Я напишу лишь о трех детях. Вообще-то их многие тысячи в нашей стране, но меня вплотную судьба столкнула с тремя.
Конечно же, я знаю много историй про других детей. Я слышал, как якобы профессор от медицины говорит, что ребенок с фетальным алкогольным синдромом – это как собачка, что ничего хорошего из него не выйдет и что если вы усыновили такого ребенка, то его лучше поскорее сдать обратно. Я видел родителей, которые сдали своего ребенка в дом малютки, потому что у них там какие-то сложные обстоятельства (то ли ремонт в квартире делали, то ли еще что-то). Они часто навещали своего ребенка, приезжая на неплохой такой машине.
Еще я читал про очень небедных людей, которые отказались от ребенка с синдромом Дауна, а потом безумно радовались, что его усыновили. Они тоже посчитали, что такой член семьи им не годится. А после того, как ребенок обрел новую семью, они писали его новой маме: «Мы так рады, что вы взяли нашего ребенка. А нам вот Господь почему-то не дает детей».
Историй таких много, но это все не мои истории. А я расскажу три.
Кстати, вот мне просто интересно, что называется, не для протокола: вот этот профессор-медик, он в состоянии хотя бы немного подумать о будущем? Вот представим ситуацию: приемные родители по его совету отказались от ребенка. Этот ребенок вырос и попал в тюрьму (такова уж статистика, что большинство попадает в тюрьму, против статистики не попрешь). Потом он вышел из тюрьмы, идет поздним вечером по улице и встречает этого профессора (жену профессора, сына профессора, жену сына профессора – не важно), достает нож и требует у профессора добровольно отдать ему смартфон, деньги и драгоценности прямо здесь и сейчас, а иначе будет плохо. Или этот профессор рассчитывает, что этот ребенок просто не доживет до тюрьмы? Но это так, отвлечение в сторону.
Мальчик Женя
Его мама бросила прямо в роддоме. Точнее так: она сбежала из роддома, а потом ее искали, чтобы она написала бумагу, что отказывается от ребенка. Она болела наркоманией и оставила ребенку в наследство кучу связанных с этим болячек.
Когда я увидел Женю в первый раз, он был как затравленный волчонок: глаза испуганные, вжавшийся в себя. В свои полтора года он только-только начал ходить.
Сейчас он со мной уже два года, веселый мальчик. Но когда он мне говорит: «Папа, пойдем на кухню», а потом идет впереди меня, то за этот короткий путь он несколько раз оглядывается, как будто боится, что в какой-то момент вдруг окажется, что папа за ним не идет.
Как будто он думает, что после первого предательства со стороны его биологической мамы предательства в его жизни продолжатся и дальше.
Не знаю, как это объяснить: ведь он же не может помнить и знать, как с ним поступили сразу после рождения. А может быть, это мне только так кажется, что он боится, что его еще раз бросят? В любом случае его биологической маме спасибо, что она его родила.
Девочка Саша
Ее мама не хотела ее бросать, но на этом настоял ее муж. У девочки синдром Дауна, а еще у нее была расщелина неба. Впрочем, расщелину мы уже устранили.
Был суд, на котором государственное учреждение хотело лишения родительских прав, чтобы ребенок был готов для возможного удочерения в дальнейшем. На суде этот мужчина, принимавший некогда участие в зачатии этого ребенка, говорил что-то вроде «Я не Эвелина Блёданс»… Ну в общем, мысль такая, что он ни разу не герой, а воспитывать таких детей – это удел героев. Короче, он для этой роли не подходит. Видимо, в его понимании для этой роли подходит государственная система.
О государственной системе позже, а пока о девочке Саше. Когда я впервые взял ее на руки, мне показалось, что она как будто растекается по рукам. Она была очень мягкая, как будто бы ее мышцы совершенно атрофированы. Ей был год с небольшим, и все, что она умела, – это только переворачиваться со спины на живот и обратно. Впрочем, ничего удивительного: за первый год жизни ее в основном перекладывали с места на место, и не более того.
Думаете, она изначально была не способна на физическую активность? Ничего подобного, в семье спустя пару месяцев она уже сидела и ползала, а в два с небольшим года стала ходить. Сейчас, если ей нужно залезть на стол или, например, в шкаф, а я против такого действа, она упирается так, что мне кажется: еще немного подрастет, и я не смогу с ней справиться.
Когда мы ставили детей на учет в нашу поликлинику, мы принесли все документы, полученные в доме малютки. А там было много информации: кто чем болел, какие по счету у женщины роды, в общем, все, что касается здоровья ребенка и родившей его женщины.
Наш педиатр сидит, читает и между строк спрашивает: «А что вы знаете о родителях детей?» Ну, мы такие: «Ну вот у Жени так-то и так-то. У Саши вроде как все более благополучно: родители не пьющие, он какой-то там директор, она почти заместитель».
И тут наш педиатр, лицом продолжая быть в бумагах, но глаза подняв на нас, из-за чего ее лоб при этом сморщился, говорит: «Благополучно? Шестая беременность, вторые роды?» Мы немного смутились: действительно, мы все живем с каким-то особенным понятием о благополучии.
Нет-нет, я не хочу клеймить позором людей, чьи дети попадают в систему, а могли бы быть в семье. Просто фамилии очень русские. Как раз такие, на которые рассчитаны скрепы и цементирование духовности жидким азотом. Но, увы, отчего-то не очень работает.
Мальчик Богдан
Это особенная история. Я лежал в больнице, мою дочь пару дней назад прооперировали, а теперь ставили ей антибиотики, делали перевязки, в общем, обычная послеоперационная неделя. Его привезли в пятницу из одного из московских детских домов. В отделение челюстно-лицевой хирургии он попал потому, что у него что-то там случилось с зубами: то ли упал, то ли ударился.
Богдану четыре года, у него ДЦП. Ходить не может, и вроде как даже переворачиваться не может. Работник детского дома уехал, потому что пятница и впереди два выходных. Подразумевалось, что весь уход должны осуществлять медсестры, у которых вообще-то и так работы по горло.
А незадолго до этого в наше отделение привезли еще одного мальчика, подростка, тоже из детдома. И работник детдома тоже уехал. Я не знаю, какое у мальчика было заболевание, но он мог резко встать с кровати и начать размахивать руками и ногами.
Предполагая, что такое поведение может нанести вред окружающим детям, заведующий отделением позвонил в детдом и потребовал, чтобы они прислали человека, который будет находиться рядом, а если не пришлют, то он будет жаловаться во все возможные инстанции. И вскоре приехала женщина, которая все время сидела рядом с этим мальчиком. Ну а в случае с Богданом… Лежит, иногда плачет, окружающим не навредит.
Когда в очередной раз раздавали еду, я взял его порцию и покормил его. Потом, когда он, скажем так, сходил в туалет, женщина из нашей палаты сходила и помыла его. Так мы с этой женщиной и действовали по очереди: то она покормит, я попу помою, то наоборот. Иногда мы стирали его вещи. Потом у него поднялась температура, он заболел. Кашель, сопли и все такое. А через пару дней эту женщину с ее ребенком выписали, и я в роли сиделки остался один.
Остальные женщины из нашей палаты смотрели на Богдана кто равнодушно, кто с брезгливостью, а на меня, как мне показалось, с некоторой жалостью и недоумением. Впрочем, мне уже давно без разницы, кто и как на меня смотрит.
Медсестры были мне очень благодарны за то, что я ухаживаю за ним. Кормить его было не сложно: я брал его на руки и ложкой клал в рот еду. У него отсутствовал жевательный рефлекс, еду он сразу проглатывал. Но это все ничем не отличалось от кормления моей дочки. Пища была протертая, все получалось хорошо. А один раз я положил ему в рот еду из ложки, а он как расплачется! Оказалось, я недостаточно остудил суп. У меня все сжалось внутри, такой был пронзительный плач. Но он быстро успокоился, еда была не настолько горячая, чтобы обжечь его.
Богдан периодически плакал. В этом случае я начинал его кормить, и он успокаивался. А потом он начал плакать чаще и уже не от голода. Мне объяснили, что такие дети быстро привыкают к рукам. Если я брал его на руки, он успокаивался. Иногда он улыбался: губы немного растягивались, и глаза становились как бы светящимися. Но потом я решил, что не буду лишний раз брать его на руки. Я боялся, что он еще больше привыкнет, а как он будет потом?
В воскресение вечером, когда все уже спали, он вдруг сильно расплакался. Я подошел, потрогал, он был весь горячий. Я взял у медсестры градусник, померил: температура под 40. Я позвал медсестру. Мы его раздели, ему поставили укол. Потом обтерли всего спиртом, чтобы охлаждалась кожа. Я дал ему творожок, и он уснул. Наутро медсестра мерила температуру с помощью такого современного прибора: не касаясь человека, он показывает, сколько градусов. И вроде как температура у Богдана была в норме. Но я подумал, что это маловероятно после почти 40 градусов ночью. Взял обычный градусник, померил, оказалось, что больше 37, почти 38. Этот прибор считывает температуру с кожи, а кожа у него охладилась, потому что его натерли спиртом. Так что обычный градусник будет понадежнее.
В тот день, когда его привезли, с ним было несколько памперсов, но они закончились уже на следующий день. Я собрался было сбегать в магазин, но тут медсестры принесли целую упаковку – добыли в соседнем отделении. В общем, еда есть, памперсы тоже, можно жить дальше.
В понедельник, как мы ожидали, с началом новой рабочей недели должен был приехать работник из детдома, чтобы ухаживать за Богданом. Но увы, в понедельник приехала только упаковка памперсов. На ней было написано: Кузнецов Богдан, 4 года. И знаете, от этой упаковки и от надписи на ней так повеяло системой, повеяло механизмом, который работает в своем режиме. Повеяло какой-то тоской.
Во вторник утром наконец-то приехал работник детдома. Совсем молодая девушка. Я ей стал рассказывать, во сколько здесь приносят еду, где можно помыть ребенка, куда выбросить грязный памперс, где постирать, куда повесить сушить. Она воспринимала все с интересом, очень даже небезучастно. И ухаживала она за Богданом тоже старательно. Постирала его одежду, и вообще все ее внимание было обращено на него.
Мы разговорились. Зовут Светлана, она из Владимирской области, в Москве учится и одновременно работает в детском доме. Я ей сказал, что мне очень жаль, что есть детские дома и в них есть дети-сироты. Еще больше мне жаль, что большинство сирот являются таковыми при живых родителях. В целом она со мной была согласна.
Потом я сказал, что система портит детей, что за ними нет должного ухода и воспитания. И что ребенок должен воспитываться в семье, и именно на это нужно направить усилия государства: на поддержку семей с детьми-инвалидами, да и вообще формировать такую систему, при которой как можно меньше детей попадает в детские дома. А если уж и получилось так, что родные отказались от ребенка, то он должен быть максимально быстро устроен в новую семью.
Но на это Света мне возражала: она стала рассказывать, какой у них замечательный детский дом, как много государство выделяет денег, чтобы заботиться о детях. Что у них в детском доме у детей все есть. Например, есть очень дорогая ортопедическая обувь, то ли за 7, то ли за 10 тысяч за пару. И она такую обувь впервые в жизни увидела только в детском доме. А многие семьи не могут себе позволить купить ребенку такую обувь, если ребенок в ней нуждается. Короче, ребенок должен быть, конечно же, в семье, но в детском доме тоже неплохо, если уж так получилось.
Тогда я спросил: «А почему же, если все так замечательно, Богдан несколько дней оставался без внимания детского дома? Ну то есть уход за ним, конечно же, был, но только потому, что нашлись добровольцы. А ведь никто не звонил, не интересовался, как он здесь».
На это она сказала, что у них есть график работ и что они люди подневольные, – куда скажут, туда и идут. Я сказал, что все это понятно, но по факту ребенка оставили в ситуации, когда непонятно кто и как его должен кормить, поить и все остальное.
В общем, впечатление складывалось двоякое. С одной стороны, молодая девушка старательно ухаживала за ребенком-инвалидом. С другой – она рассказывала, как хорошо работает система, как замечательно живется детям. Хотя, на мой взгляд, этой системы не должно быть в принципе: дети должны расти в семье. И в моей голове складывалась противоречивая картинка, что есть некая неправильная система, но в этой системе есть чуткий человек, который искренне заботится о ребенке. Несоответствие какое-то.
А на следующее утро все уже было иначе, все как бы встало на свои места. Ухаживать за Богданом приехала другая женщина, не такая молодая. Оказалось, что работники меняются в соответствии с графиком, хотя, как мне кажется, было бы логичнее, если бы несколько дней в больнице с ребенком провел один и тот же человек.
Эта женщина не спрашивала, где и что стирать. Большую часть дня она разговаривала с подругами по телефону на тему «Блин, нам не начислили премию». И вроде как она кормила Богдана и памперсы ему меняла. Но все было уже по-другому. Она очень гармонично вписывалась в то, что называется воспитанием детей-сирот.
Я попробую рассказать, как люди привыкают к бреду
Рассказать на простом и понятном для всех примере, не вдаваясь в высокие материи.
Представьте себе предприятие, оно производит нужную людям продукцию. Допустим, продукты питания. И вот на это предприятие приходят работать два новых человека. Один занимается финансами и учетом, а другой инвестициями. А предприятие активно покупает новое оборудование для расширения ассортимента и улучшения качества. Но поскольку инвестиционный процесс очень активный и нужно понимать, когда оборудование окупится, то решили, что каждую покупку нужно подробно обсчитывать, а потом следить, как это оборудование работает и когда вернет вложенные деньги.
Казалось бы, все просто. И вдруг мы видим: оборудование в цех попадает не через дверной проем, а через кирпичную стену. Ну то есть стену разбирают, заносят оборудование в цех, потом стену опять кладут. Оказывается, в дверной проем оборудование не проходит. И еще оказывается, что стену разбирают не впервые: заходим в цех, считаем оборудование в штуках, и вот столько раз разбирали и собирали стену.
Ладно, пусть так. Но разобрать стену – это же затраты. Это как выкапывать яму, а потом ее закапывать. И при этом расходовать материалы в виде лопат и платить зарплату за работу. А ведь мы живем в двадцать первом веке, у нас есть современные материалы, например панели, которые быстро и дешево собираются и разбираются. Зачем нести лишние затраты?
Но на это нам говорят: «У нас есть бригада, она для этого и есть, чтобы выполнять такую работу». Вроде как нам пытаются объяснить, что бригада есть как данность, что на этом предприятии она образовалась сама, а если ее не загружать работой, то она засохнет от безделья. Да, это все так, но на эту работу выписываются заказ-наряды, откуда видно, сколько эта работа стоит. Зарплата бригады сдельная, соответственно, предприятие несет затраты, которые можно было бы не нести.
В общем, два новых человека поднимают на эту тему шум, информация доходит до высшего руководства, оказывается, что руководство, конечно же, в курсе ситуации, но поскольку есть инициаторы шума с одной стороны и инициаторы разборки-сборки стены с другой, то некоторое время идут бурные дебаты. А потом все постепенно затухает. Тот, кто помещал оборудование в цех через стену, обещает подумать, как в дальнейшем удешевить процесс.
Потом покупается очередная единица оборудования, разбирается стена, снова возникают дебаты, но уже не такие громкие. А потом все затухает совсем, и никаких дебатов больше. И вот уже два новых человека равнодушно смотрят на то, как разбирают и собирают стену. Помните, как в фильме «Матрица» агент Смит, который потом стал просто Смитом, обращал всех подряд в себе подобных? Вот примерно так. И тот, кто еще недавно возмущался бредом, привык к этому бреду. И по большому счету стал частью этого бреда.
А вы думаете, когда идут дебаты, там все просто? Нет, там все очень сложно. Там затрагиваются такие высокие материи, что ого-го. Например, сторонники разборки-сборки стены говорят: «Вот не делали бы мы это, куда тогда девать бригаду? Всех пришлось бы сократить, они стали бы безработными». Ну и дальше идет разговор о ситуации в стране в целом и области в частности, о безработице, социальной справедливости, а потом о справедливости вообще, причем в планетарном масштабе.
Это правда, большинство работников бригады пришлось бы сократить и вместо постоянных рабочих нанимать людей на подряд в тех редких случаях, когда работа действительно полезная и необходимая. Но любые вменяемые расчеты вам покажут, что всегда выгоднее работать меньшим количеством людей, а остальным платить пособия, чем задействовать всех и каждого, но на совершенно бессмысленный труд. Другими словами, выкапывать каждый день яму и закапывать ее вечером – это всегда дорого.
Это Бред с большой буквы, даже если все при деле. И я никогда не мог понять: почему к бреду так быстро привыкают?
Государство и семья
Детские дома сейчас действительно хорошо финансируются. Можно обсуждать качество использования этого финансирования, но сейчас не об этом. Но у государства достаточно денег, чтобы поддерживать и семью. Есть огромное количество направлений, которыми можно заниматься. В первую очередь пропаганда семейных ценностей.
Ребенок должен вырасти в семье, и не важно, здоров он или не очень. И уж профессор от медицины, получающий зарплату от государства, точно не имеет права сказать, что ребенка нужно сдать в детский дом. И тогда пусть не все, но многие не расстанутся с ребенком, даже если это инвалид.
А пока получается так: «У нас в городе есть детский дом, там все очень круто! А вот в соседнем городе тоже есть детский дом, там все еще круче, вообще космос!»
Круто – это когда детского дома нет. Впрочем, это моя личная точка зрения, я ее никому не навязываю.
Уровень развития общества, как мне кажется, можно оценить по тому, какое отношение к старикам, детям и инвалидам – к тем, кто постоянно или временно сам не может по каким-то причинам справиться с насущными проблемами.
Вот, например, живет семья, у которой раз в два года рождается ребенок. И можно сказать, что в этой семье постоянно, не переставая, человеку моют попу и кормят с ложки. И есть другая семья, в которой ребенок с ДЦП. В этой семье тоже не переставая моют попу и кормят с ложки. Чем они отличаются? Да ничем!
Вы скажете: но в первом случае родители надеются, что ребенок вырастет, станет успешным и его покажут по телевизору! Что ж, надежда – большая движущая сила, но где гарантия, что этот ребенок, например, не сопьется? А спивается сейчас больше людей, чем тех, кого мы считаем успешными. Да и вообще, если почитать классику XIX века, то мы регулярно видим истории про богатого барина и его отпрыска, который отучился за границей, потом получил наследство, а потом промотал все в ноль.
Если общество формирует систему ухода за нуждающимися в таком уходе людьми – это хорошее общество. Если нет, то у такого общества нет будущего. В случае же с детьми-сиротами нужно понимать, что помимо питания и одежды у них должно быть самое главное – детство. И я попробую по-своему объяснить, как я это понимаю.
У нас есть такая игра, называется «Бум». Правила очень просты: когда утром происходит уборка постели, то ребенок садится на диван, а над ним нужно взмахнуть одеялом и со словом «бум» одеяло должно опуститься на ребенка. Ребенок безумно рад. Потом нужно ходить и говорить: «А где это наш Женя, куда он подевался?» В итоге Женя с хохотом сбрасывает с себя одеяло, после чего требует продолжения банкета. Потом одеяло убирается на свою полку и то же самое проделывается с простыней. В последнее время к игре присоединяется Саша.
С течением времени ребенок вносит в правила изменения. Например, нужно говорить не «А где это наш Женя?», а «Где это наш Женя, наверное, он к деду ушел?» Или «Наверное, его волк съел?» Кроме того, с ребенком могут быть некоторые игрушки, например лошадь, осел и еж. И нужно говорить: «А где это наш Женя, лошадь, осел и еж». И о горе вам, если вы кого-нибудь забудете! Потом из-под одеяла могут появиться ноги, и нужно сказать: «А чьи это ноги торчат?» А один раз я предположил, что его съел волк, а оказалось, что медведь. Пришлось переигрывать. Ребенок из-под одеяла корректирует ваше поведение.
Наверное, как-то так должно выглядеть детство.
Источник: портал «Гнездышко»