Сегодня многие люди стремятся к вере. Но есть риск, что вместо подлинного, живого Православия они воспримут некую суррогатную, облегченную форму, которую, пользуясь современным сленгом, можно назвать «православием-лайт».
Возможна ли такая форма веры? Как адаптируют религию к современной жизни? И стоит ли это делать? На эти и другие вопросы отвечает настоятель храма мученицы Татианы (домового храма МГУ) протоиерей Максим КОЗЛОВ.
Протоиерей Максим Козлов
– Отец Максим, в одном из своих выступлений Вы употребили понятие «православный лубок». Что это такое?
– Например, это может быть рассказ в СМИ о том, как наше верующее население справляет религиозный праздник: показ благословляющего всех архиерея, поющего хора, бабушки со свечкой в руках – и всё. Или о Крещении: как набирают святую воду, где она «действительно святая», а где нет, а потом еще о гаданиях расскажут: как гадать правильно, как неправильно… В общественном сознании, к сожалению, понимание нашей православной культуры сводится к набору общих мест, часто вульгаризированных и сути не отражающих. Это и есть лубок.
– Еще один аспект «православия-лайт», по мнению многих, – это православные ярмарки. Как Вы относитесь к этому явлению?
– Сейчас мы наблюдаем почти лавинообразный рост числа всевозможных православных ярмарок. Раньше они были Рождественские и Пасхальные, теперь уже и святочные, и масленичные, и крестопоклонные, и ярмарки на Светлой неделе… Это не может не настораживать. Потому что в целом эти ярмарки (за исключением некоторых, где довольно правильно расставлены акценты – как, например, центральная ярмарка «Православная Русь») фактически ничем не отличаются от аналогичных светских мероприятий. Они низводят жизнь в Церкви до уровня отношений рыночной экономики: то, что в других местах не продастся, в больших количествах свозится сюда, оптом, в розницу и со скидками. Мне кажется, совершенно недопустимо совмещать распространение православной продукции (книг, облачений, сельскохозяйственной продукции монастырей) с предоставлением религиозных услуг – я специально пользуюсь этой советской терминологией.
Во-первых, это «отцы-помазуны», которые стоят возле икон с кисточками и сосудами с неким раствором, у всех эти иконы мироточат или, по крайней мере, мироточили совсем недавно, все они говорят о чрезвычайно чудотворных воздействиях этих икон… И все они собирают пожертвования на удаленные монастыри, хотя в 2000 году было специальное решение Архиерейского Собора о том, что клирики имеют право собирать пожертвования не в своей епархии только с разрешения правящего архиерея этой епархии и архиерея своей епархии. А в публичных местах они вообще не должны собирать пожертвования – это дело мирян.
Во-вторых, это абсолютно парадоксальная практика принятия поминальных записок в монастырь за тридевять земель, то на Украину, то в Сибирь. Непонятно: неужели там поминовение качественнее будет, чем в московских монастырях и храмах? Неужели там евхаристия другая совершается, де люкс, высшей категории? Ведь в любом православном храме евхаристия совершается одинаково. Поминовение, которое творится перед Престолом Божиим в любом храме – это поминовение всей Церкви. Можно понять, когда человек находится в каких-то особых отношениях с удаленным монастырем – благоговеет перед тамошней святыней, бывал там или, напротив, хочет побывать, но не имеет возможности. И вот тогда он вместо себя посылает как весточку эту записку – просьбу о молитве. Но бессмысленное умножение прошений никому пользы не даст – ни нам, ни тому, за кого молимся.
На этих ярмарках есть и еще один момент, нуждающийся в скорейшем исправлении. Часто приходилось видеть, что люди выдают себя не за тех, кто они есть на самом деле. Находясь не в своей епархии, священник имеет право сослужить на богослужении, предъявив священническую грамоту: что он законный священник и что он по праву находится не в своем приходе. Так почему никто не спрашивает соответствующих документов у людей, которые, по их словам, представляют монастырь, приход, церковную организацию?
Есть сомнения и насчет идей, которые представлены на ярмарочных лотках. В каждой десятой лавке мы видим книги о Распутине, об Иване Грозном, о чрезвычайной душепагубности налоговых документов, паспорта… Но если мы имеем в виду ярмарку под эгидой Московского патриархата, то там должны применяться такие же нормы, как и по отношению к церковным и книжным лавкам при храмах.
Хотелось бы, конечно, чтобы невоцерковленный человек составлял себе впечатление о Православии не по ярмарке. Тот, кто хоть немного знаком с Евангелием, знает, что и Христос, и Апостолы проповедовали не на рыночной площади, не на восточном базаре. Поэтому если человек хочет узнать что-то о Православии, пусть решится перешагнуть порог именно храма или монастыря, а не околоцерковной организации.
Не нужно заниматься на ярмарке исповедью и проповедью, распространением записок и выставлением чудотворных икон. Духовные советы на рынке не дают. Место святыни – в храме. Место для молитвы – наше сердце, келья или храм Божий. А ярмарка – это способ непостыдного, негреховного проведения свободного времени.
– Есть люди, которым посещение такой выставки дает очень многое и в духовном плане: к стольким иконам приложились, как будто в паломничестве по всей России побывали!
– Если есть желание привезти святыню, то почему бы не найти в городе храм или монастырь, который согласился бы эту святыню принять? Почаевскую икону Божией Матери выставляли в Свято-Даниловом монастыре, мощи святого апостола Андрея Первозванного – на Афонском подворье. И люди шли, бесконечной вереницей, молились, заказывали молебны… Никому не пришло ведь в голову мощи святых преподобномученицы Елисаветы и инокини Варвары возить по выставкам и ярмаркам, их возили по храмам и монастырям. Нужно как-то разделять в нашей жизни бытовое и священное. Святыни место в святом месте, а не на рынке.
– Видя, что происходит на таких вот ярмарках, кто-то подумает: наверное, и в храме то же самое, а я туда собирался зайти… Как избежать соблазна?
– В разных сторонах церковной жизни, не только на ярмарках, есть и основа, и шелуха. Если чувствуете, что на шелуху уходит больше внимания, напоминайте себе, зачем вы идете в церковь. Наверное, не для того, чтобы приятно пообщаться или открыть для себя другую породу людей. Хорошо, конечно, если это приложится. Но ведь это не цель. В храм приходят для того, чтобы пережить встречу с Богом. Если внутренне себе напоминать, что пришел сюда единственно для того, чтобы до конца определить свое мировоззрение, попытаться понять, Кто есть Бог и что это значит для моей жизни, как я могу пережить эту встречу, – тогда вся шелуха не то что отсеется, но уже не будет непреодолимым препятствием. Тогда Господь посылает и встречу с людьми, и опыт общения, которого до сих пор не было.
«Христианин и…» – формула безопасности
– В жизни часто бывает так. Вот преуспевающий бизнесмен. У него есть жена, дети, любимая работа, дом, друзья… И он уверовал. Пришел в храм. Теперь у него еще и Православие есть. Пришел к Богу, построил церковь… Живи спокойно, жди спасения души… Как относиться к такому?
– Дело ведь не в том, кто кем работает, сколько детей имеет, сколько жертвует на храм… Дело в том, является ли вера чем-то принципиально важным для человека, ради чего он готов не идти на компромисс и постоянно трудиться над собой.
– Что Вы имеете в виду под компромиссом?
– К сожалению, сегодня человек высокого материального достатка чаще всего вращается в среде, образ жизни которой далек от христианского. Имея умницу жену, двоих-троих детей, он иногда имеет еще, например, спутницу жизни, которая не рожает ему детей, но украшает его бытие. Понятно, что православный бизнесмен не может на такое согласиться. Но на отказ нужна смелость – он ведь окажется белой вороной, если его друзья и коллеги ведут подобный образ жизни. Заключение сделки с деловыми партнерами тоже может сопровождаться встречами в не самых благочестивых местах. И требуется мужество, чтобы сказать: сотрудничать мы будем, но развлекаться с вами я не поеду.
Такой выбор встает довольно часто. Приходится либо оставаться православным в ущерб собственному бизнесу, либо оставаться бизнесменом в ущерб собственному православию. Если человек решится на первое, то это будет следующий шаг навстречу Христу. Если же не решится, то очередная порция позолоченных куполов ситуации не изменит. Человек, мягко говоря, сидит на двух стульях.
– Однажды губернатор одного из американских штатов сказал, что как христианин он против абортов, но как губернатор – обязан уважать право женщин самим выбирать свой путь. Возможен ли такой компромисс?
– Льюис в «Письмах Баламута» назвал это «христианством и». По книге, когда юному бесу не удается сбить главного закадрового героя с пути принятия христианства, он получает совет от своего опытного дядюшки: сделай его христианином и: пусть он будет христианин и общественный деятель, христианин и литератор, христианин и журналист… И тогда его христианство будет безопасно. В его жизни оно будет постольку – поскольку. Вот этот путь неприемлем. Христианство не может быть по расписанию: утром губернатор, вечером христианин. Оно подразумевает некое цельное мировоззрение, цельность личности – целомудрие. Это тяжело. Но ведь нигде не сказано, что будет легко. В наше время христианину вообще тяжело находиться на сколько-нибудь приметном месте. Ведь мир построен сейчас на принципах потребительской цивилизации. Общество не принимает ценностей христианства. Любой, кто посмеет на приметном месте засвидетельствовать себя как христианин, рискует остаться в одиночестве.
– А каким образом потребительская цивилизация может помешать человеку быть христианином?
– В обществе потребления и к религии, к отношениям с Богом подходят с точки зрения потребления. Церковь нужна для того, чтобы там религиозно обслужили, Бог нужен для того, чтобы обеспечить чувство комфорта по отношению к вечности. Согласитесь, сейчас уже трудно найти такого человека, который бы не знал, что Православие подразумевает спасение как усилие. Известно, что в церковь надо ходить, Богу молиться, посты соблюдать – вообще жить не вполне так, как хочется. Однако некоторые люди, крестившись в 80-90-е годы ХХ века, тем самым совесть свою успокоили и больше ничего от себя по отношению к Церкви не ждут. Крестился – и до отпевания живи спокойно, вопрос с Небом решен.
По-моему, тот факт, что народы, которые исторически были христианскими, сложились благодаря христианству и веками жили христианским упованием, сейчас находятся вне церковной ограды – это в значительной мере следствие победы потребительской цивилизации. Во всем христианском мире, не только в нашей стране, значительная часть людей сегодня открыто заявляет если не о своем безбожии, то о предельном религиозном равнодушии. То есть на практике они выносят Бога за рамки собственного бытия.
Отсюда, кстати, вытекает и позиция современного мира, что религия – дело частное, что можно верить, но только ни в коем случае никому ничего не навязывать, не утверждать, что твоя вера истинна. Об этом Алексей Федорович Лосев имел мужество говорить в конце двадцатых годов прошлого века: ценности буржуазной цивилизации и христианства разнонаправлены, несовместимы.
Достаточно просмотреть газеты, выходящие у нас или в европейских странах, чтобы понять, какие проблемы интересуют сегодня общество. Это означает, что мы должны быть трезвы в отношении результатов его воцерковления. Не думаю, что в ближайшее время у нас произойдут разительные перемены к лучшему, что о России можно будет говорить как о православной стране во главе с православным человеком, для которого его вера определяла бы образ его бытия. Не думаю, что в нашем обществе сегодня достаточно людей, которые готовы к таким переменам. Да, 80% населения называют себя православными. Из них в Бога веруют процентов 60. А если задать этим людям вопросы, ходят ли они в храм, исповедуются ли, причащаются ли, молятся ли хоть чуть-чуть утром и вечером каждого дня, то мы и получим те самые 5-7% насколько-то воцерковленных людей, которые составляют паству нашей Церкви. И это очень немало.
Православная закваска общества
– Как должна действовать Церковь, чтобы этот процент, это меньшинство, возрастало? И что сделано не так?
– Я бы видел церковную задачу не в том, чтобы всех разом привести в храм, а в том, чтобы это меньшинство по отношению к большинству сделать той закваской, которая бы общество изменила. Когда в истории происходили такие перемены – я имею в виду обращение в христианство целых народов и государств, – сами христиане, подававшие пример, были высоко духовными людьми. Чтобы произошла перемена при Константине Великом (принятие Римской империей христианства как государственной религии), должны были быть епископы, пережившие Диоклетиановы гонения. Чтобы Русь стала изменяться, должен был прийти человек масштаба святого равноапостольного князя Владимира – чтобы от меры всех его грехов перейти к такому принятию Христа, которое сопоставимо разве что с обращением Марии Египетской. Ведь великая перемена князя Владимира так преобразила людей вокруг него!
Это требует от нас огромного труда. В ХХ веке в России было столько новомучеников! От Царственных страстотерпцев до исповедников хрущевской эпохи цепь их не прерывалась. Можем ли мы сказать, что наш народ увидел это и вразумился? Нет. Того, кто привык потреблять, для кого газета «Московский комсомолец» и сериалы по ТВ стали необходимой наркотической подпиткой, чье сердце не трогает произошедшее в Беслане – главное, что меня не задело! – того ничем не вразумить. К сожалению, я подхожу к этой проблеме без особого оптимизма.
Могли ли мы как-то воспользоваться ситуацией 1988 и последующих лет лучше, чем это произошло? Может быть, да. Но с другой стороны, как было катехизировать те тысячи людей, которые, начиная с 1988 года, пошли в церковь креститься? Вспомним, что тогда на всю Москву было менее пятидесяти храмов. Вспомним, что каждое воскресенье от пятидесяти до двухсот человек в каждом московском храме принимали крещение. Это была норма. Лучше было им отказать? Сказать, что сначала вы полгода будете посещать катехизические курсы, а потом мы вас разделим на группы и будем по частям крестить? Понятно, что это был не выход. Вспомним еще, что в то же время к нам хлынули сектанты, и над их деятельностью вовсе не было никакого контроля. Тогда человек с тридцатью долларами был богачом, а с тремя тысячами мог позволить себе абсолютно все – арендовать огромные стадионы, печатать бешеными тиражами свою литературу. И бюджет небольшой американской секты подчас превышал бюджет всей Православной Церкви в России. Не отдавать же было им наших крестящихся!
Неофит или конформист?
– А сейчас, как Вы думаете, что и каким образом нужно рассказывать о Православии человеку, только-только пришедшему в храм? Ведь жизнь в Церкви – это не только радость, но и труд. Нужно ли предупреждать человека о возможных трудностях?
– Не думаю, что необходимо проводить какую-то специальную обработку – курс молодого бойца-неофита под названием «К чему нужно быть готовым в ограде церковной». Скорее, здесь нужно положиться на действие промысла Божия. Припоминая разные случаи, должен сказать, что когда человек приходит в ограду церковную, то первое время благодатью Божией он видит только то главное, чем горит его душа, а второстепенные вещи его не касаются, проходят мимо него. Вероятно, это важно для того, чтобы каждый приобрел свой личный опыт веры, опыт жизни в церкви, жизни жительствующей, как говорит Иоанн Златоуст. Когда такой внутренний опыт уже есть, человеку начинает открываться разное, сопровождающее уже практическое церковное бытие. Вот именно тогда, а не заранее, нужно оказаться рядом с ним и быть готовым ответить на его вопросы. Когда, например, он вдруг узнает, что батюшка, которого он так любит и уважает, может себе позволить рюмочку водки выпить. Или, например, что в церкви зарплату кому-то платят. Или вот он пошел в храм на престольный праздник, а там, при большом скоплении народа, ему ногу отдавили или накричали на него. Скорее всего, в такой ситуации неофит сам потянется с вопросами к более опытным людям. И нужно в этот момент быть к нему очень внимательными.
– Часто новоначальным дают некие послабления – в подготовке к причастию, в держании поста… Как правильно соблюсти меру таких послаблений, чтобы не «переслабить»?
– Самое важное, чтобы все послабления шли не от самого человека и не от близких его, а согласовывались со священником, с которым этот человек будет советоваться в своей церковной жизни. Тут ведь есть разные стадии. Совсем новоначальный человек порой неожиданно для себя узнает, что, например, перед причастием нельзя есть, что кроме «Отче наш» и «Богородице Дево, радуйся…» есть другие молитвы… Понятно, что нужна постепенность, иначе человек откроет молитвослов, увидит, что там молитвы под номерами, будет стараться все разом прочитать, еще и впадет в уныние, потому что не всё в них понимает.
Но потом наступает другой период, когда возревновавший о вере неофит прочтет свои первые книги о жизни в Церкви, узнает, что такое молитвенное правило, что такое пост по Типикону и прочее… И благоразумный священник должен будет удерживать его от того, чтобы он действительно не начал поститься по Типикону, читать кафизмы вместе с утренним и вечерним правилами и творить Иисусову молитву, да еще и психофизическим образом. Проблема как раз не в том, как мне кажется, чтобы перейти от меры послабления к большей строгости, сколько в том, чтобы порыв новоначального к святости умерить и привести в сдержанное русло. Чтобы человек шел вверх постепенно, а не прыгал с вершины на вершину.
– А если случится так, что человек сам не захочет усложнять себе жизнь – отменять те же послабления…
– Так это и не неофит еще. Это люди компромиссного, конформистского склада, в окружении которых есть более твердые характером верующие православные христиане (мать, отец, брат, друг…), наделенные лидерскими качествами, которые привыкли организовывать жизнь вокруг себя, и этого человека они стараются помещать в рамки церковной жизни. Это не неофит еще. Это просто не слишком сильный характером человек, поддавшийся влиянию извне. И здесь разумной линией будет попытаться убедить его близких, что невольник – не богомольник. Что надо дать ему свободу в определении собственного мировоззрения. Вот его год уговорами приводили на исповедь, и вдруг священник говорит: «Знаешь, не хочешь – не приходи, скажу твоей жене, чтобы больше тебя в храм не тянула». И вот это «больше не приходи» может подействовать даже сильнее, чем все уговоры. Человек подумает: как же так, я пришел, а мне говорят, что этого не надо было делать… И возмутится. А неофит – он уже захотел верить и жить в ограде церковной. Это важно не перепутать.
Роковые споры
– Возвращаясь к вопросу о катехизации… Православие теперь проповедуется открыто, порой даже в самых неожиданных местах, например, на рок-концерте. Как Вы считаете, что приемлемо в разговоре о вере с нецерковными людьми, чего нужно опасаться?
– Мне кажется, очень важно, чтобы при всем радикализме проповеди среди молодежи не уходила эта важная евангельская антитеза: Бог и мир. Так легко себя обмануть, что можно быть христианином и вместе с тем оставаться человеком мира – в том, что мне удобно. Но ведь нельзя любить одинаково Бога и мир, служить Богу и маммоне. Кто любит мир больше, чем Бога, тот не может быть христианином в собственном смысле слова. Как проповедовать об этом перед рок-концертом? Как сказать, что, знаете, ребята, лучше вам сейчас не здесь быть, а на всенощной? Мне понравилось слово, сказанное отцом Андреем Кураевым перед концертом «Рок – к небу». Понравилось как текст. Но я был бы куда более рад, если бы этот текст прозвучал не там. Обращается ли к вере кто-то после таких мероприятий? Бог весть.
Дело даже не в статистике, а в самой возможности. У людей формируется более позитивное восприятие отдельных представителей церкви: «Надо же, какие батюшки пошли! И на рок-концерт придут, и скажут, что это можно, то можно… И что наш рок-протест есть едва ли не то же самое, что протест христианский». Но это очевидная подтасовка. В таком случае, нам нужно всех диссидентов канонизировать и сказать, что их борьба с советской властью была христианским протестом, что они тут были едины с Церковью Христовой. Это очевиднейшая нелепость. Вообще христианство – не религия протеста. Это вера за и в, а не против. И, кстати, многие из тех, кто в советское время приходил к вере из-за того, что был против советской власти, – они потом куда-то разбрелись. Одни, как Глеб Якунин, до церковных анафем дошли, другие – в сомнительные сообщества попали…
Для миссионера всегда есть соблазн взять выжимки из христианства, удобные для разговора с аудиторией, и сказать: вы это уже делаете, и вам это нравится, значит, вы уже давно христиане, только не знали об этом. Вот этого надо опасаться. Это путь полуправды, искажения христианства как религии. В проповедях святых отцов такого не было. Был путь постепенности: сначала научение на катехизическом, первоначальном уровне, потом – приобщение к таинственной жизни Церкви. Но это совсем другое.
Я вовсе не исключаю того, что те или иные произведения культуры – словесности, кинематографа, театра – могут оказываться свидетельствами о Боге, рассказом об изначальных ценностях (например, совести), данных Творцом человеку. Но пусть эти произведения тем самым и свидетельствуют о христианстве. Не нужно же перед показом фильма «Обломов» Никиты Михалкова выходить священнику и рассказывать, какой эпизод что означает и где над чем задуматься. Если произведение создано ярким творцом, которому Бог дал талант, и он его употребляет во благо, оно само по себе отзовется в душе человека правильным образом.
Тем более мне странно, когда к произведениям, направленным вовсе не в сторону христианства, почти принудительно привязывается христианская интерпретация. Можно, наверное, увидеть в Гарри Поттере что-то, что не вовсе отвратительно, и, сравнив с Бивисом и Батхэдом, сказать, что на их фоне это почти шедевр, чувства добрые будящий, где дети не живут противоестественной жизнью, а просто дружат как мальчики и девочки. Если, исходя из этого, мы будем говорить, что это уже хорошо, то при чем тут христианство?
То же самое и с рок-музыкой. Слава Богу, что среди тех, кто ею занимается, есть два-три человека, лично стремящиеся быть церковными, стремящиеся быть православными христианами.
Из-за этого перед ними часто встают проблемы в отношении их деятельности – вплоть до того, продолжать ею заниматься или бросать? Они, как православные христиане, по мере сил пытаются вносить коррективы в свою работу. Но зачем же тут проповедь о Христе? Как она может быть с этим соединена?
Проповедь Евангелия – это проповедь покаяния. Господь начинает свою проповедь словами: Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное. Проповедь христианства – это проповедь воздержания. Это свидетельство о том, что не отдых и развлечения, а молитва и труд есть сердцевина бытия человека.
Средство против «лайта»
– Ну а как быть тем, кто все же пришел не в храм, а на рок-концерт? Как человек сможет распознать подмену истинного на «лайт»?
– Сама эта ситуация уже опасна. Ведь если подмена произошла (а это легко можно предположить, если за этим стоит авторитет священнослужителя – как некая церковная санкция, легализация), то человек уже на ложном пути. Трудно ему что-либо советовать.
Скорее можно обратиться к людям, которые видят, что с их друзьями или близкими это происходит. Постарайтесь дать им увидеть опыт подлинной церковной жизни: от Пасхальной службы до хорошего монастыря (только такого, чтобы Вы были уверены, что это монастырь, а не сельскохозяйственная община), от проповедей митрополита Антония до церковных песнопений. Можно, например, приехать в среду в Троице-Сергиеву лавру, пойти на вечерний акафист в Покровский академический храм и, услышав это пение, действительно почувствовать себя будто бы и не на земле.
В Церкви так много настоящего, на что душа, хоть чуть-чуть живая, обязательно отзовется, что порой достаточно будет это настоящее просто показать. И несоответствие этому всяких «облегченных форм православия» станет очевидным. Попробовав сладкого, горько-сладкого уже не захочется.
Со временем человек и сам сможет определить подмену. Будет готовиться к исповеди, причастию – пусть не в первый, но во второй, в третий раз в жизни, – и почувствует, что не надо накануне идти на концерт, пусть даже и очень хороший. Или, закрутившись однажды перед Пасхой в покупках, пробегав в суете всю Страстную неделю, потом поймет: нет, что-то не так, лучше никаких подарков не купить, но Страстную неделю прожить мирной душой, в молитве, а не в расчетах, что еще нужно для организации Пасхального праздника. Само приобщение к тому, что лежит внутри Церкви, помогает человеку, спасает, пусть даже иногда и через набивание шишек.
«Слишком» верующих не бывает
– Отец Максим, вот мы говорим, что Православие – это не то, и не другое, и не третье… Как же тогда понять, что это?
– Как можно ответить на вопрос, что такое жизнь? Христос говорит: Я есмь Путь и Истина и Жизнь. Православие – это именно вся жизнь, а не формула спасения души. Есть такое понятие – апофатическое богословие, когда попытки дать определение Богу ведутся через отрицание того, чем Бог не является. Здесь мы точно так же можем сказать только, какой опыт – ложный. Как знаки на дороге: сюда поедешь – голову сломишь, туда поедешь – тупик, по этой дороге можешь заблудиться, а вот эта дорога – проложенная, прямая. Но провести за ручку по ней никого нельзя – каждый сам должен идти. Можно только помочь стать на нее и сказать: вон, видишь, сколькие уже по ней идут, кто-то далеко ушел, кто-то уже до вершины добрался, кто-то в самом начале пути… Иди по ней – и узнаешь, что такое Православие. Смотря, конечно, как пойдешь.
Дело в том, что Православие можно скорее увидеть, почувствовать и воспринять, чем рассказать о нем словами. Помните: Милый друг, иль ты не чуешь, // Что одно на целом свете // Только то, что сердцу сердце // Говорит в немом привете. Это в большей степени правда по отношению к религиозному опыту. Словесно, конечно, он тоже выражается. Но в большинстве случаев воспламенение сердца происходит не от прочитанных лекций.
Когда задают такой вопрос, мне вспоминается потрясший меня рассказ митрополита Антония Сурожского о случайно зашедшем в Успенский собор в Лондоне англичанине, которому надо было передать посылку одной прихожанке. Англичанин этот был позитивист, агностик, ни славянского, ни русского языка, естественно, не знал. И вот он промахнулся: пришел на полчаса раньше, чем закончилась служба. Этот «несчастный» человек вынужден был просидеть в храме, прождать (прихожанка пела на клиросе). А потом он подошел к митрополиту Антонию и сказал: «Я такой-то человек, в Бога не верю, но ко всему с уважением отношусь. И вот что-то в вашем культе меня взбаламутило, душа у меня возмутилась. Я глубоко убежден, что это все от необычной обстановки: поете вы на непонятном языке, одеты странно, да еще запах ладана… Но я хочу успокоиться и всю жизнь жить, как жил раньше. Поэтому давайте Вы мне как-нибудь на полчаса храм откроете, когда здесь никого не будет, и дыма не будет (о времени договоримся), я посижу, посмотрю, а потом, когда буду уходить, постучу, и Вы за мной закроете». И вот он пришел посидеть, а потом еще, и еще, а потом на службу… Через какое-то время он был принят в Православие, потом стал священнослужителем… Что это как не проповедь без всяких слов, свидетельство об опыте религиозной жизни? Нечто похожее, наверно, произошло на самой заре русской истории с послами князя Владимира в Софии Константинопольской, слов не понимавшими, но к опыту прикоснувшимися душой.
Нельзя ведь уверовать интеллектуально. Даже блестящее знание православных текстов может не приобщить к Православию. Религиозный опыт нельзя сформулировать в десяти заповедях православного бизнесмена. Поэтому свидетельство опытом абсолютно первично для Православия. Ведь когда Господь послал апостолов на проповедь, когда потом они вышли проповедовать Христа Воскресшего, это было, прежде всего, раздаяние опыта – рассказ о том, что они видели собственными глазами. Так и мы должны свидетельствовать о том, что несомненно знаем.
Но при этом не надо уходить в чрезмерный субъективизм. Чтобы не получилось, как у протестантов: рассказ джентльмена Икс о том, как он обратился и пришел к Богу. Ведь если благодаря этому приходу у тебя в душе есть такой опыт, уже то, как ты к этому пришел – не так важно. Если мы говорим, что святость святых – это не их личный героизм и не их личная добродетель, а святость Божия, которая сквозь них видна, то и наше свидетельство о христианстве должно быть рассказом о Христе, где нас должно быть не видно.
– Что это может быть за рассказ? Как его вести?
– Он может быть очень разным. Например, страницы Евангелия, которые легли на сердце человеку так, что он понял: вот та правда жизни, без которой и жизни-то не будет. Это могут быть несколько житийных повествований, которые когда-то человеку душу перевернули, через которые он почувствовал: вот она, святость Божия. Это могут быть те страницы святоотеческих книг, которые не остались просто внешним опытом, о которых человек не только знает, что это объективная правда, но знает, какая это правда…
Таких примеров можно привести бесчисленное множество.
Вот мученица Перпетуя, дочь знатного карфагенянина, ставшая христианкой. Ее заточили в тюрьму, разлучили с грудным ребенком… В тюрьму к ней приходил старый отец, уговаривал ее отречься от Христа и вернуться домой, просил пожалеть свою семью, младенца… Отец, язычник, стоял и плакал. Как можно было это вынести? Сама Перпетуя говорила, что страдание близких – самая тяжелая для нее пытка. А труднее всего ей было перенести разлуку с ребеночком. Когда же ей разрешили взять его к себе, она сказала, что теперь ей в тюрьме так же хорошо, как во дворце. Перпетуя постоянно думала о родных и близких, но не отреклась от Христа и приняла мученическую смерть.
Или рассказ о преподобной Феоктисте Паросской, которая восемнадцати лет попала пленницей на пиратский корабль, а когда ее вместе с другими пленными высадили для досмотра на необитаемый остров Парос, сбежала и укрылась в полуразрушенном храме, предпочтя смерть бесчестию. Что там Робинзон Крузо! Она тридцать пять лет прожила на острове одна. Такое вот у нее получилось отшельничество – с отроческих лет. И в животное она не превратилась. До плена подвизалась инокиней в монастыре, и теперь, в отшельничестве, жила в посте и молитве. В ее житии есть потрясающие детали: например, она там ела семечки подсолнечника, только ими и питалась. И вот через много лет на этом острове ее нашел один охотник. Она рассказала ему о своей жизни, предсказала, что через год он вновь будет на этом острове, и просила его привезти ей Святые Дары, чтобы она могла причаститься. Через год он действительно приехал, и она, причастившись, мирно скончалась. Когда охотник увидел ее мертвую, он решил отделить руку святой и увезти с собой. Корабль плыл всю ночь, а наутро оказалось, что он стоит на том же месте у острова. Тогда охотник вернул Феоктисте руку, и корабль благополучно отплыл. Когда же его друзья захотели посмотреть на святую и вернулись на остров, тела они уже не нашли – только след от него в том месте, где она была похоронена… Как можно остаться равнодушным к такому рассказу?
Или если слушать и слышать церковные песнопения… Например, написанная единственной нашей женщиной-гимнографом Кассией – стихира про блудную жену, которая волосами своими отерла ноги Спасителю. Она же душу переворачивает! Каково было раскаяние этой женщины, каково осознание своего греха, что она так Господу решила послужить. Ведь это сейчас известный эпизод, и многие, может быть, последовали бы ее примеру. Но тогда ее за это осудили, и величие ее поступка было совсем не очевидно.
Или фрагмент из жития преподобной Марии Египетской, когда она говорит, что всю свою жизнь видела бессмысленной без творения блудного греха… И как мистическая встреча со Христом перевернула всю ее жизнь. Как стояла она у дверей храма Божьего, не в силах зайти туда, как будто неведомая сила выталкивала ее назад. И мы видим, какой святости она достигла своей молитвой, когда удалилась в пустыню. Поражает то, насколько ей самой представилась ужасной перспектива жить по-прежнему. А ведь когда-то она искренне полагала, что хорошо живет…
Такие примеры не могут не задеть душу за живое. Для кого-то, может быть, с этого все начнется. А дальше… Православие нельзя изучить раз и навсегда – это задача на всю жизнь. Понятно, что и десяти жизней не хватит, чтобы все познать. Так что иди по прямой дороге – и сколько успеешь, столько и узнаешь. Будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен. Нельзя быть слишком глубоко верующим – можно быть лишь слишком поверхностно верующим. Слишком глубоко – не бывает.
* Интервью от 2005 года.
Алла Митрофанова