Ольга Короткова – трое детей
Антон – кровный – возраст 10 лет
Вика – удочерена – возраст 9 лет – в семье 7,5 лет
Таня – приемная дочь – возраст 12 лет – в семье 2,5 года
– Решение стать приемной матерью возникло у меня не случайно. Я шла к нему много лет, думаю, еще в детстве во мне закладывались основы такого шага. Дело в том, что выходцы из детского дома есть в моей собственной семье. А потом мы долго жили в поселке недалеко от детского дома. Я нередко видела этих детей – невзрачных, неухоженных. И хотя, несмотря на мою «продвинутость», я не слышала о таком явлении как усыновление, мозг сам сложил логическую цепочку:
Раз эти дети ничьи – значит, их можно забрать к себе. Это казалось правильным и естественным.
В 33 года я стала приемной мамой впервые – у меня появилась полуторагодовалая дочка Вика, которая стала сестренкой кровному трехлетнему сыну Антону.
Когда я приняла решение забрать из детдома еще одну девочку, Таню, 10 лет от роду, всю жизнь прожившую в Системе, я понимала, что подписываюсь на тучу проблем в своей жизни. Я уже много знала об адаптации, и даже пережила ее на собственной шкуре. Знала об эмоциональной замороженности и отставании в развитии. Даже маленькая Вика дала мне возможность увидеть «прелести» детдомовского воспитания. Ее психологические травмы были настолько сильны, что скомпенсировать ее состояние удалось лишь ко второму классу.
Впрочем, одна детдомовская привычка – колотиться перед сном головой о подушку, осталась до сих пор. Хорошо хоть не о бортик кроватки, как это было в первые дни после приезда домой. Мне было страшно подумать – какой же тогда будет Таня. Но остановить процесс я уже не могла – я приняла девочку сердцем задолго до того, как она оказалась в моей семье.
Никакой Песталоцци и Макаренко не залатает дыру в душе, если с рождения ребенок тупо лежал в кроватке, глядя в потолок, если к нему подходили по расписанию, а не потому, что взрослому не всё равно, что у ребенка на душе, что его пугает и что радует. Равнодушие к этому ребенку взращивает в нем такое же равнодушие и потребительское отношение к окружающему миру.
И даже если потом ребенком займутся талантливые педагоги, которые дадут кучу полезных навыков, как личность этот ребенок – страшен.
Я догадывалась об этом, но тогда мне казалось всё преодолимым.
Мне было очень страшно, к тому же тогда у меня серьезно заболел один из детей. О том, чтобы взять третьего – не могло быть и речи. Поэтому два года я усиленно пиарила Таню в социальных сетях, надеясь, что если не я, то другие люди дадут ребенку возможность жить в семье. Когда желающих забрать ее так и не нашлось, я поняла: или я сама ее забираю, или всю оставшуюся жизнь живу с чувством вины, что не дала ребенку шанса на нормальную семью.
Во мне прочно поселилась мысль: Таня должна жить в семье и получить всё, что может максимально компенсировать ей детдомовское детство и помочь ей вырасти нормальным человеком, а не асоциалом, коих пачками штампует детдом.
Вообще-то я прагматик до мозга костей, но считаю, что если какая-то идея прочно засела в голове и не хочет оттуда уходить – значит, надо ее реализовать. И Вика, и Таня оказались такими «идеями».
Когда я собирала документы на старшую – я одержимо искала информацию в Сети о проблемах со взрослыми приемными детьми. К моему огорчению, большинство тех немногих историй, которые мне удалось найти, заканчивались возвратами. А мне хотелось изучить положительный опыт – как родитель преодолевал трудности, что нужно сделать, чтобы суметь пережить адаптацию.
В какой-то момент я заново открыла для себя блог Татьяны Губиной. К сожалению, ее история обрывалась на первых трех месяцах пребывания ее приемной дочки в семье. Дальше было многомесячное молчание.
И тогда я поняла, что рассчитывать не на кого: все трудности, что на нас свалятся, какими бы они ни были, придется преодолевать самой.
В этот момент я решила, что буду максимально подробно описывать нашу жизнь, по возможности без прикрас. Раз нигде нет «инструкции по выживанию в период адаптации» – пусть я буду одной из первых, кто ее напишет. Может, мой опыт кому-то пригодится.
Надо сказать, такое жизнеописание оказалось удачной идеей.
Во-первых, выяснилось, что тема востребована в усыновительской среде. Во-вторых, публичность нашей жизни дисциплинировала меня в самые трудные моменты. Когда я, эмоционально полностью выпотрошенная, готова была не просто накричать на ребенка, но совершить реально что-то недостойное, унизительное для себя и для нее – останавливало ощущение наблюдения за мной со стороны. Казалось бы, ну что такого? Ведь читатели увидят только то, что ты напишешь, а об этом поступке писать совсем не обязательно. Но ощущение не проходило – и это здорово вправляло мозг на место и останавливало на самом краю.
Больше всего меня удивляло, что если я даже переступала этот край, то почти не встречала негатива. Иногда я рассказывала о случаях, когда мне пришлось применить силу. Тогда я не видела другого выхода из ситуации. Я не считаю правильным такой подход, поэтому старалась работать над собой, чтобы избежать подобного. Но при этом я не склонна терзать себя чувством вины. А писала для того, чтобы те, кто с этим столкнулся, знали, что никто из нас не идеален, это не повод заниматься бесконечным самоедством.
Если в мой адрес и звучали замечания, то в основном – предельно корректно. Это тоже здорово помогало взять себя в руки, активизировать мозги и найти не силовой выход из ситуации. Так что очень рекомендую приемным родителям такой способ работы над собой, как ведение дневника. Это и самотерапия, и возможность получить поддержку извне, и способ собраться с мыслями, и, конечно, обмен бесценным опытом.
Про армейский порядок
В некоторых ситуациях бывает трудно не потерять контроль. Это случилось, когда Таня прожила у нас пару месяцев. Однажды я услышала, как Таня, приглушив голос, чтобы слышала только сестра, сказала Вике: «Моя мама меня любила и целых семь месяцев заботилась обо мне. И если бы она не умерла – мы бы сейчас были вместе. А твоя тебя – бросила! Поэтому ты и зовешь ее тетей, а не мамой». Я только успела увидеть, как у Вики лицо исказилось. В свое время она крайне тяжело перенесла информацию о своей приемности. Мне потребовался целый год, чтобы помочь дочке сжиться с этой мыслью и не считать себя хуже других. И еще два – поддерживать ее уверенность в моей любви. Но тема ее брошенности у нас ни разу не возникла, поэтому Танин выпад оказался неожиданным, а обвинение – шокирующим.
Таня не первый раз доставала издевками Вику, игнорируя увещевания и уговоры так не делать.
Но в тот момент боль младшей дочери так полоснула и меня ножом по сердцу, что дальше помню только одно желание – ударить Таню словом так, чтобы она потом сто раз подумала, прежде чем рот раскрывать.
И я на повышенных тонах высказала ей некоторые известные мне нелицеприятные вещи о ее матери. А в конце добавила:
«Женщина, которая родила Вику, была тяжело больна, и у нее не было денег, чтобы растить ребенка. Но она хотела для Вики добра, поэтому она хотя бы заявление написала о том, что разрешает другим людям Вику забрать себе. Твоя для тебя даже этого не сделала – просто удрала из роддома и оставила тебя. И если бы она не умерла – мне бы тебя даже отдать не смогли бы, потому что ты считалась бы мамина. И не важно, что мама от тебя сбежала и о тебе не заботилась».
С последней фразой я, конечно, слукавила. Брошенных детей более чем реально забрать в семью. Но очень уж сильным было желание заставить Таню подумать, какую гадость она только что сказала Вике. А для этого она должна была испытать сказанное на себе.
И хотя я потом снова, как это обычно бывает, раскаивалась в своей несдержанности, – Татьяну проняло. Настолько сильно, что я, жалея старшую, сказала, что солгала ей насчет неблагополучия ее кровной мамы. Я объяснила ей, что боль, которую она испытала от моих слов – та же самая, какую она причинила Вике. Я отчаялась донести до нее это словами, поэтому вынуждена была поступить с ней так же, как она поступает с другими, чтобы она в следующий раз думала, ЧТО чувствуют люди от ее нападок.
Отношения с младшей сестрой у Тани до сих пор складываются непросто. Но иногда они делают что-то такое, что я понимаю – есть у них привязанность друг к другу!
Недавно Таня приятно удивила меня, когда однажды сказала Вике «спасибо» вместо обычного «отстань», «дура» и так далее (я опускаю нецензурные варианты).
И вот наступило утро, когда Таня собралась в школу, не поругавшись предварительно с младшей сестрой.
Самое странное, что при всей ее грубости к Вике она рыдает, если Вику от нее как-то изолировать. Когда младшую увозили с аппендицитом – у Тани аж истерика случилась. Она плакала, что Вика заболела и с ней вместе в Болгарию в лагерь не полетит. И спать любит у нее под боком: стоит мне зазеваться, – Таня сползает со своего второго этажа, который страшно любит, и устраивается около Вики. Ей там спокойнее. Почти как со мной, когда я пускаю ее в свою постель.
Когда я начала писать о нашей жизни с Таней, главной целью ведения блога с моей стороны стало – понять, кто же они такие – подростки из детских домов. Чем они отличаются от обычных детей, почему, несмотря на всю любовь и заботу, их поведение становится месяц от месяца всё ужаснее, пока они не начинают разрушать всё вокруг, в том числе – семьи, в которых живут. И поделиться этим знанием с потенциальными усыновителями.
И самое главное – что делать, чтоб хотя бы не стать жертвой этого разрушения. А в идеале – как сделать из этого ребенка-разрушителя вменяемого человека, с которым можно жить одной семьей.
Пока рано делать какие-то выводы, но, основываясь на моем небольшом опыте, могу сказать, что очень важно в этот период установить армейский порядок с простыми, но четкими правилами, понятными ребенку. Давать ему волю первые пару лет крайне опасно – ребенок не умеет ею распоряжаться, начнет создавать вокруг себя разрушение и хаос, в который превратит вашу жизнь.
И еще одно важное правило: как бы сильно вас ребенок ни достал, и как бы сильно вы его ни наказали – надо обязательно с ним разговаривать. Подолгу и помногу.
Объяснять, почему рассердились и за что наказали. Причины, которые вам кажутся сами собой разумеющимися, для ребенка совершенно чужды и непонятны. Как правило, он не сознает, что причиняет своим поведением дискомфорт окружающим. Разумеется, отсутствие наказаний – не повод ограничить общение с сыном или дочерью. Но ни в коем случае нельзя оставлять непроговоренным возникший конфликт. Очень важно суметь просто и доступно описать ваши чувства, благо после наказания ребенок готов с ними считаться.
Про грязь
Вот уже два года мне постоянно приходится бороться с беспорядком и нежеланием старшей дочери что-либо менять. Одежда бросается там же, где ее сняли – на кровати, под столом, под стулом. А то и вовсе в прихожей, в куче с грязной после улицы обувью.
Порой и здесь надо было действовать жестко, потому что слова и уговоры старшая дочь воспринимала просто как шумовой фон.
Вот ситуация двухгодичной давности: я вхожу в квартиру и в который раз натыкаюсь на ужасный беспорядок в коридоре. И первыми на входе бросились в глаза Танины грязнющие сапоги. Разумеется, такое понятие, как помыть обувь, к ней никоим боком не относилось, но с требованием не захламлять проходы она была хорошо знакома.
Таня в тот момент уже лежала в постели. В восемь вечера – она не спать легла, а поняв, что с моим приходом запахло жареным, решила спрятаться от меня. И ничего, что вокруг нее был вещевой развал. Может, я бы спокойно заставила ее встать и всё убрать. Но ситуацию обострило то, что она помимо этого весь день хамила няне, пытавшейся по-доброму уговорить ее прибраться и выразившей готовность помочь в этом процессе. К моему приходу няня стояла заплаканная, с дергающимся глазом.
Из-за Таниных выходок от нас ушла предыдущая няня, работавшая у нас уже давно и бывшая для нас членом семьи. В глубине души я до сих пор не могу забыть дочери эту потерю. И вот теперь передо мной стояла вторая няня в похожем состоянии.
Это был первый случай, когда я в воспитании Тани применила силу. Я не стала ее ругать. Просто подошла к ней и сказала спокойно: «Таня, я больше не буду повторять тебе что-либо два раза. Я тебе утром обещала порку? Ты ее получишь».
И швырнула в нее сапогом. Тем самым, о который споткнулась в прихожей. Теперь он лежал в ее постели. Я приготовилась швырнуть и второй, но Таня завопила: «Я больше так не буду!»
Она попробовала воздействовать на меня голосом и завыла. Я не отреагировала, лишь многозначительно покачала вторым сапогом.
После этого обувь была убрана в секунду.
Няня сказала, что в таких условиях работать не может, что у нее немеют руки на нервной почве. Те же жалобы были у первой, любимой нашей няни. Опасаясь, что Таня довела человека до предынсультного состояния, я стала отпаивать ее пустырником. Мы договорились, что пока она остается с нами, но не замалчивает поведения детей, а сразу, при первых же симптомах, звонит мне.
Няня расплакалась: «Да дело-то даже не в том, что она как-то не так себя ведет. Просто отношение… у меня ощущение, что она меня ненавидит». Няня четко передала то, что и мне было заметно. Таня отвергала общепринятые нормы и словно бы мстила тем, у кого не хватало твердости требовать от нее их соблюдения.
В тот вечер я была так сердита на нее, что гоняла до тех пор, пока она везде не прибрала свой кавардак.
Пока няня одевалась, я вышла в коридор. Там валялся ранее не замеченный из-за сапог Танин портфель.
Я вернулась в комнату и спросила: «Таня, ты в коридоре порядок навела?» – таким образом дав ей возможность исправить оплошность самостоятельно. Но Таня не поняла, что ей сделали маленькую поблажку, и вежливый тон не оценила.
«Навела!» – сказала она вызывающе и раздраженно. Я попыталась достучаться до нее еще раз, спросив: «Ты в этом уверена?» Таня фыркнула что-то презрительное. «Ну, я не няня, со мной ты таким тоном разговаривать не будешь», – подумала я, взяла ее портфель, зашла в комнату и открыла окно. Нетрудно было догадаться, что я задумала, и Таня, сообразив, что сейчас будет, завыла, стала упрашивать этого не делать.
Несмотря на вой, портфель улетел с четвертого этажа на улицу с моим комментарием: «Вот теперь в коридоре порядок».
Портфель Таня, кстати, до сих пор забывает в коридоре. Правда, больше не кидает его под ноги, а ставит в уголок, где он никому не мешает.
«Подарки» системы
Ребенок из детского дома приносит с собой много чего плохого, в том числе неразличение понятий «свое» – «чужое». Так что мы не раз сталкивались с очень неприятными ситуациями.
Как-то Таня принесла из школы домой чужой айфон. Когда это вскрылось, она начала юлить, говорить, что она не знала, как быть, ведь на гаджете не написано, кто его хозяин. И может быть, я бы заставила себя поверить ей, если бы Таня не принесла его в дом тайно, запугав Вику, чтобы не говорила мне о наличии у нее чужой вещи.
Не умеющая лгать Вика проговорилась о случившемся общей подруге обеих девочек. А та доложила о случившемся мне.
Потом было и отнимание денег у второклашки. После чего Тане было обещано, что если я еще хоть раз узнаю о том, что она отбирает деньги у малышей – опозорю ее на всю школу: проведу по классам, попрошу записать мой телефон, чтобы звонили мне, «если вот эта девочка еще раз попробует у кого-то что-то забрать». Делать я так, естественно, не собиралась, но Таня об этом не знала, поэтому больше подобных инцидентов не было.
В другой раз как-то утром Антон не мог найти свой ноутбук. Сын клялся, что вечером перед сном он лежал на его столе. А рано утром исчез. Искали по всей квартире, даже проверили входные двери (вдруг не заперли, и ночью воры приходили). Спросила у Тани, не брала ли. Та сделала честные глаза и ответила отрицательно. В итоге ноутбук я нашла в изголовье Таниной кровати. Справедливости ради должна сказать, что этот поступок был ожидаем, поскольку ее ноутбук у нее был отобран – времяпровождение за компьютером переходило все мыслимые границы, ребенок игнорировал требования, часами сидел за играми, забывая о самых элементарных обязанностях. Даже ночью потихоньку вставала, чтобы играть, а утром не могла подняться в школу.
Волнообразное движение
Нельзя сказать, что у нас с Таней только борьба и противостояние. Бывают теплые чудесные минуты. К сожалению, они длятся недолго – Таня еще не умеет беречь хорошие отношения.
Периодически она ходит за мной хвостиком и просит признаний в любви. По двести раз на день.
То ли и правда она мне родной стала, то ли что-то еще, но теперь мне не лень и 200, и даже 300 раз напомнить ей, что она моя любимая девочка. Раньше на двадцатом повторе могла в глубине души раздражение испытывать – «да сколько можно!» Понимая, что ребенку надо это слышать.
Сейчас самой в радость говорить ей об этом, хотя и осознаю, что проблем еще будет немало.
По традиции, стоит Тане услышать, что ее любят – ей «сносит крышу», и она делает какую-нибудь пакость, а то и целую серию. Сейчас вроде бы научились сглаживать эти моменты. После очередного признания в любви напоминаю Тане:
«Я тебя очень люблю, но помни, что если будешь делать что-то плохое – ругать всё равно буду. И наказывать тоже. Чем сильнее люблю, тем сильнее буду ругать. Потому что мне не всё равно, какая ты вырастешь. Кто мне безразличен – тому от меня не попадает».
Вот пример нашей волнообразной жизни: только я написала в своем блоге, что дочка любит, когда мы с ней сидим на кухне одни и болтаем о том, о сем, без вмешательства Вики и Антона, как вскоре пропали пять тысяч – деньги, которые Таня должна была передать в родительский комитет. В присвоении денег Таня созналась спустя некоторое время. Говорила, что сначала забыла отдать, признаться побоялась, сказала, что отдала. А когда я начала выяснять, куда делись деньги – тем более перепугалась.
На момент признания все пять тысяч успела потратить. И что самое неприятное – она подставила человека, которому якобы передала деньги на нужды класса. У него было много неприятных минут, пока не выяснилось, что он не виноват. Но Таню это, похоже, не волновало – сочувствие на тот момент было ей недоступно.
В эти же дни мне позвонили из школы, вызвали на педсовет к директору по поводу мальчика, которого обижала Таня с приятелями.
Всё это «веселье» привело к тому, что из гипотоника я стала гипертоником, периодически меня выводят из состояния гипертонического криза врачи скорой помощи.
Тем же оружием
Устав от Таниного вранья по мелочи и по крупному, и главное – от того, как она достоверно разыгрывает возмущение, когда ей не верят, решила я однажды ребенку отомстить. Терпеть не могу врать, но тут захотелось «побить врага его же оружием».
Однажды вечером мы решили выйти погулять. Все собираются, Таня тоже.
«Таня, а ты куда? – спросила я. – Ты сегодня уже гуляла. Ты остаешься и будешь делать уроки».
Осадила я ее настолько решительно, что ребенок, несмотря на явную бредовость моего высказывания (целый день дети были заняты дома), бросился вспоминать события дня, перебирая час за часом.
Младшие попытались было за Таню заступиться, но, уловив мое выражение лица – умолкли. Они вообще меня с полувзгляда понимают.
Таня, чуть не в слезах, пыталась мне доказать, что сегодня не гуляла. Но я, подражая ей самой, возмущенно опровергала обвинения в том, что говорю неправду: «Ты совсем уже обленилась! Память напрячь – и то лень! А ну быстро марш из коридора, и бегом за уроки, чтоб я тебя тут не видела!» – прикрикнула я на нее.
Таня заплакала. Мне стало ее жалко, но я не дала себе воли, подумав, что она должна понять, каково это, когда с тобой поступают несправедливо, а потом, глядя в глаза, говорят, что ничего такого не было, хотя вы оба знаете, что это неправда. Тебе сделали гадость, все доказательства гадости налицо – и тебя же выставляют полной идиоткой перед окружающими.
Я сжала зубы, чтобы не поддаться жалости, и пошла вслед за Викой и Антоном, которые уже вышли в двери.
Вставляю ключ, собираясь запереть квартиру…
«Мама, стой! – закричала Таня. – Я поняла, почему ты говоришь, что я гуляла! Ты специально сказала неправду, чтоб я побывала на твоем месте и почувствовала то же, что и ты!»
Я выдохнула, а Таня добавила: «Мам, я очень плохо поступала, когда врала тебе, прости! Если хочешь – я останусь дома».
Последние слова заставили меня поверить, что она действительно что-то такое прочувствовала.
На следующий день после школы и работы подошла ко мне: «Мама, я должна тебе кое в чем признаться. Я взяла у тебя из стола без спроса жвачку. Прости, не удержалась. И всю ее сжевала, только по одной штучке дала Вике и Антону».
Жвачки у нас в доме под запретом – мне надоело собирать по квартире огрызки и оплевки, которые Таня лепит куда попало, не считая нужным донести их до мусорного ведра. Эта упаковка была контрабандой пронесена в дом и мной изъята. Забрав жвачку, Таня нарушила сразу два правила: собственно о жвачке и о залезании ко мне в стол. Но за то, что она нашла смелость признаться – ругать не стала. Сказала «Ну что ж с тобой теперь делать», поцеловала и отпустила.
Общение со специалистами
Когда мне стало ясно, что силы начали меня подводить, я обратилась за помощью в органы опеки, и те порекомендовали мне службу поддержки семьи, где мы теперь регулярно занимаемся.
Специалисты мне нравятся, Тане не очень. Большинство моих методов взаимодействия с детьми одобрили. О некоторых, которыми не горжусь, я тоже честно рассказала. Не четвертовали почему-то. Сказали, что прекрасно понимают меня в этой ситуации.
Я спросила, есть ли шанс развить эмпатию и совесть у такого ребенка, как Таня.
По мнению психологов, если и есть шансы, то результатов удастся достигнуть не скоро – слишком долго она пробыла в детдоме, на «разморозку» потребуются огромные усилия. Но они меня успокоили, что теперь я не один на один с этими проблемами.
Признали, что таких сложных случаев у них еще не было… Но мы не сдаемся – работаем дальше.
Я не знаю, какой станет Таня, когда вырастет, и какими станем мы с ней. Несмотря на все проблемы, которые она принесла с собой, я верю в лучшее, хотя иногда мысленно готова сдаться.
Тем не менее, она меняется, и меняется к лучшему. Я замечаю, что не только я учу ее чему-то, но и она меня тоже. Она стала достаточно большой, чтобы применять к ней авторитарный стиль воспитания. И, к счастью, стала лучше слышать собеседника, поэтому у нас с ней всё чаще и чаще получается договориться словами.
Иногда мы ссоримся так, что готовы, кажется, разорвать отношения, разъехаться и забыть друг о друге. Но после каждого перемирия я вижу, что ребенок становится чуть более открытым, и ее привязанность ко мне становится крепче.
Она очень сильно ревнует меня к Вике и Антону – ей мало того внимания, которое она получает от меня, и она нередко, даже сама не сознавая, стремится «убрать конкурентов с дороги». Но сейчас Таня уже не боится проговаривать свои чувства, такие как зависть к младшим, к тому, что один у меня с рождения, другая практически с младенчества и детдома не помнит. Она уже готова понимать, что брат и сестра не виноваты в том, что им повезло чуточку больше, чем ей. Теперь она готова прилагать старания, чтобы отношения с ними стали по-настоящему близкими. А они приняли ее уже давно. И любят, невзирая на все ее перепады настроения.
Со временем у нас находится всё больше точек соприкосновения. Таня, как и мы, любит путешествовать – поездом, на самолете или на машине. Как и мы, она обожает животных, с которыми, правда, обращается пока еще грубовато. Ей нравится, когда окружающие находят ее моей точной копией, и это меня обнадеживает – значит, ей всё-таки важно быть частью семьи. Значит, привязанность у нее всё-таки со скрипом, но формируется.
Со временем мы нашли баланс во взаимоотношениях, чтобы Таня со свойственной ей агрессией не рушила братско-сестринскую дружбу между Викой и Антоном – ей достается большая часть моего внимания, в то время как младшие дети развлекают друг друга.
Таня оказалась очень музыкальным ребенком. В этом она превзошла остальных детей. Больше всего меня удивляет то, что она, при всей своей неразвитости, любит и классическую музыку тоже. Когда Таня замирает под звуки «Вальса цветов» Чайковского – я вижу перед собой совершенно другого ребенка. Вот уж правду говорят – музыка исцеляет.
Иногда меня одолевают сомнения, правильно ли я поступила, забрав Таню, усложнив этим жизнь не только себе, но и ни в чем не повинным младшим детям. Но когда наступают хорошие моменты в нашей жизни, то всё, о чем я жалею – это о том, что не забрала ее на несколько лет раньше: тогда бы у меня было чуть больше времени, чтобы дать ей всё то, чего она была лишена, оставшись когда-то без родной матери.