Старый тихий храм в небольшом подмосковном городке. Сумрачные «фрески» — осыпающиеся серо-зелено-бурые картины по мотивам евангельских сюжетов — на стенах. Огромная, в человеческий рост, Смоленская икона Божией Матери, стоящая почему-то прямо на полу в углу за баками со святой водой. Баки сияют нержавейкой, и икона от этого выглядит как-то особенно скромно и незаметно, несмотря на свои размеры и латунный, начищенный к празднику оклад. Тут же рядом — Распятие.
Идет служба. Царские часы. Великая Пятница. В храме почти исключительно одни старушки. Вся «молодежь» — женщины лет пятидесяти-шестидесяти — это прислужницы в храме. Остальные, старше которые, — прихожанки.
Я стою в углу около колонны, недалеко от Смоленской иконы и Распятия. В какой-то момент службы краем уха улавливаю не то шепот, не то бормотание у себя за спиной. Ну, мало ли — те же самые прислужницы перешептываются друг с другом; вон, опять же, в ведрах стоят букеты с лилилями — скоро вынесут плащаницу, и им надо будет украшать ее цветами. Забот достаточно, есть о чем поговорить.
Однако через минуту я понимаю, что это бормотание — не диалог. У меня из-за спины появляется сгорбленный силуэт маленькой высохшей старушки. Она мелкими-мелкими шажками ступает по каменным плитам храма, направляясь к Распятию и бормоча что-то на ходу. Разобрать, что именно шепчет бабуля, почти невозможно. Мне только кажется, что я улавливаю что-то похожее на «с праздником» или «праздник».
У Смоленской — женщина-прислужница. Там действительно удобное место, за баками: укромный уголок прямо рядом с иконой. Бабуля шаркает к Распятию, коряво крестится, тычется сухими губами в ноги Спасителя и — шепчет, шепчет что-то. «Праздник…», «с праздником…» — не могу разобрать. Да и неохота прислушиваться: уж больно хорошо батюшка читает Евангелие. Хоть и пожилой, а все слова слышны ясно и четко, и смысл читаемого как-то сам собой проясняется.
Приложившись к Распятию, бабуля поворачивается к Смоленской иконе Божией Матери. Судя по всему, она спрашивает у служительницы храма, что это за икона, и та с неохотой ей что-то отвечает на ухо. Старушка крестится, прикладывается к образу, продолжая свое бормотание. Оглядывается в нерешительности: у нее в руках — одна дешевая свечка; остальные она уже поставила на другие подсвечники и теперь думает, кому бы из святых еще помолиться. Она теперь повернута ко мне лицом, поэтому я начинаю слышать, что говорит бабулечка.
— А это что за икона? — обращается она к женщине-прислужнице и указывает взглядом на образ, который висит прямо у меня за спиной на колонне.
— Икона Божией Матери «Боголюбивая»… — женщина понимает, что Евангелие ей послушать не удастся, и, уже смягчившись, мягко под руку направляет старушку в мою сторону. — «Боголюбивая», икона Богородицы.
Бабулечка шаркает к подсвечнику, стоящему в метре у меня за спиной, крестится перед иконой, и я слышу, наконец, что она бормочет.
— Боголюбимая?.. Матерь Божия Боголюбимая… С праздником! С праздником Тебя, Мать Божия! Хорошая… Самая хорошая… С праздником! Боголюбимая, с праздником Тебя!..
До сих пор этот теплый шелестящий старушечий шепот стоит у меня в ушах. Обнимая ноги Христа на Распятии, эта бабулечка и Его, наверное, с праздником поздравила — искренне, от всего сердца поздравила Спасителя с днем Его страданий и крестной смерти.
«…Аминь, аминь глаголю тебе: днесь со Мною будеши в раи…» — голос священника, как луч света, прорезает пахнущую воском темень старого храма.
Великая Пятница. Праздник.