Только что были озвучены имена обладателей Каннской пальмовой ветви. Фильм «Утомленные солнцем-2. Предстояние» российского режиссера Никиты Михалкова награды не получил. В причинах неудачи пытается разобраться священник Александр Пикалев.
В раннее советское время была традиция называть, а вернее, обзывать неугодные партии явления в культуре фамилиями тех, кто, по мнению партии, эти явления олицетворял: «толстовщина», «достоевщина», «есенинщина», «мейерхольдовщина». Конечно, это не более чем навешивание ярлыков на неугодных и «идейно чуждых». И именно из-за этой ассоциации с советским временем не хотелось бы произносить слово «михалковщина», хотя оно давно просится с языка.
Афиши на улицах, реклама по ТВ, трейлеры в интернете звали нас смотреть «Великий фильм о великой Войне».
Сам автор очень любит рассказывать о том, как фильм снимался. Вот несколько цитат из интервью, данного журналу «7 дней»:
«Мы изучили невероятное количество хроник и архивных, закрытых для широкого доступа, материалов. Работали в буквальном смысле на износ, без передышки. Все — без исключения. Уставали действительно смертельно и, что называется, валились с ног. Помню, как в один из вечеров меня, безумно вымотанного, везли в машине со съемок. Захотелось пить. Взял бутылку воды, открыл — и… уснул, пока подносил бутылку к губам! Проснулся уже от того, что весь облился.»
«Так получалось, что нам часто приходилось работать вопреки обстоятельствам и играть через боль. Перед самой съемкой атаки штрафников, к которой мы готовились три месяца, я перевернулся на квадроцикле. Упал неудачно, очень сильно ушиб ребра. Рентген?! Не могло быть и речи… Утром снимать — Меньшиков приехал всего на два дня. И мы должны выскочить из воронки, бежать, упасть, вскочить, бежать, упасть, перекатиться… Я был в полном военном обмундировании. На втором или третьем дубле, которые я и так пережил, сжав зубы, фляжка, которая висела на ремне, попала мне под ребра. От адской боли чуть не потерял сознание. Спасся только спиртом, который весь выпил у гримеров , потому что по-другому с этой болью в полевых условиях было не справиться. В другой раз, прыгая через бруствер я оступился, из рук выпал автомат и рукояткой рассек мне бровь. Кровь хлестала, как из поросенка. Дюжев, сидевший в окопе, увидев меня, залитого кровью, в растерянности спрашивает: «Батяня, что с тобой?» Я ему: «Ничего-ничего. Все нормально»
« …Однажды на зимних съемках она цемента наглоталась. Дело в том, что цемент удобно запускать ветродуем вместо снега, когда снимается пурга и метель. Честно говоря, думаю, снимать «на цементе», когда в кадре живые артисты, — в какой-то степени противозаконно. Но когда я понял, что Наде в лицо порывами летит цемент, изменить что-то уже было невозможно. К концу эпизода Надя стала задыхаться, зашлась от кашля. Цемент забил дыхательные пути».
Зная немного мировой кинематограф, вряд ли можно думать, что Вольфгангу Петерсону легко дались батальные сцены «Трои» или что Стивен Спилберг шутя снял «Спасти рядового Райана». Не говорю про озеровскую эпопею «Освобождение», фильм для своего времени практически непревзойденный. Но что-то никак не могу припомнить, чтобы авторы этих грандиозных кинополотен рассказывали в официальном интервью, как кому-то фляжка попала под ребра или как они употребляли спирт, изъятый у гримеров. Для Никиты Михалкова почему-то воспоминания о своей усталости выводятся чуть ли не на первый план, как будто усталость для человека, занимающегося работой, требующей максимальной самоотдачи, является чем-то из ряда вон выходящим. Невольно вспоминаешь строчку из «Наутилуса » : «…здесь мерилом работы считают усталость».
Если критерий качества работы — усталость, то 37 миллионов евро надо раздать многодетным матерям – вот где настоящая усталость и самоотречение!
Не возьмусь судить фильм «Предстояние», потому что я не кинокритик, как христианин постараюсь избежать осуждения самого Никиты Сергеевича, но вот порассуждать о том и о другом, как зритель и как человек, через «не хочу» видящий и слышащий всю эту рекламу и восторги по госТВ, все же себе позволю.
Для начала хочу оставить в стороне мнения тех, кто влюблен в творчество Михалкова. Влюбленность – штука иррациональная, и что бы Никита Сергеевич ни снял, почитатели все равно будут носить его на руках. Также, по сходной причине, хотелось бы отбросить мнения тех (а их не меньше), кто творчество Михалкова не любит по определению. Постараться разместить свои впечатления где-то посередине.
Впечатление первое: Михалков – талант. Он умеет делать кино. В том смысле, что он очень хорошо владеет технологией кинопроизводства. Бездарный режиссер даже со всеми деньгами мира не сможет удержать зрителя у экрана почти 3 часа и заставить смотреть до конца с неослабевающим интересом.
Есть у фильмов Михалкова еще одна особенность: кино настолько увлекает, что зритель просто смотрит, поглощает то, что происходит у него перед глазами, но мало осмысливает то, что видит, не анализирует. Это как во время представления фокусника – вроде бы ты отлично знаешь, что нельзя достать из воздуха шарик от пинг-понга, что в этом заключается какой-то трюк, иллюзия, технология, которой ты не замечаешь, потому что твои чувства обмануты, и ты сам пребываешь в восхищении от того, как тебя обманывают. Так же и с фильмами Михалкова. Я не знаю, как он это делает, и поэтому готов восхищаться его мастерством и талантом актеров.
Впечатление второе появляется, когда начинаешь над фильмом размышлять. Вот тогда и понимаешь, что тебя просто под завязку напичкали всевозможными противоречиями, ляпами, нестыковками, настолько явными, что искренне удивляешься сам себе: как же я сразу не заметил? Затем чувство удивления сменяет понимание, что автор думал о тебе, т.е. о зрителе, в самую последнюю очередь и рассчитывал: вот этот — он все съест, главное — больше кетчупа и громче музыку…
Объективных, режущих глаза ляпов в фильме масса. Все они уже широко обсуждаются, анализируются, а чаще просто цинично высмеиваются в печати и интернете. Перечислять их нет смысла. Я позволю себе остановить внимание лишь на двух, не самых грубых и явных, но они в силу субъективных причин показались мне наиболее возмутительными.
Чтобы объяснить почему, расскажу небольшую историю из своего детства. Когда я был дошкольником, моя мама работала во владикавказском (тогда орджонокидзевском) училище МВД в должности декана на кафедре немецкого языка. Поскольку ходить в детский сад я не любил и слишком часто приходил оттуда с очередным ОРЗ, мама брала меня с собой на лекции. Не один десяток учебных часов я просидел на этих лекциях на задней парте в окружении будущих офицеров. Немецкий язык там я не выучил, но зато выучил наизусть все стенды и таблицы с изображением немецкой бронетехники, артиллерии и стрелкового оружия, иллюстрировавших эти лекции. Как любому мальчишке, мне все это было безумно интересно. Я с пяти-шестилетнего возраста помню, как выглядят немецкие танки, даже сейчас спокойно смогу отличить «Тигр» от «Пантеры», не говоря уже о том, что смогу запросто отличить немецкий танк или артиллерийское орудие от российского.
Поэтому меня, мягко говоря, удивляет сцена из «Предстояния», в которой кремлевский курсант – представитель практически военной элиты своего времени, глядя в упор на немецкий танк, верит, что это танк советский, пока из люка не вылезает «добрый фриц» с шоколадкой . Может быть, автор хочет опорочить советскую действительность и показать, что кремлевские курсанты были образованы хуже уголовников-штрафников ? Как бы не так! Буквально за минуту до этого эпизода однокурсник вышеупомянутого курсанта демонстрирует блестящие знания как артиллерии, так и стрелкового оружия. И получается совершеннейшая нелепица: курсантам известно, какова скорость пули на выходе у винтовки Мосина, какова прицельная и какова убойная дальность стрельбы. Известно, как устроено и работает противотанковое орудие, куда именно надо целиться, чтобы наверняка поразить цель. То есть курсанты знают, как, куда и из чего стрелять, но при этом им совершенно неведомо, как выглядит то, во что им стрелять предстоит. Поверить в эту нелепость я отказываюсь категорически по той простой причине, что, никогда не имев непосредственного отношения к армии и оружию, смотря фильм, я реально чувствую себя более образованным, чем те курсанты, которых мне демонстрирует Михалков.
Другой ляп мне был неприятен уже как священнику. В самом начале фильма тяжело раненный священник отец Александр крестит пионерку Надю, что называется, «страха ради смертного», т.е. коротким чином. Такая практика предусмотрена Уставом. Ничего необычного тут нет. Только вот непонятно, с какой стати священник читает над ней 90-й псалом, которого нет в последовании Таинства Крещения. Так если бы просто читал – это полбеды. Он делает в нем такие грубые ошибки в ударениях, которые немыслимы не только у священника, но любого чтеца на клиросе. Затем в крещальной формуле он почему-то произносит не «…и Святаго Духа», а «…и Духа Святаго». Что мешает взять требник, молитвослов и посмотреть, как именно читаются те или иные слова, как в них ставится ударение и в каком они идут порядке ? Это элементарная работа с материалом.
Мы ведь не допускаем, что ветеринар может перепутать козу с быком, но нам предлагают допустить, что курсант, без пяти минут офицер, может запросто перепутать немецкий танк с советским. Мы никогда не поверим , что математик может не знать таблицы умножения, но нам предлагают верить, что православный священник не знает, как произносятся слова молитвы, которую он читает каждый день. И это два примера очевидных нелепостей, а в фильме их без особого труда можно набрать с пару десятков.
Михалков рассказал в интервью, что в работе над фильмом пришлось изучить много архивных, в том числе и недоступных для большинства документов. Хотелось бы с искренним удивлением спросить: а как это отразилось на фильме? Может быть, это в личном архиве Геринга он вычитал способ, как шасси низколетящего самолета прицельно попасть по голове человека. Или, может, Гудериан, оставил записку, как приводить в движение танк при помощи паруса? А продвинутые оккультисты Третьего Рейха зашифровали способ воскрешать мертвых, а Михалков его расшифровал и удачно применил ко всем главным героям фильма, которых он недрогнувшей режиссерской рукой благополучно убил в предыдущей серии?
Поэтому свое второе впечатление могу коротко выразить словами: автор зрителя в грош не ставит! Хотя, нет. Именно в грош и только в грош он его и ставит, потому что расходы на создание «великого кина» должны окупиться. И вот это и есть та самая «михалковщина», о которой я сказал в начале. Это когда режиссер уверен, что не он для зрителя, а зритель для него, что зритель — его холоп, а он для него — барин. А холоп идет в кино, когда ему скажут, платит за это, сколько скажут, и безропотно смотрит, что показывают, а потом добавляет свой восторженный возглас к хору проплаченной рекламы. Что мы, собственно, и наблюдаем.
Добавим сюда еще невнятную сюжетную линию, крайнее несоответствие биологического и «киношного возраста» Нади, ее беседы с «православной» рогатой миной, обладающей разумом и ненавистью к большевикам, навязчивую акцентуацию внимания зрителя на оторванных конечностях и распластанных внутренностях — и получим довольно унылое общее впечатление.
Но есть еще и впечатление третье. Я совершенно искреннее признаю силу Михалкова как психолога, его умение организовать артистов и создать абсолютно неповторимую психологическую атмосферу фильма. Вот эта атмосфера появляется в фильме в самом начале, держится приблизительно час и потом совершенно испаряется, уступая место несуразице и чернухе. Нет ни патриотизма, ни даже понимания, за что, собственно, воюют, а просто патологоанатомический театр абсурда, увенчанный в финале предсмертно сексуально озабоченным танкистом.
Но все-таки оно есть, это настроение. Это ощущение настоящего страха перед сталинской системой, перед ничтожной ценой собственной жизни, которая может быть прекращена любой глупой прихотью. Много снято фильмов про Сталина, про репрессии, но мало таких, где страх реально касается тебя самого. Жутко даже не от того, что в фильме показано, как заставляли детей отрекаться от родителей, как расстреливали целыми толпами. Жутко от того, что для тех, кто оставался в живых, это воспринималось, ну если не как обыденность, то как неотъемлемый атрибут той действительности, в которой они жили.
Люди жили в страхе, дышали им, закусывали им вечерний чай, потому чая утром могло уже и не быть. Но, как кто-то сострил почти в стихах: «Миронов был великолепен, но положение не спас». Очень жаль, что эта атмосфера в фильме не удержана, не имеет развития, но за то, что Михалков смог ее создать и смог втянуть зрителя в этот контекст, хотя бы в начале — за это ему большое спасибо. И современным любителям развешивать на улицах портреты Сталина хорошо бы вникнуть в это и послушаться совета Булгакова, начав «лупить себя по затылку», чтобы выбить из своей головы галлюцинации про «великого Сталина, взявшего страну с сохой, а оставившего с ядерной бомбой», и низко склонить голову перед теми, кого «великий» Сталин навечно прописал на Бутовском полигоне.
Жаль, не выстрелила в фильме эта идея в соответствии с простым принципом: «Единожды солгав, кто тебе поверит?». Никому не придет в голову собирать с репейника смоквы, никому не придет в голову искать серьезную мораль в этом фильме, как черную кошку в темной комнате. А уж молодежи, которая ходит в кино развлекаться – тем более.
Свое субъективное мнение о фильме высказал
священник Александр Пикалев.
Читайте также: