Читайте также: Храм – нельзя, мечеть – можно?
На фоне вполне позитивного отношения к мигрантам на Западе в России две трети населения иммиграцию воспринимают негативно. Об истории иммиграции в России и о причинах недоброжелательности к приезжим рассказывает профессор кафедры всеобщей и отечественной истории ГУ ВШЭ, доктор исторических наук Иван КРИВУШИН.
Человек мигрирующий
Проблема миграции — как внешней, так и внутренней — всегда была одной из ключевых проблем России, начиная с самых ранних эпох ее истории. Это совсем неудивительно, ибо вся история человечества, о чем слишком часто забывают, это история бесконечных добровольных или принудительных миграций. Однако на протяжении большей части российской истории миграционные процессы не воспринимались как некая угроза для существования общества и государства, поскольку основным их действующим лицом являлся как раз доминирующий этнос — восточные славяне (русские). Население Московского государства, как отмечают некоторые историки, было по сути дела «кочевым», и миграции представляли собой, как правило, форму колонизации, освоения захваченных территорий. Основным направлением миграции в российской истории поэтому стало юго-восточное, и оно оставалось таковым до целинной эпопеи хрущевской эпохи. Эти миграции, рассматривавшиеся в той или иной степени как один из способов исторического выживания и самореализации доминирующего этноса, естественно, представляли собой угрозу в первую очередь для тех этнических групп, которые в результате включения их территорий в состав Российского государства превращались в меньшинства. Достаточно вспомнить политику русификации окраин, методы которой варьировались от попыток религиозной и культурной ассимиляции местного населения до поощряемого увеличения доли русских в его составе и даже насильственных депортаций, практика которых восходит еще к Владимиру Святому и Ярославу Мудрому. Политика эта имела весьма зримые результаты. Так, в Бессарабии, например, доля молдаван в общем составе населения за 80 лет (с 1817-го по 1897-й год) сократилась с 76 до 56%. «Что не доделал русский штык, — говорили в XIX веке, — доделает русская школа».
Конечно, и в дореволюционный, и в советский периоды имели место и миграционные потоки в обратном направлении, в направлении центра, однако они никогда не приобретали такого размаха, как русские миграционные потоки на окраинные территории. Положение стало меняться только на закате советской эпохи. В 1960-х годах начинается реиммиграция русских из Закавказья (Армении и Грузии), в 1980-х — из Средней Азии, тогда как русская миграция в западные районы СССР практически прекращается.
Таким образом, переориентация миграционных потоков происходит еще до распада СССР, однако только с конца 1980-х годов иммиграция стала безусловно преобладать над эмиграцией; тогда же внутренние миграции, доминировавшие на протяжении большей части дореволюционной и советской истории, уступают место внешним.
Первая иммиграционная волна (первая половина 1990-х годов) состоит преимущественно из этнических русских, возвращающихся на историческую родину из образовавшихся на советской периферии новых независимых государств. За период 1992-2000 годов общее число мигрантов составило более 8 млн человек. В 2000-х характер иммиграции резко изменился — она становится в основном трудовой и состоит в первую очередь из представителей бывших этнических меньшинств СССР (украинцы, молдаване, узбеки, киргизы, таджики).
Много или мало?
Рост иммиграционных потоков стал вызывать беспокойство в российском обществе, особенно в последние годы, когда основную массу иммигрантов начали составлять не этнические русские. Опросы общественного мнения показывают, что если в начале 1990-х годов негативно относились к мигрантам не более трети опрошенных, то к середине 1990-х годов их число почти достигло 50%, а в середине 2000-х превысило две трети. Миграционная проблема стала одной из главных тем российской прессы и в конце концов приобрела политический характер.
Российские власти, чутко реагируя на негативное отношение к мигрантам основной массы населения, периодически сокращают квоту на трудовую миграцию. За четыре последних года она уменьшилась более чем в четыре раза (с 6 до 1,3 млн). Эти решения носят в первую очередь политический характер, поскольку, как показывают исследования, в целом не существует конкуренции на российском рынке труда между гражданами и мигрантами. В то же время в стране есть много рабочих мест, которые не пользуются популярностью среди местного населения. Спрос на низкоквалифицированный труд по-прежнему остается достаточно большим.
Насколько беспокойство российского общества отражает реальную угрозу, которую несет миграция, или же оно в своей основе является мнимым? Попытаемся посмотреть на нее с точки зрения мирового опыта. По данным на 2009 год, в Российской Федерации мигранты составляют 8,5% населения. Много это или мало? Возьмем страны Европейского союза, которые мы привыкли использовать в качестве модели для сравнения. Приблизительно тот же уровень миграции (от 5 до 10%) характерен для многих скандинавских стран (Дания, Норвегия, Исландия), для Великобритании, Бельгии, Португалии, Греции и Словении. В то же время доля мигрантов в большинстве европейских стран гораздо выше — от 10 до 20% (Германия, Франция, Испания, Италия, Нидерланды, Швеция, Австрия, Ирландия, а также бывшие республики СССР Беларусь, Молдова, Украина и особенно Латвия и Эстония). А в Швейцарии она достигает 23% (из 7,5 млн жителей). А как обстоит дело с развитыми странами за пределами Европы? В Канаде доля мигрантов составляет почти 18%, в Австралии — почти 20%. Миграционный показатель в России — 1,71 на 1000 человек, в Британии — 2,16, а в США — 4,3. В целом по доле мигрантов в составе населения Россия занимает 55-е место в мире. Правда, в абсолютных цифрах наша страна занимает второе место (12 млн 80 тыс.). Но в США, которые прочно удерживают первое место, мигрантов в настоящее более 38 миллионов.
Все это свидетельствует, что, во-первых, проблема миграции является общей для мира в целом и, во-вторых, что в России она (если брать статистический уровень) гораздо менее остра, чем во многих других странах. Во всяком случае, речь еще не идет о строительстве пограничных стен, как в Индии, которая по примеру Израиля возводит стену высотой 3,6 метра на границе с Бангладеш общей длиной около 4 тыс. километров; как в Саудовской Аравии и в Китае, которые строят «барьеры безопасности» на всем протяжении своих границ соответственно с Йеменом и Северной Кореей. Речь пока не идет и о массовых насильственных депортациях, подобных тем, какие осуществляли США (в середине 1930-х и в 1954 году по отношению к мексиканцам), Бутан (в 1991-1992 годах по отношению к непальцам) или Ангола (в 2007 году по отношению к конголезцам).
Не как у других
Очевидно, что расширение миграции — процесс естественный и неизбежный. Он неизбежен и для мигрантов, тем более что в современном мире политические и религиозно-культурные препятствия для их движения гораздо слабее, чем они были, например, в XIX столетии. Он неизбежен и для развитых стран, которые в условиях почти общего для всех них демографического спада нуждаются в новых рабочих руках. В России после достижения демографического пика в 1991 году (149 млн) население начало неуклонно сокращаться: за постсоветский период наша страна потеряла в целом около 7 млн человек. По данным на октябрь 2009 года, в ней проживает 142 млн человек. Причины демографического спада — низкий показатель рождаемости (чуть меньше 1,5 на 1000 человек), близкий к уровню развитых стран, и высокая смертность (особенно среди мужчин работоспособного возраста), значительно опережающая уровень смертности на Западе. Неудивительно, что в условиях экономического роста, который Россия переживала с начала 2000-х, потребность в рабочих руках обострилась. В то же время экономический кризис, начавшийся летом 2008 года, привел к естественному сокращению масштабов внешней миграции.
Приток мигрантов уменьшается, миграционная политика властей ужесточается, тем не менее нервозность в обществе по поводу мигрантов растет. Такова общая природа социального кризиса, порожденного экономическим спадом: недовольство тех, чье материальное положение ухудшается, вольно или невольно ищет «виновников» этого ухудшения и, как очень часто случалось в истории, находит в лице чужих — тех, у кого иной образ жизни, кто исповедует иную веру, у кого иной цвет лица, кто разговаривает на ином языке. Однако такая традиционная экономическая интерпретация, универсальная для всех стран и народов, хотя и имеет под собой основания, не может полностью объяснить растущую в российском обществе ксенофобию. Ибо враждебность по отношению к мигрантам не родилась с началом кризиса, она постепенно усиливалась на протяжении двух последних десятилетий, в том числе и в достаточно благополучные годы. Ее рождают иные, гораздо более глубинные и специфически российские причины.
Часто возникает вопрос — опыт миграционной политики каких стран было бы разумнее всего использовать при формулировании нашей собственной миграционной политики? Однако при неоспоримости того, что такой опыт необходимо знать и учитывать, мы должны спросить себя, не имеет ли ситуация с миграцией в России некоторые особенности, которые могут сделать выработанные в других странах стратегии малоэффективными, если они будут перенесены на российскую почву?
Замеры общественного мнения показывают две необычные для многих зарубежных стран черты отношения российского общества к мигрантам.
Во-первых, негативное восприятие мигрантов свойственно всем социальным группам и даже бизнесменам (50% в 2002 году), которые теоретически должны быть более других слоев заинтересованными в сохранении такого источника дешевой рабочей силы.
Во-вторых, объектом негативного восприятия являются все группы мигрантов независимо от их этнического происхождения или религиозной принадлежности. Даже к близким большинству россиян по культуре и образу жизни мигрантам из Украины и Белоруссии позитивное отношение не превышает 15%, не говоря уже о выходцах из Средней Азии или Кавказа. Совсем иная ситуация, например, в США, где восприятие мигрантов тесно связано с их этнокультурным происхождением: согласно опросам, более 50% жителей США положительно относятся к приезду в Америку европейцев — от англичан (66%) до поляков (53%), с несколько меньшей симпатией встречают африканцев (46%) и китайцев (44%) и гораздо более негативно относятся к мексиканцам (25%), вьетнамцам (20%) и особенно кубинцам и гаитянам (9-10%). Таким образом, можно говорить о недифференцированно отрицательном восприятии мигрантов российским обществом в целом.
Символический вакуум
Легко заметить, что отношение к мигрантам очень напоминает общее негативное представление об этнических меньшинствах, прежде всего выходцах с Северного Кавказа, независимо от того, являются ли они гражданами Российской Федерации или не являются. Православные и свободно говорящие на русском языке мигранты-украинцы и чеченцы, обладающие российским паспортом, практически в равной степени становятся объектом ксенофобии, воспринимаются как потенциальные нарушители желаемого социального и символического порядка. Это свидетельствует, что мы сталкиваемся с определенной формой социокультурного стереотипа, ставшего фактом массового сознания, который по своей природе иррационален и который отражает психологическое состояние современного общества.
Такая аморфность образа «врага» объясняется тем, что в традиционной оппозиции «мы» (русские) и «они» (нерусские) первый член диады остается неопределенным. Уже два десятилетия после краха СССР наша страна, история которой долгое время определялась нелегким выбором между имперским и национальным проектами, переживает глубокий кризис массовой идентичности.
Мы до сих пор не можем ответить на кардинальный вопрос, кто мы такие есть и что нас объединяет — общее этническое происхождение, общая вера, общий язык, общая территория, общие моральные или политические ценности. Однако эта «утрата идентичности», рожденная историческим прошлым, идет рука об руку с нарастающим в российском обществе ощущении — именно ощущении, которое очень редко рационализируется, — утраты социальной и даже цивилизационной перспективы.
Неспособность определить свою общегосударственную идентичность в значительной степени обусловлена тем, что мы так и не нашли своего места в этом мире глобализации, которая растворяет в своем плавильном котле все: религиозные традиции, национальные культуры, историческую память. После тектонических потрясений, вызванных развалом советской системы, после краха либеральных иллюзий 1990-х годов, неудачи путинского неотрадиционалистского проекта, пока не оправдавшихся надежд на православное возрождение среди всплеска внешней религиозности все большее число россиян начинает чувствовать, что они оказались в историческом тупике, из которого нет выхода.
Утрата обществом перспективы, вызванная углубляющейся деградацией социальных и политических структур, осознание обреченности российской государственности побуждает многих заполнять образовавшийся символический вакуум призраками прошлого имперского величия, которое вдохновляет одних и на которое обрушиваются другие. Оставаясь пленниками прошлого, мы все более неуверенно чувствуем себя в настоящем и все более страшимся будущего. В результате миграция, и внутренняя и внешняя, воспринимается только как еще один признак приближающейся катастрофы.
Ксения Кривошеина
Ксения КРИВОШЕИНА, Париж:
— Несмотря на огромный в последние десятилетия приток иммигрантов во Францию она еще не стала Америкой. В начале 1970-х годов Франция (по своему принципу «страна убежища») приняла сотни тысяч вьетнамцев, китайцев, камбоджийцев и лаосцев. Это были беженцы, спасавшие свою жизнь от коммунистических преследований. В основном они осели в Париже и на юге Франции. Живут своей обособленной жизнью, открывают магазины, рестораны, гостиницы. Их дети и внуки — это образцы хорошего обучения, многие вполне двуязычны и двукультурны, вживаются во французское общество, но не теряют корней. Почти никогда эта молодежь не замешана в межэтнических разборках с французами или арабами.Есть среди них и католики, службы в храмах идут на своем языке. Здесь не обойтись без исторической памяти.
После 1920 года Франция приняла огромное количество русских эмигрантов. В Париже 15-й округ так и назывался — «русский район». Была такая же концентрация и в парижском районе Пасси, под Парижем, в Медоне и Кламаре. Открывались храмы, выпускались газеты, журналы, работали школы и гимназии… Русская эмиграция оставила огромный культурный след во Франции. Дети и внуки постепенно вжились, многие из них забыли русский язык, но Православие крепко связывает русские семьи. Конечно, появились и смешанные браки с католиками. Вероятно, христианские основы сыграли не последнюю роль в благополучной жизни русских во Франции. Необходимо напомнить и о большом притоке польской иммиграции в 1920-е годы. Поляки в основном укоренились в северных районах Франции и работали на шахтах. Их дети сохранили живую веру, ассимилировались.
Бывший депутат Государственно Думы, башмачник в Париже, 1930
Во Франции всегда было много островных чернокожих французов, алжирских и тунисских арабов, были и франкоязычные колонии Чад и Сенегал. После войны в 1946 году Франция нуждалась в дешевой рабочей силе, а потому в обмен на нее те, кто приехал, получили «вид на жительство», а многие и гражданство. Это были настоящие многодетные работяги. Ни о каком культурном слое речь не шла и тем более о межэтнических и межрелигиозных разборках. Это было мирное мусульманское население. Работа—семья—молитва. Но время шло, и уже их дети, а потом и современные внуки стали проявлять недовольство и выражать чувства социального неравенства. Им казалось, что «их унижают».
Во Франции очень хорошо разработан пакет социальной защиты, а потому многодетная мусульманская семья имеет даже больше льгот и денежной помощи, чем обыкновенный семейный француз. Для иммигрантов построены целые пригородные поселки, много «государственных» домов в больших городах. Квартиры в этих домах выданы пожизненно, за очень низкую плату, коммунальные услуги оплачиваются мэриями.
Задача французского правительства — ассимилировать иммигрантов, не подавляя их национальные особенности. Строят мечети, пагоды, открывают католические храмы, где службы идут на языке мигрантов. Президент Франции Николя Саркози ставит задачу создать «умеренное мусульманство», толерантное ко всем религиям на территории «страны убежища». Высказывания крайне правого лидера Ле Пена только подлили масла в огонь и вызвали в свое время бурные протесты мусульман. Нынешнее правительство старается сдержать приток нелегальных иммигрантов и одновременно справиться с задачей внутри страны.
Во Франции действует закон о запрещении ношения мусульманского платка и тем более бурки и паранджи в общественных местах (школы, университеты, больницы). Есть частные школы: мусульманские и еврейские, где носят культовые предметы и одежду. Более того, во французских школах законом запрещено учителям ношение поверх одежды креста, иудейской кипы, а также значков с политической символикой.
К сожалению, меры по ослаблению межэтнической напряженности не приводят к желаемым результатам. Достаточно самого незначительного повода, чтобы возникали кровавые разборки между арабами и иудеями или арабов с полицией. Горят машины, льется кровь, тюрьмы наполнены мусульманской молодежью.
Протоиерей Петр Перекрестов
Протоиерей Петр ПЕРЕКРЕСТОВ, Сан-Франциско:
— США — мультикультурная страна. Фактор, объединяющий людей, проживающих в ней, ее национальная идея — свобода, в том числе и религиозная, демократия, достоинство личности и равенство, включая равенство религий. При обсуждении мультикультурности, однако, следует различать два понятия — ассимиляцию культур и их сосуществование. В Америке на практике реализуется по большому счету второе. В крупных городах США представлены практически все этнические группы, каждая может свободно сохранять свой язык, культуру и религию, при условии, что она не будет навязывать свою традицию другим, не будет никому мешать. Если же речь идет о маленьких городах в провинции, где эмигрантов меньше, а уровень образования и культуры значительно ниже, чем в центрах, то там привнесение новой культурной традиции нередко сталкивается с непониманием и даже враждебностью, во всяком случае, на первых порах.
Почему в Соединенных Штатах срабатывает система мультикультурности, а в других странах, скажем в странах «просвещенной» Европы, социальные отношения строятся по-иному? Вероятно, из-за того, что Америка — страна эмигрантов, в ней фактически нет коренного населения и доминирующей культуры. Здесь любой житель, будь он китаец, русский или немец, может стать полноценным американцем. США часто представляют как «плавильный котел» (melting pot) разных национальностей и религий. Между прочим, многие удивляются, узнав, что в Америке нет официального языка.
В США можно наблюдать довольно четкое разделение между личной, профессиональной и общественной жизнью, поэтому православный в Америке на уровне личной, семейной и приходской жизни ведет православный образ жизни, одновременно, на уровне профессиональном или общественном, оставаясь полноценным членом американского общества. Такое положение вещей приемлемо для православных, поскольку они могут, с одной стороны, сохранять верность своему вероучению и православным убеждениям, а с другой — вести, по апостолу Павлу, «жизнь тихую и безмятежную во всяком благочестии и чистоте».