАЛИ ОЧЕНЬ ГРОМКО СЛУШАТЬ МУЗЫКУ: создают иллюзию, что вокруг фейерверк, что жизнь вокруг кипит. А все для того, чтобы не оставаться с собой наедине в тишине. Чем громче музыка, тем меньше себя слышишь.
МНЕ ДОРОГИХ ПОДАРКОВ НИКТО НЕ ПРЕДЛАГАЛ. Но вдруг кто-то скажет: «Вот, батюшка, вам к юбилею BMW, шестерка. Решили сделать вам сюрприз, а то вы уже столько лет служите, а ездите непонятно на чем». Что я скажу? Не знаю. Вдруг дрогну? Вдруг смалодушничаю? Вдруг скажу: «Ну наконец-то на бумере прокачусь». Вдруг тот хиппи, которым я был в юности, во мне умрет, а проснется маленький буржуйчик?
Я ВЫРОС В ПЕРОВО, и «Москва» (открытый бассейн, до 1994 года располагавшийся на месте храма Христа Спасителя. — Esquire) — это самые прекрасные годы моего отрочества. Тогда мы понимали лишь одно: в самом центре Москвы есть потрясающе таинственное место, над которым в мороз висит пар, и куда так сложно попасть. Представьте: темная Москва, освещенный прожекторами бассейн, пар над водой, на голове сосульки, а с «Красного Октября» доносится запах карамели и шоколада. Но я не скучаю по бассейну. Просто не могу вычеркнуть из своей жизни важное детское воспоминание.
ЧЕМ ПАХНЕТ ВЕСНА РАННЯЯ? Сыростью и прелостью, потому что земля начинает оживать. А еще большой тревогой и каким-то страшным волнением.
Я НЕ ЗНАЮ, КАКОВО ЭТО — УМИРАТЬ. Не пробовал пока. Пробую все время жить, а это тоже непросто.
СМЕРТЬ СТРАШНА, КОГДА НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ ЖИЗНЬ. В течение жизни человек нечасто живет по-настоящему глубоко, поэтому смерть непонятна и ужасна: ведь и жизни еще не было, а вот уже и смерть пришла.
СТРАННО ДУМАТЬ О ТОМ, ЧТО КТО-ТО МНОЙ ИНТЕРЕСУЕТСЯ. Это не занимает моих мыслей.