11 декабря в России отмечали 25-летие со дня ввода российских войск в Чечню «для принятия мер по восстановлению конституционного порядка». Именно так обозначался этот день в документе, который в 1994 году подписал Борис Ельцин. Для большинства же этот день известен как дата начала первой чеченской войны. В этот день мы встретились с Владимиром Мынко, чтобы он рассказал, как война прошла через его жизнь.
«Ничего еще не было понятно, но нам было интересно»
«Во время первой чеченской кампании я был еще мальчишкой — 14-15 лет, особо ничего о ней не знал. Разве что фильм «Чистилище» видел и слышал какие-то истории, но не от непосредственных участников. А вторая началась как раз когда я служил в армии, незадолго до моего дембеля».
Срочную службу Владимир служил в 7-й гвардейской воздушно-десантной дивизии в Новороссийске. При ней был отдельный батальон на территории Дагестана, состав которого периодически менялся. В него Мынко и попал к концу службы. Батальон располагался недалеко от Махачкалы, на берегу Каспийского моря. После празднования Дня ВДВ срочникам объявили, что их перебрасывают на границу с Чечней.
— Было 2 августа, День ВДВ. В штабе шла какая-то суматоха, но пока ничего никто не говорил. На следующий день объявили, что батальон перебрасывается на границу с Чечней, в Ботлихский район. Намекнули, что там будут какие-то серьезные действия, а не очередной учебный выезд, говорили подписать какие-то бумаги о том, согласны ли мы участвовать. Кто-то отказался. Остальных собрали в колонну, и мы выдвинулись. Было непонятно, но интересно. Двигались через горный Дагестан, красивейшие дикие места. Правда, дорог особо там нет, шли медленно, пару суток, была же еще тяжелая техника, что-то ломалось из-за большого перепада высот.
На каком-то из перевалов услышал канонаду, и тогда впервые мелькнула мысль: тут что-то серьезное.
Именно Ботлихский район Дагестана двадцать лет назад стал ареной борьбы между исламскими экстремистами и федеральными силами, которым также помогали ополченцы, — именно здесь развернулись первые ожесточенные бои после вторжения в республику 7 августа 1999 года боевиков из Чечни под командованием Шамиля Басаева и Хаттаба. Немногим позже, в конце сентября, российские войска вошли в неконтролируемую Чечню. Так началась вторая чеченская война. Но ребята, которых внезапно передислоцировали в горы, в тот момент не подозревали, в какой важной миссии участвуют. Они первыми встали на пути террористов, успели занять позиции и спасли ситуацию.
— Мы тогда масштабов происходящего не осознавали. Нам, возможно, и объясняли, но мы не придавали значения этим словам, — рассказывает Владимир.
«Кто выше – тот и главный»
Несмотря на то, что у элитных воздушно-десантных войск происходили постоянные тренировки, учения, в том числе с применением оружия, разницу между ними и настоящей войной Владимиру пришлось ощутить довольно скоро. Его батальон в составе примерно 300 человек прибыл в Ботлихский район одним из первых, позже подошло подкрепление. Боестолкновений тогда еще не было, солдаты обустраивали расположение в районе горы Ослиное Ухо.
— У нас на глазах ПТУР (противотанковая управляемая ракета) подорвала вертолет, только приземлившийся недалеко от нашего расположения. Экипаж весь был внутри, еще даже мотор не заглушили. Только тут до нас впервые полностью дошло, что происходит.
Вскоре у батальона начались боевые выходы. Решено было штурмовать гору, на которой засели бандиты – выгнать их не получилось ни у авиации, ни у артиллерии. А через подконтрольный склон горы террористы получали подкрепление боеприпасами и живой силой.
У подножья Ослиного Уха. Современный вид. Фото: Александр Круль / 35photo.pro
— На Кавказе такая технология войны – кто выше, тот и главный: с горы просматриваются все окрестные поселки, ключевые дороги. Вот боевики оседлали высотку, и мы должны были выбить их оттуда. Первая группа отправилась на склон ночью, завязался бой, мою группу отправили на подкрепление. Причем добираться было бы слишком долго и очень рискованно, поэтому нас решили доставить вертолетом. Он нас высадил буквально за пару сотен метров от линии огня, чудом его тогда не сбили.
К тому моменту я был замкомвзвода в звании сержанта, в моем подчинении находились люди. Эту ответственность я прекрасно осознавал. Но с первым боевым выходом начались и потери. Во время того боя погиб мой младший сержант. Он был очень толковый парень, родом из Майкопа, высокий, статный, жить да жить. И вот в тот момент что-то во мне надломилось. В этом же бою погиб и мой командир взвода.
Сознание полностью меняется. Ты чувствуешь, понимаешь, что можешь быть следующим.
Возможно, при встрече с врагом ты даже не успеешь взяться за оружие. Поэтому мы всегда при себе оставляли гранату и наточенный нож.
А первую потерю со стороны противника не помню. Там такая суматоха, все очень быстро, не так, как в кино показывают.
Из-за скорости происходящего не успеваешь до конца все осознать. Зато потом накрывает.
Бегали там по горам на адреналине, в бронежилете, не чувствуя, что что-то особенное с тобой происходит. Но потом это состояние формирует тебя. И с нормальной жизнью оно не совместимо. Разрушается какое-то человеческое естество, ты становишься другим.
Мы просто не так устроены, для нас это все же противоестественно. И Бог, наверное, нас не для того задумал, чтобы мы погибали таким вот образом. Помню, что когда приехал домой, не мог понять, почему люди радуются. В принципе – откуда эта эмоция. Сталкиваются две реальности: где ты плакал по ушедшим товарищам, в тебе очень много горя, – и этот обычный мир. Самый главный момент, из-за которого ломается психика.
Из батальона численностью около 300 человек, в который входил Мынко, было потеряно убитыми и ранеными около 65% солдат. Сам Владимир попал в госпиталь после взрыва мины поблизости, но серьезных ранений избежал. После этого его вернули в часть в Новороссийске.
Тогда, после двухнедельных боев, боевиков удалось вытеснить и отстоять горные поселки. Боевые действия переместились в центральную часть Дагестана.
«Не знаю, почему, но я поверил, что меня услышат»
Впервые Владимир обратился к Богу там, в горах, где погибали друзья, где было страшно. Еще и поступила информация, что на батальон готовится напасть вторая группа боевиков.
— Мы понимали, что нас вот-вот раздавят, как орех. Сейчас мне сложно заново пережить то состояние, но тогда я понимал, что это конец. Я отошел в сторону, не знаю, как это произошло и почему, наверное, инстинктивно – и обратился к Богу. И говорю: «Я жить хочу, я жизни еще не видел. Жить хочу!» Не знаю, почему я поверил, что меня услышат, я ведь не был этому обучен. И каким-то образом это помогло. Это сейчас я понимаю, что звук пуль, летевших над моей головой, был звуком выстрела снайперской винтовки. Тогда я этого не знал. А снайперы ведь целятся в голову. Меня будто кто-то правда защищал. Или ходил по заминированной местности, но не знал, что там мины, и не подорвался».
Из всех вернувшихся с тех боев в части сформировали отдельный батальон, над которым поставили очень крепкого и дерзкого офицера — другой бы не справился.
— Мы уже были какие-то безбашенные, начинали выходить за рамки. Границы стираются. Мы еще получили боевые деньги, тратили их бездумно, чудили, контроль терялся.
Служить в части «обычную» службу после пройденного было довольно странно. Руководство предлагало продолжить военную карьеру.
— Комбат меня буквально уговаривал. Контрактники нужны всегда. Но те, кто вернулись из Дагестана, этого не хотел. А в то время же была еще Югославия, и нам предлагали еще раз съездить в Чечню и потом быть рекомендованными уже туда. Но мы-то понимали, что из Чечни живым можно уже не вернуться.
Свое тогдашнее состояние Владимир называет очень взвинченным: «Как в «Девятой роте» у прапорщика спросили, что делать будешь, когда вернешься, он ответил: пить буду! Было такое желание, но в армии-то сильно не попьешь, хотелось быстрей на волю. И просто пить, пить и пить. Были мысли, что потом, может, вернусь уже на контракт».
Владимир рассказывает, что его ценило руководство за то, что в разных передрягах он выходил сухим из воды, живым и почти здоровым. Когда он увольнялся, один из офицеров назвал его лучшим сержантом полка.
— Не имея многих азов, не будучи толком обученным, я каким-то образом понимал, что здесь стоит сделать, а что нет. Возможно, это знание пришло ко мне из фильмов, книг, которые я поглощал раньше. Очень любил читать, и, как большинство мальчишек, особенно про войну. Эти все вещи помогали мне выжить. С другой стороны, они же сформировали меня настолько, что подталкивали на какие-то безумные шаги. Я мог рисковать, когда другие не могли. Офицеры это видели, некоторые даже совета спрашивали. Как так получалось, я не знаю.
За те бои в горах Владимир получил два Ордена мужества. У него была хорошая репутация, и сейчас кажется даже странным, что тогда он отказался от дальнейшей военной карьеры.
«Когда у меня спрашивают, за что ордена, я просто говорю: старался нормально делать свою работу. Если нужно было идти штурмовать, а там пули сыплются градом, я шел, но думал, как это сделать так, чтобы меня не зацепило…»
«Пошел в церковь, потому что искал выход»
Дома Владимир попытался вернуться к обычной жизни, но это давалось с трудом.
— Жизнь засасывала, и никто не объяснил, что все временно – это состояние, эти сны. Было несколько предложений по работе: звали в краснодарский СОБР, в милицию, в армию. Но я никуда не двинулся. Несколько лет просто пил.
В семье у Владимира не было наставника — с отцом особых близких отношений не случилось. Он был предоставлен самому себе, вырос, как говорится, на улице. И рядом не нашлось того, кто понял бы его. Понять может только тот, кто сам через это прошел.
«Я не знаю, как сейчас у нас, а в западных странах существует служба реабилитации.
Нужно как-то привести человека к нормальной жизни, нельзя его бросать просто так. Ты ведь остаешься наедине с собой, со своими мыслями, с этой искаженной реальностью.
Нужен грамотный человек, психолог, который объяснит, что ты молодой, что это состояние не навсегда, будет по-другому… Как-то направить человека, вытащить его, помочь распутать этот клубок. Но ничего такого нет – и люди спиваются».
Так продолжалось несколько лет. Родные махнули на Владимира рукой. Он переехал в Краснодар учиться на юриста, но бросил вуз. Предложения по работе в ФСБ, полиции, армии уже были не актуальны.
«А потом появилось желание из этого вырваться, ведь если дальше будет так продолжаться, то либо к браткам, либо за решетку. И я не знаю, почему опять начал ходить в церковь. Сам, никто меня не направлял. Просто искал выход. И это помогло.
Стал ходить регулярно, общаться с другими людьми, читать Библию. Начал понимать, как жизнь устроена. Что есть Бог, как Он на это смотрит, какая помощь есть от Него. Что у Него есть что-то лучшее для меня. Эта сторона жизни оказалась довольно интересна. И со мной произошло то, что естество мое поменялось. Я заметил это позже. Освободился от желания пить, курить, это ушло. Стал думать совсем по-другому — нас ведь формируют наши мысли.
Жаль, что к тому времени, как я в этом разобрался, я пропустил немало жизненных развилок, которые судьба мне предлагала».
В 23 года Владимир женился, начал зарабатывать, вскоре родилась дочка. Сейчас у него трое детей. Он занят в строительной сфере. Было желание вернуться в армию, чтобы помогать ребятам справляться со страхом. Во времена его собственной срочной службы справляться помогали только суеверия: обязательно побриться перед боевым выходом (не побрился – покойник), не фотографироваться (а то будет последнее фото). Но теперь Владимир уверен, что заступничества просить надо только у Бога.
— Какая переоценка ценностей мощнее влияет на сознание — та, что происходит на войне, или та, что происходит с приходом веры? Если, конечно, это можно сравнивать.
— Сравнить можно. Чтобы понять, ровная стена или нет, нужен отвес. И если отвес показывает, что стена неровная, значит, так и есть. Для меня вера в Бога – это отвес в жизни, Библия – это отвес. И наклон в эту сторону – он самый главный. Помогает понять, что хорошо, что плохо, что правильно и неправильно; как нужно жить и от чего удаляться.
В горе надо быть достойной. Рассказ матери
Я сильная. Я научилась выключать себя, поэтому могу спокойно обо всем рассказать.
У меня погибли оба сына и муж. Я похоронила всю семью. Не сломалась, не спилась, а просто стала сильной. Оказывается, в горе самое главное – быть достойной. Очень жалею сейчас, что сделала аборты в молодости. Тогда на первом месте была работа. Сейчас я очень раскаиваюсь. Надо было рожать всех, кого давал Бог. Из-за страха, что мы их не прокормим, принимали решения не в пользу детей. Поэтому я родила только двоих сыновей, но сыновей прекрасных.
Старший мой сын, Сергей Викторович Аксёнов, вырос в красивейшего парня, 195 ростом, серо-голубые глаза, точеная фигура, лицо… Был красив, как голливудский киноактер. Люди шли ему навстречу и всегда оглядывались. Ему было 3 годика, а он уже говорил: «Мама, я мужчина. Я пойду куплю хлеб. Дай мне деньги». И ходил с 3 лет сам в магазин, покупал хлеб, сдачу всегда принесет до копейки. Он был не по годам серьезный. Или спешил жить. Может, чувствовал, что так рано уйдет. С самого детства за ним толпа ходила. Он был интересной личностью, приятным собеседником, альтруистом, очень грамотным человеком. Много знал. Был очень любознательным. Очень хотел стать юристом и помогать другим. Я в сыне всегда воспитывала честность, порядочность и говорила: «Сынок, слабым нужно помогать, в бою его не бросай – он не слабый, он просто ослабленный, помоги в беде».
Сергей Аксенов
Второй сын, Станислав Викторович Аксёнов, на 5,5 лет был младше Сережи. Он тоже был высоким, под 190. И тоже очень красивым.
Вот таких сыновей дал мне Бог. Они были очень добрые, любили животных. Люди к ним тянулись, как к магнитам. Они всегда были окружены друзьями.
Старший сын попал служить во внутренние войска. Его призвали в 1995 году, хотя он не имел российского гражданства. Несмотря на это явное нарушение российского законодательства, его призвали в армию. Он сразу завоевал доверие командования и сослуживцев. По его просьбе его определили в роту разведки. Через некоторое время сделали старшим разведчиком. Командир прислал мне благодарственное письмо за воспитание такого сына. Такое же письмо писал мне директор школы, которую он закончил. В свой последний день он ценой своей жизни спас раненых из тыла боевиков. Каждая мать, которая обняла спасенного сына, может поблагодарить за это моего сына.
В тот день, 6 августа 1996 года, было вероломное нападение на город Грозный уже после того, как был подписан мирный Хасавюртовский договор. Командир построил их и сказал: «Ребята, на верную смерть я вас послать не могу своим приказом. Нужны только добровольцы». И, как мне потом рассказали, первым вышел Сережа, ему было только 20 лет, за ним вышли остальные. Они сели в БТР, чтобы пробиться с боем в тыл боевиков и загрузить раненых. Раненых было так много, что в БТР уже Сережа со своим ростом не поместился. Тогда он взял рацию, сел на броню, чтобы пробиваться к своим, и по дороге в аэропорт Северный города Грозного, на пересечении улиц Богдана Хмельницкого и улицы Комсомольской, в него попала снайперская пуля. Когда он упал с брони, наши ребята сказали: «Мы «Большого» не бросим!» У него кличка была «Большой» из-за его человечности и высокого роста. Ребята пустили дымы, сумели его поднять и вывезти. Так погиб мой Сережа, но он спас из тыла боевиков живых ребят, которых потом обняли матери. За этот подвиг он был награжден Орденом мужества посмертно.
Жить дальше мне помогла сила воли. Мы переехали жить в Россию из Таджикистана, когда там началась война и нас, русских, выгнали. Мы приехали в чужую страну без родных и близких.
Без российского гражданства Сережу призвали в армию, а когда я подала в суд на военкомат за незаконный призыв, мне устроили ад на земле наши власти.
Поэтому с каждым днем мне приходилось становиться выносливее. Мне надо было выстоять. Они хотели, чтобы я вслед за сыном ушла в могилу, только бы не обличить военкомат в незаконном призыве. Я выдержала все издевательства и унижения, которые мне устраивали. И с каждым днем становилась сильнее, сильнее и сильнее. Поэтому, когда погиб второй сын, я тоже не сломалась. Я стойко выношу все то, что происходит. Это мой крест, моя судьба такая.
Я не понимаю тех женщин, которые после гибели сыновей бегают по администрациям и просят подарки и денежное вознаграждение. Это настолько унизительно. К сожалению, семьи погибших разделились на две категории. Такие, как я, — истинное горе молчаливо. И те, кто ищет от случившегося какой-то выгоды. Я таких не понимаю. Многие спиваются, многие становятся наглыми.
Я живу с Богом в душе, по-человечески. Стараюсь делать людям добро. После гибели сына вступила в общественную организацию «Комитет солдатских матерей России». Мы боремся с дедовщиной, выступаем против незаконных призывов, решаем другие вопросы, которые возникают. Однако, когда мы ставим острые вопросы, например, почему нарушается законодательство в отношении семей погибших, сразу начинаются гонения на нас. Более 100 судов я выиграла семьям погибших у пенсионного фонда, которым назначили неправильно выплаты. К большому сожалению, такие, как я, не нужны чиновникам. Я же деньги забрала у пенсионного фонда для семей. После этого опять началась травля на меня.
Плачут, если есть те, кто может пожалеть. Но как бы мы ни плакали, мы плачем только о себе. Меня жалеть некому. Поплакаться в жилетку мне некому. Муж тоже умер. Поэтому я себя не жалею, а, наоборот, помогаю людям, чем могу. В горе надо быть достойной.
У меня нет ни новых годов, ни дней рождения, никаких праздников и посиделок. В горе каждый человек как на рентгене виден. Например, пригласили меня в гости, через пару часов начинается пьянка и разговоры о тряпках, — настолько все пустое. А ты уже столько пережила, что видишь всех насквозь и думаешь: зачем я сюда пришла. Мне хорошо одной. Я люблю читать, люблю поэзию, искусство, классическую музыку. Получается, что вот так компенсирую общество.
У нас тут такие странные люди. Двух моих собачек отравили соседи, кошечку кипятком обварили. Мы здесь приезжие. Местные называют нас «понаехи», очень презрительно к нам относятся. Причем умный же человек никогда так не будет себя вести, так ведут себя люди, мягко говоря, попроще.
Основное, что я поняла: чем больше меня ломают – тем жестче я становлюсь. Уверена, меня не сломать.
Фото: Александр Неменов