В эти пасхальные дни «Христос воскресе» поется даже на заупокойных богослужениях. Светом Христова Воскресения освещена память об Ирине Васильевне Ватагиной (†24.04.07), выдающемся реставраторе, иконописице, профессоре кафедры церковного искусства отделения иконописи Свято-Тихоновского Гуманитарного Университета. Говорят, что «она была очень цельным человеком и не просто «делала работу», но ей жила, прилепившись душой к горнему миру, через создаваемые образы сроднившись с ним».
Этот неизреченный и неописуемый мир, в сравнении с которым блекнут земные краски, видит она теперь. А память об Ирине Васильевне Ватагиной бережно хранят на Маросейке, в Троице-Сергиевой лавре, в музее прп.Андрея Рублева, в Свято-Даниловом монастыре, во многих уголках России и за ее пределами. Всюду, где живут созданные и отреставрированные иконописицей образы.
«Наша радость, наше солнышко»
Протоиерей Александр Куликов (†29.04.2009), настоятель храма святителя Николая в Кленниках на Маросейке:
— Ирина Васильевна родилась 23 сентября 1924 года в семье известного художника-анималиста конца XIX — начала XX века Василия Ватагина. Как церковный художник Ирина Васильевна трудилась сначала в храме Илии Обыденного, затем в Николо-Кузнецком храме при протоиерее Всеволоде Шпиллере. Там с 1951-го по 1984-й годы образовался один из центров духовной жизни.
Отец Всеволод привлёк много верующей молодёжи своим истовым служением и особенно проповедью. Его цикл проповедей «В дни Великого поста», произнесённый на Литургиях и Пассиях, собирал множество слушающих как из простого народа, так и из институтов и Университета. При прекрасной дикции отца Всеволода и умении раскрыть тему он глубоко и доходчиво говорил о значении страданий Спасителя на Кресте. Молодёжь собиралась группами и в одиночку «в Кузнецы на лекции», как тогда говорили. В одной из таких групп была и Ирина Васильевна Ватагина. Серьёзная и скромная, она сблизилась с отцом Всеволодом, стараясь помогать ему вначале в бытовых вопросах, бывала у него дома, ухаживала за его матушкой. Со временем Ирина Васильевна по благословению отца Всеволода стала писать иконы для храма и для него лично.
Она была знакома с Марией Николаевной (Соколовой), в монашестве Иулианией, (†16.02.1981 – А.Н.) духовной дочерью отца Алексия и отца Сергия Мечёвых, ныне прославленных в лике святых. Ирина Васильевна трудилась вместе с М.Н.Соколовой в Лавре преподобного Сергия, затем в Рублёвском музее.
С группой художников в Николо-Кузнецком храме ею были расписаны алтари в главном храме и в приделе прп. Сергия Радонежского. Она написала иконы «Сошествие во ад», прп. Андрея Рублёва (к прославлению), списка с иконы Божией Матери «Утоли моя печали», много именинных икон. Здесь, при работе на лесах, Ирина Васильевна упала, сильно расшиблась и сломала ногу.
В храме все переживали эту скорбь и молились за неё. Сохранились два письма отца Всеволода к Ирине Васильевне того времени. Вот эти письма.
«Москва. 21 июня 1980 год. Дорогая Ириночка! Начну с главного: как относиться к случившейся беде. Никто никогда тебя не выгонял и нельзя говорить, что до сих пор терпели тебя, как и меня. Мы что-то делали, каждый на своём месте, по воле Божией, и как умели. Вспоминай почаще многострадального Иова, как и его друзей, старавшихся ему объяснить, откуда его несчастья. Вспоминай, что все объяснения оказались неверными. И только то, как он сам принял всё ему ниспосланное, Бог нашёл верным, как была верной его вера в Бога. А мы с тобой как раз такой верой верим, во всяком случае, стараемся верить. Вот тебе ответ на самое главное».
Второе письмо от 26 августа 1981 года, написанное накануне сложной операции: «Молюсь усердно всё время, непрестанно, наша радость, наше солнышко. На Успение хочу служить. Ты будешь вместе с нами, со всеми. Мы, все Кузнецы, будем с тобой. Завтра, в канун Успения, с девяти часов утра будем на коленях умолять Божию Матерь и Господа Иисуса Христа облегчить твои страдания. Уверен в помощи тебе Неба, наша милая, наша дорогая Ириночка!»
После лечения, несмотря на боли, Ирина Васильевна продолжала ходить на службы в храм, часто причащалась Святых Христовых Тайн, исповедовалась, не унывала. У неё можно было поучиться силе духа и смирению, она никогда не роптала.
После смерти отца Всеволода Ирина Васильевна ещё некоторое время ходила в Николо-Кузнецкий храм. А в 1990-м году стала прихожанкой вновь открытого храма свт. Николая на Маросейке, где трудилась до конца своей жизни. Она участвовала в его восстановлении, создала иконописную школу. В храме на Маросейке ею были расписаны алтари в честь святых прав. Алексия и сщмч. Сергия Мечёвых, нижний храм Всех Святых, в земле Российской просиявших; написана большая икона праведного Алексия с житием, которую несли священники перед его мощами во время крестного хода из Новоспасского монастыря в 2001 году.
Ирина Васильевна воспитывала, учила людей не только молодых, но и всех, кто к ней обращался, своим смирением, тактом, любовью, духовностью. Все свои знания и силы она отдавала ученикам иконописной школы до конца своей жизни. Как мать она переживала и, думается, усердно молилась за них. Благодаря её трудам многие ученики стали иконописцами, преподавателями и прилежными прихожанами храмов.
Перед кончиной Ирина Васильевна заболела, и ученики, сменяя друг друга, ухаживали за ней в больнице. Ее лебединой песней в реставрации икон была реставрация Царских врат XVII века из нашего храма. Они были привезены сщмч. Сергием и Марией Николаевной из поездки в 30-е годы. После закрытия храма Мария Николаевна передала их одной из прихожанок на хранение. И теперь сын этой прихожанки, в 2006-м году, вернул их нам.
24-го апреля 2007 года Ирина Васильевна преставилась ко Господу, накануне – в Неделю Жен-мироносиц – причастившись Святых Христовых Тайн. Отпевали Ирину Васильевну 12 священников, пришли проститься все, кто знал её и смог прийти. Похоронили Ирину Васильевну Ватагину в тихом городке Тарусе, рядом с отцом и матерью, на высоком обрыве. Память её всегда будет жива в иконах, росписях, созданной ею иконописной школе, в сердцах многих окружавших её родных и любящих её людей.
Реставрировать сердцем
Виктор Васильевич Филатов(†18.12.2009), известный реставратор монументальной и станковой темперной живописи, исследователь техники и технологии древнерусской живописи:
— Виктор Васильевич, Ирина Васильевна была представителем редкой для советского времени специальности. Какой вклад она внесла в сохранение школы иконописания и реставрации в России?
— Она одновременно и для Церкви работала (стенные росписи восполняла, иконы писала), и обучала студентов, воспитывая их в преданности русскому искусству, русской иконе.
— Как Вы познакомились с Ириной Васильевной?
— Ирину Васильевну, тогда еще Ирочку, я впервые увидал в конце 40-х годов в Лавре, где она в Троицком соборе на западной стене вместе с Сергеем Сергеевичем Чураковым восстанавливала утраченные участки живописи после того, как прошла хорошую школу стенной живописи у Марии Николаевны Соколовой в Серапионовой палатке.
— Приходилось ли вам работать совместно в области реставрации?
— В Богословском институте (Свято-Тихоновском Гуманитарном Университете – А.Н.) она взяла себе группу для подготовки реставраторов. Группу эту она «увела» во двор церкви свт. Николая на Маросейке. Когда были какие-то вопросы по технологии (а я технологию современных химических материалов хорошо знал), она приглашала меня, мы советовались. Она очень внимательно относилась к новым химическим материалам, потому что была приучена своим учителем – у нас он оказался один, Иван Андреевич Баранов – работать только с теми материалами, которые хорошо знаешь. Иногда просто показывала свои работы. Так что я у неё часто бывал на Маросейке.
Последняя работа, которую она проводила там – это реставрация найденных Царских врат из основного иконостаса церкви свт.Николая в Кленниках.
— А как Ирина Васильевна относилась к реставрации памятников?
— Ирина Васильевна очень внимательно и скрупулёзно работала над этими вратами. Она всегда меня покоряла большим вниманием к реставрации памятников и к написанию новых вещей. И она, и ее наставница Мария Николаевна были святые женщины, преданные Богу и реставрации. Они всегда писали и реставрировали сердцем.
— В чём проявлялась эта преданность?
— Вы знаете, она умела отдавать себя целиком работе над иконами, несмотря на то, что стала инвалидом, поломала ногу (упав с лесов в Николо-Кузнецком храме – А.Н.), и всё равно упорно-упорно работала. Эта ее внимательность шла не от ума, а от сердца, от Бога.
— Ее отец, известный художник-анималист Василий Алексеевич Ватагин, как-то повлиял на творческий путь Ирины Васильевны?
— Понимаете, я её отца помню только по довоенным годам. Мы встречались на выставках, он был очень общительный и спокойный, тоже преданный своему делу, особенно зверям, которых воплощал в скульптуре. Внимательность и любовь к делу была в Ирине заложена, безусловно, отцом.
— Вы знали и учителей Ирины Васильевны. Она часто называла имя Василия Иосифовича Кирикова…
— Василий Иосифович Кириков до неё учил в 20-е-30-е годы Марию Николаевну (Соколову). Он очень долго жил и здравствовал, со мной работал многие годы. Это был человек, преданный и реставрации, и нашей религиозной живописи. Ирина Васильевна с Кириковым тоже встречалась, когда он консультировал Марию Николаевну. Еще были Баранов Иван Андреевич и Наталья Николаевна Дёмина, прекрасный искусствовед по древнерусской живописи и Рублёву. Мы все составляли одно духовное содружество и понимали, кому, чем и кто может быть полезен, что нужно исправить, как поступить. У нас был общий интерес – служение русской иконе, русской стенной живописи и Русской Православной Церкви
— Вы говорите, что Ирина Васильевна всегда была преданным Церкви человеком. А при этом она жила в годы атеизма. Как складывались её отношения со светскими, неверующими, коллегами?
— Я знаю её только по Церкви. Все мы тогда начинали духовную жизнь, потому что до войны мы – как и Ирина, так и я – о религии знали, были православные, но душой не понимали так, как научились понимать благодаря нашим наставникам и учителям, Марии Николаевне, В.И.Кирикову. У нас образовалась такая группа единомышленников.
— А каким человеком была Ирина Васильевна в повседневной жизни, в дружбе?
— Она редкий человек, который считает всех хорошими людьми. Но она и дружила, и держала знакомства только с теми, кого уважала, и с кем могла быть откровенным и отзывчивым человеком. Она ведь очень отзывчивый человек, она каждому, чем могла, тем помогала. Эта её отзывчивость, её душевность, по-моему, и на лице её были написаны, и видны на фотографиях. Вот человек изнутри милой, обаятельной, доброй души.
С отзывчивостью и добротой Ирины Васильевны Ватагиной пришлось столкнуться и мне. Мы познакомились при следующих обстоятельствах. На радио готовился цикл передач об иконописице монахине Иулиании (Соколовой). По благословению отца Александра Куликова мне предстояло записать интервью о ней с Ириной Васильевной. А как раз накануне записи дядя нашел выброшенную икону свт.Николая и принес ее домой. Икона вся сыпалась и была полностью разрушена, читался лишь скорбный лик святителя.
Мне стало жаль эту икону, и я решила – возьму ее с собой и спрошу Ирину Васильевну, возможно ли спасти образ (с горестью ожидая отрицательный ответ). Каково же было мое изумление, когда Ирина Васильевна искренне похвалила икону: «Какой чудный лик, и в сохранности! Я отреставрирую. Раз сам святитель Николай пришел ко мне, я сделаю». – «А сколько это будет стоить?» — «Нисколько!» Через месяц икона была готова. Я снова пришла на Маросейку. Произошло чудо, подобное чуду воскрешения Лазаря Четверодневного: икона ожила и была отправлена на Родину прп.Нила Столобенского, в возрождающийся храм свт.Николая.
Родной язык — иконопись
В память о той встрече осталась не только икона свт.Николая, но и запись беседы, в которой Ирина Васильевна Ватагина рассказывала о своем пути к реставрации, об учителях и том духе, который она восприняла от них:
— Ирина Васильевна, расскажите, пожалуйста, о Вашем пути к реставрации.
— В сороковые годы я занималась в Третьяковской галерее реставрацией и копии делала под руководством Натальи Алексеевны Дёминой и Ивана Андреевича Баранова. Мне было 20 лет. И очень мне хотелось работать для Церкви, а не для музея. И это было горячее желание моего руководителя Ивана Андреевича. Он говорил: «Если бы мы с тобой для Церкви работали, сердце бы у нас горело». Он не хотел меня брать, говорил: «Мне бы мальчика, мальчика». А мальчиков нету, я одна, девочка, и та нашлась с трудом.
В общем, когда я кончила Суриковский институт, живописное отделение, то поехала искать Марию Николаевну (Соколову), потому что услыхала, что она работает для Церкви. Поехала в Лавру, поселилась у сотрудников и даже стала писать этюд. Скоро его закончила. Но никто Марию Николаевну не знал. Однажды я её увидела в церкви (не зная, что это она): мы встретились глазами с маленькой женщиной с глазами, лучистыми, как две звезды. Я подумала: у Марии Николаевны должны быть такие глаза.
А попала я к ней так. Пришла жаловаться своим подругам Кате и Маше Чураковым, что я уже сколько времени здесь живу, и никто Марию Николаевну не знает. «Она наша соседка, мы у её сестры, Лидии Николаевны, берём молоко. Мы тебя познакомим». Я набрала рюкзак работ, и меня отвели. Ею оказалась та женщина с лучистыми глазами.
Мария Николаевна – великим человеком была! Она перевернула силой своего авторитета (такая маленькая, хрупкая!) вкус целого поколения. Исключительный человек! Типичная дочь священника, с курчавыми волосами, внешне мягкая, но с гранитным характером. Поэтому она и сумела провести такую линию: все стали любить иконы. А если кто не понимал, то это скрывал, потому что уже «считалось неудобным».
— А что же любили до нее?
— Все были увлечены академической живописью, в лучшем случае Васнецовым. Иконы не понимали.
Так мы с Марией Николаевной встретились, и я уехала домой, в Тарусу. И вдруг меня вызывают к телефону, на почту. Катя Чуракова говорит: «Ты куда запропастилась? Мария Николаевна тебя ищет Серапионову палатку помогать расписывать!» Я как сорвалась! Приехала. У нас было 25 лет разницы, ей было 50, а мне только 25 скоро исполнилось.
Больше у меня в жизни не было такого восторга! Это была не жизнь, а сказка. Постоянно приходили монахи, Патриарх Алексий Первый. И потом, все люди, о которых я читала в самиздатовской книжке «Жизнеописание отца Алексия Мечева», все оказались вот тут, живые, реальные. И сама Мария Николаевна, ближайшая духовная дочь отца Алексия, и «дедушка» приходил, отец Константин. Я просто залезла на облака и не слезала оттуда.
Это было самое счастливое время, и Наталья Алексеевна Дёмина мне говорила: «Пускай это будет критерием. Вот если когда-нибудь ты влюбишься, и такая же радость будет, и будет хотеться, чтобы скорее ночь прошла, и следующий день наступил, только тогда можно выходить замуж…»
Так прошло лето. Родные решили, что я «ушла в монастырь». Мы помогали с Катей на самых последних ролях, но всё равно – это было такое счастье! Я копировала стены, потом ещё мы несколько работ сделали.
Потом в Троицком реставрировали стены. Помню, я сижу на лесах и рыдаю. Отец Сергий меня спрашивает: «Что Вы плачете, Ирина Васильевна?» Я говорю: «Я ничего не понимаю, ни одного пробела не понимаю». К пятидесяти годам я стала их понимать более-менее. Говорит: «Вы… не понимаете?» Они считали, что я всё понимаю, потому что заполнить утраченные фрески в тоне мне ничего не стоило. А пробела действительно не понимала.
Я сидела буквально над ракой Преподобного. Видела: как-то несколько человек приводили бесноватую, связанную полотенцами. Она дико орала. Когда стали её пихать к мощам, из неё потекла пена. Бесноватая упала, её унесли. Вечером пришла самостоятельно. Раз я с лесов свалилась. Лечу, вместе с лесами. Думаю: там же старушки, сейчас всех их придавлю. Но ни одной старушки не было! Лежу… вокруг меня говорят: надо в больницу. Я встала и пошла, ничего не случилось совершенно!
В Лавре я познакомилась с отцом Всеволодом Шпиллером, он только что приехал из Болгарии. Я не знала, что он станет моим духовным отцом, а потом, когда к нему попала, он сказал: «Я Вас заметил, и тогда мне очень многое не нравилось в Вас». Потом он всё время шутил, что я всё время роняла на него скальпель (ножи я роняла часто!) и поливала нашатырём (а этого ни разу не было!).
Потом я вышла замуж, писала иконы. И когда у меня что-то не получалось, я давала знать Марии Николаевне, она приезжала и всё мне писала. Даже до сих пор такая икона есть в Медведкове, меня позвали немножко подправить там что-то: «А Вы знаете, что она чудотворная?» Я говорю: «Нет, не знаю». Но, конечно, у Марии Николаевны могла быть чудотворная икона. Она написала мне лик на этой иконе.
Когда она вышла на пенсию, то организовала кружок, из которого выросла лаврская иконописная школа. Но начинала Мария Николаевна от отца Алексия, с Маросейки. И современная иконопись вышла из ее стен.
— Что из маросейских традиций унаследовала Мария Николаевна?
— Как все маросейские, она знала службу замечательно, это мне никак не передалось (улыбается…). Она с нами занималась, считая это своим долгом. Мы ничего не знали, абсолютно была «невспаханная целина»! Хотя она жутко рисковала: считалось, икону написать – 4 года тюрьмы («идеологическая пропаганда»!), а уж целую группу держать молодёжи – это вообще «ни в какие ворота не лезло»! Она нам службы объясняла, даже во время работы читала жития. Не скажу, что мне это нравилось, потому что — то ли слушаешь, то ли работаешь…
— Какие жития она любила читать?
— Больше на тот день, на который положено. С Лаврой связанные, св.Александра Невского, и про отца Алексия, и про отца Сергия. Вообще, всё у нас было пропитано отцом Алексием. Она рассказывала, как она к отцу Алексию пришла совсем молоденькой, ей было, по-моему, 12 или 15 лет. Я даже писала икону отца Алексия с клеймами, и там у меня есть клеймо, как он Марию Николаевну благословляют на иконописание. Он сказал: «Я давно ждал эти глаза». Глаза у неё были, правда, особенные. Она не была красавицей, маленькая хрупкая женщина, но вот глаза у неё были действительно как звёзды.
— Расскажите, пожалуйста, о Вашей работе над иконой святого праведного Алексия Мечева с клеймами.
— Ну, что же рассказывать, взяла и написала. Целый год клейма придумывала. Конечно, очень страшно писать… Вот как-то нас спросили: «Как вы выдерживаете? Такая благодать!» А мы бесчувственные. Если начать понимать всё до конца, то просто руки опустятся, что это такое…
— Какие принципы иконописания преподавала Вам монахиня Иулиания?
— Даже не знаю, какие: показывала, как она пишет. Я была несколько подготовленной: занималась в Третьяковской галерее, имела художественное образование. Все говорят, что оно мешает. Никак не мешает, как раз только помогает, если человек любит иконы!
— Ирина Васильевна, а на Ваш взгляд что самое важное в труде иконописца?
— Ну, я не знаю… на такие вопросы не могу ответить. Прежде всего, надо любить икону, любить ее язык так, чтобы он сделался родным. С детства мне хотелось писать иконы, потому что мне этот «язык» очень нравился. Сначала в Третьяковке, потом к Марии Николаевне попала, это же милость Божия! А потом музей Рублёва, тоже замечательное учреждение, такой «рассадник православия». Когда я туда поступила, то считалась просто «богословом», потому что «Верую» знала. Большинство тогда были некрещёные. Потом пришел отец Александр Салтыков, тогда ещё просто Сашенька. А сейчас те люди стали столпами православия, все крестились…
И в Даниловом мы несколько лет «жили». Руины ведь были полные! Данилов монастырь – это целая тема. Из ничего, буквально из ничего, на глазах у нас возникло всё. Там много народу помогало, отец Евлогий, наместник, разрешал всем помогать. И многие ловили себя на том, что от метро бегут бегом. Мою подругу балерину (М.Л.Городскую – А.Н.) спросили: куда Вы бежите? «Я бегу на работу!» Скорее-скорее-скорее… Задача работников монастыря была – выгнать нас в девять вечера, дольше оставаться в монастыре считалось неприличным.
Нужно обратить внимание, что отец Александр наш (Куликов – А.Н.), когда получил приход на Маросейке, первое, что сделал – открыл иконописную школу. Ещё не было ничего, «конь не валялся», а иконописная была уже у нас еще до Института, до школы в Лавре. Мы были первыми!
— Ирина Васильевна, что для Вас реставрация?
— В юности, когда меня решили отдать в реставрацию к Ивану Андреевичу, я не хотела ужасно. А потом сделалась таким фанатиком, что это просто, я считаю, как «запой», невозможно оторваться. Я могу реставрировать круглые сутки.
Александра Никифорова
