Применение древних покаянных канонов в таинстве покаяния и исповеди с древности до настоящего времени

Прежде чем коснуться главного вопроса о применении древних канонов Православной Церкви как в древней, так и в современной практике совершения таинства покаяния, необходимо рассмотреть характерные для этого Божественного установления особенности, раскрываемые из самого Священного Писания.

Покаяние — исключительный дар Божественной Любви падшему человечеству, сообщаемый не в виде приложения или умножения средств, обогащающих жизнь человека. Даром этим является Сам Бог в Ипостаси Единородного Сына Божия, сшедшего с небес и воплотившегося от Духа Свята и Марии Девы и вочеловечшегося, отдавшего Себя по воле Отца Небеснаго на служение и спасение человеческому роду дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную (Ин 3:15). Как Искупитель и Спаситель человеческого рода, Христос имеет абсолютно исключительную власть разрешать человека от греха. Если не уверуете, что Я есть ваш Бог, то умрете во грехах ваших (см. Ин 8:24). Покаяние — явление Божественной силы в мире, поставившее человечество в совершенно новые условия приблизившегося Царствия Божия. Оставляя времена неведения, Бог ныне повелевает людям всем повсюду покаяться, — говорит апостол Павел (Деян 17:30).

Без ведения Бога, Себя явившего миру (что делает возможным вера), нет осознания греха. Без познания своей падшести невозможно Покаяние как Таинство новой жизни. Metanoe‹te ‘покайтесь’ как призыв Божий к перемене образа мыслей, перерождению самых основ нашего духа, нашего разума есть двуединый акт самопознания в реальности Открывшегося через пришествие в мир Сына Божия. Как в Рождестве Спасителя мира победились естества уставы, так в таинстве покаяния властию и силою Пришедшего спасти люди Своя от грех их (Мф 1:21) сокрушается закон непреложности и всеобщности греха. Оставаясь непостижимой в своей сути, власть Богочеловека вызвала у одних ужас и восторг, у других — недоумение и соблазн. Как Он, будучи Человеком, может отпускать человеческие грехи? Друг мытарям и грешникам идет дальше — провозглашает превосходство милости над судом. Пойдите, научитесь, что значит милости хочу, а не жертвы? Ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию (Мф 9:13). Блудники и мытари предваряют в Царствии Божием законников и фарисеев, ревностно стоящих на страже человеческих порядков. Больший из рожденных женами, друг Жениха, величайший из пророков Иоанн Предтеча определяется меньшим в Царствии Божием; первенство восхищает кающийся с креста разбойник. Такая перестановка в духовно-нравственном мире может быть осознанной только в свете совершившегося на Голгофе. Пролитая Кровь Агнца Божия, закланного от сложения мира за грехи мира, смерть Богочеловека, взявшего на Себя грехи всего человечества, произвели чудную перемену и на земле, и на небе. Согласно Своему волеизъявлению, Сын Человеческий, Сын Божий не пришел в мир, да судит мирови, но да спасется Им мир. Суд и власть вязать и решить дела человеческие Господь отдает Своим ученикам, святым Апостолам, а в их лице и всей Церкви: Приимите Дух Свят: имже отпустите грехи, отпустятся им, и имже держите, держатся (Ин 20:22–23). Повеждь Церкви, аще же и Церковь преслушает, буди тебе, якоже язычник и мытарь (Мф 18:17). Здесь мы стоим у истоков наших церковных покаянных правил и канонов, регулирующих духовную жизнь.

Прежде чем углубиться в рассмотрение положительных данных Священного Писания, ставших основанием покаянной дисциплины, важно отметить, что покаяние как таинство новой жизни всегда предполагает активное раскрытие и устремленность души к Богу через веру. Покайтесь и веруйте в Евангелие (Мк 1:15). Вера — душа покаяния. Без веры покаяние беспредметно. Покаяние нераскаянное спасения не приносит. Ведение своей греховности без исцеления от нее не спасает. Вера и покаяние — два крыла, переносящих грешника через пропасть, отделившую человека от его Творца Бога. Покаяние всегда прилично всем: и грешникам, и праведникам, желающим улучить спасение. Нет предела усовершению в деле покаяния, потому что совершенство и самых совершенных подлинно несовершенно. Посему-то покаяние как путь жизни не исчерпывается ни временем, ни делами (преподобный Исаак Сирин). Чем выше человек нравственно, тем сильнее в нем чувство своего недостоинства и тем обильнее его покаянные слезы (Патриарх Сергий). Согласно определению святителя Игнатия Брянчанинова, “по­каяние есть сознание своего падения, соделавшего естество человеческое непотребным, оскверненным, и потому постоянно нуждающимся в Искупителе”. В вере и покаянии, как в малом зерне, заключено все заповеданное Господом. “Если мы будем подвизаться в покаянии и в вере до самой смерти, и тогда не исполним должного, равноценного Царствию Небесному, приблизившемуся к человечеству”. Евангельская обретшаяся драхма, затерявшаяся овца, найденная в горах, блудный сын, “при­шедший в себя” и “возвратившийся в отчий дом” — небесные плоды, и отражаются ликованием ангельских сил на небе. Преподобный Амвросий Оптинский проницательно усматривает, что все Святое Евангелие начинается и оканчивается призывом к покаянию (Письма преподобного Амвросия). Имеющий абсолютную власть вязать и решить человеческие грехи Господь и Спаситель ни единой души не связывает предварительными условиями, кроме оставления греха и беззакония. Ни Аз тебе осуждаю: иди, и отселе ктому не согрешай, да не горше ти что будет (см. Ин 8:11; 5:14). Дом души, очищенный и освященный, не может быть местом запустения, иначе последствия будут более разрушительными. Пренебрежение Даром благодати открывает двери всем страстям и порокам. Семь злейших духов становятся обладателями такой души. Это не род епитимии, а закон жизни, не терпящей пустоты. Принятие благодати Божией предполагает активное включение в христианскую жизнь. Согласно Святому Евангелию, епитимия рождается как внутренняя потребность кающегося грешника, ничем не могущего воздать за великую любовь и милость Божию, как решимость половину имения отдать нищим и вчетверо более возвратить несправедливо обиженным (см. Лк 19:8). Или как потребность следовать за Господом и служить Ему своим имением (жены мироносицы). Внидох в дом Твой, воды на нози Мне не дал — говорит Господь Симону фарисею, — сия же, отнележе внидох, не преста облобызающи Ми нозе. Маслом главы Мне не помазал еси, сия же миром помаза Ми нозе. Сего ради, глаголю ти, отпущаются греси ея мнози, яко возлюби много (Лк 7:44–47). Вот подлинная природа епитимии, выявляемая не из насильственного наложения бремен неудобоносимых, чему всегда противится Господь, но из чувства неоплатного долга грешника перед бездной любви Божией.

Может показаться, что в Святом Евангелии не найдется прямых указаний на решительные действия Господа, со вне проявляемые, которые впоследствии будут обозначены как епитимия. Это не так. Множество примеров свидетельствует о том, как Спаситель самыми могущественными силами Своего Божественного Слова как обоюдоострым мечом отсекал всякую попытку человеческой ограниченности и падшести внести в домостроительство Спасения человеческого рода что-либо чуждое Божественному смотрению, и тут не было лицеприятия к тому, кто был причиной противления воле Божией, — ближайший ли ученик, облаченный ли высшей царскою властию Пилат, первосвященник или просто грешник. Иди за Мною, сатано, соблазн Ми еси: яко не мыслиши яже суть Божия, но человеческая (Мф 16:23). Страшно представить, что эти громоподобные слова были адресованы первоверховному Апостолу. Не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше, — слышит Пилат (см. Ин 19:11). Отойдите от Мене все делатели неправды, не знаю вас, творящих беззаконие (см. Мф 7:23),­ — на все времена ко всем звучит суровое предупредительное слово Господа. В этих решительных действиях и словах Богочеловека являет себя другая, обратная сторона епитимии как явления Божественной воли и власти, направленной на врачевание человеческих пороков и страстей. Этот жизненно важный принцип отделения, или отсечения чужеродного был заложен в Церковь Божию как Тело Христово в таинственный момент ее зарождения (Тайная вечеря); вспомним удаление одного из двенадцати апостолов. Исследуя Священное Писание как Ветхого, так и Нового Завета, можно убедиться в том, что там, где высшей волею Божией и верою людей определяется обществу или избранному народу, как живому организму, быть Церковью Божией, там появляется задача защиты как со внешней, так и с внутренней сторон жизни. И самым мощным духовным средством до нашего времени остается средство отлучения, запрещения. В Апостольском Соборе мы не найдем готовых, зафиксированных догматических определений, касающихся покаянной дисциплины, но в самих постановлениях — ибо угодно Святому Духу и нам не возлагать на вас никакого бремени более, кроме сего необходимого: воздерживаться от идоложертвенного и крови, и удавленины, и блуда, и не делать другим того, чего себе не хотите (Деян 15:28–29) — уже можно почувствовать определенную форму запрета, позволяющую в дальнейшем развиться в канонические нормы. Из той же книги Деяний одновременно можно видеть, что в практической жизни первохристианских общин имели место и решительные проявления апостольской власти там, где духовно-нравственной жизни Церкви грозила опасность. Вспомним решение апостола Павла передать кровосмесителя сатане, да дух спасется (см. 1 Кор 5:5), или пламенную реакцию апостола Петра на черезвычайный тяжести грех против Духа Святаго Анании и Сапфиры, страшный по своей ложной изначальности, могущей в самые основы зарождающейся Церкви Христовой заложить яд полуправды: Что <…> согласились вы искусить Духа Господня? (Деян 5:9).

В послеапостольские времена золотого христианского века вместе с обретением свободы Церковь Христова открыла возможность многим народам из разных стран Римской империи принимать христианство. Естественно, встали задачи разработки духовно-нравственных дисциплин, регулирующих нормы христианской жизни. Сонм великих Святителей — Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, Григорий Нисский, Дионисий Александрийский, Григорий Неокесарийский, Афанасий Великий, Петр Александрийский, Амфилохий Иконийский и многих других святых иерархов Церкви Христовой составляет канонические и догматические определения, рассылая их в своих окружных посланиях для руководства церковной жизни.

В эпоху Вселенских Соборов их участники засвидетельствовали: “Храним не нововводно все Писанием или без Писания установленные до нас Церковные Предания, последующе Богоглаголивому учению святых Отцов наших и Преданию Кафолической Церкви” (VI Вселенский Собор) и дали тщательно разработанные правила и догматы, необходимость появления которых диктовалась требованиями жизни и времени. В деле дальнейшего исторического обзора древних покаянных канонов и их применения в таинстве исповеди удобно остановить внимание на самых полных сборниках покаянных канонов. Такими древнейшими сборниками церковного права, дошедшими до нас, являются “Кормчая” и “Номоканон, или Законоправильник” с 1658 года стереотипно издаваемый в конце Большого Требника, который первоначально не принадлежал Требнику, а составлял особую книгу. В ней ясно и прямо указанно ее церковно-практическое назначение — быть руководством для духовников при совершении исповеди и наложении епитимий на кающихся. Автором Номоканона принято считать святого Патриарха Иоанна Постника, поэтому Номоканон называется Постниковым.

Номоканон

Постников Номоканон дошел до нас в нескольких различных редакциях. Общая основа всех редакций одна и та же: наставление, или руководство духовникам, как они должны принимать тайную исповедь в тайных грехах, будет ли то грех уже совершенный или состоящий в одном только греховном помышлении, и прилагать к принесшим такую исповедь древние церковные правила о публичных и долгосрочных покаяниях, назначенных собственно для явных, уличенных грешников. Так как сроки публичных покаяний или епитимий и в самых древних правилах назначены не безусловно, а с предоставлением лицам, облеченным властью вязать и решить, права смягчать епитимию для искренно кающихся и усердных в заглаждении своего греха (Василия Великого правило 74), то Постник, имея, конечно, в виду, что добровольная исповедь в тайных грехах уже сама по себе свидетельствует о готовности грешника примириться со своею совестью и Богом, сократил прежние епитимии наполовину и более.

Зато у него со всею точностью определены другие внешние принадлежности покаяния, именно: строгое воздержание в пище, ежедневное совершение известного числа земных молитвенных поклонов и раздача милостыни. Не подлежит сомнению, что и по древним правилам лица, добровольно открывавшие свои тайные грехи епископу или священнику, получали от этих духовных врачей епитимии более снисходительные, чем те, каким подвергались явные и уличенные совершители тех же греховных деяний. “Возбудивший сам себя к исповеданию грехов, — говорит, например, святитель Григорий Нисский в 4-м своем правиле, — как уже начавший врачевание своего недуга тем самым, что решился по собственному побуждению быть обличителем своих тайн, и как показавший знамение своего изменения к лучшему, да будет под епитимиею более снисходительною”. Это снисхождение выражалось не только в сокращении срока епитимий, но и в изменении самого вида ее: за тайный и добровольно исповеданный грех и епитимья назначалась тайная. Так, в 34-м правиле Василия Великого постановлено: “Жен, прелюбодействовавших и исповедовавшихся в том по благочестию, или каким бы то ни было образом обличившихся, отцы наши запретили явными творити, да не подадим причины к смерти обличенных, но повелели стояти им с верными, доколе не исполнится время покаяния”, — без сомнения, не то время, какое в 58-м правиле того же Отца Церкви назначено для уличенных прелюбодеев, то есть не 15 лет, а другое, сокращенное, именно, как надобно думать, не больше двух лет, в продолжение которых явный прелюбодей, по сейчас установленному правилу, должен был находиться на той же (последней) ступени публичного покаяния — “стояния с верными”. Ибо в противном случае самая продолжительность покаяния “необъявлен­ной” прелюбодеицы неминуемо повела бы к открытию тайны ее греха пред всеми и прежде всех — пред мужем, тогда как двухлетнее удаление от евхаристии могло быть всеми понимаемо в смысле епитимий за какой-либо маловажный грех.

Подобное же правило дает Василий Великий и о другом тайном грехе, дошедшем до сведения блюстителей церковной дисциплины (епископа или покаянного пресвитера) путем добровольной исповеди пред ними самого совершившего: “Украд­ший, аще сам по себе, раскаясь, обвинит себя, на год да будет удален от причастия токмо Святых Тайн” (правило 61). Тут нет никакого публичного оказания епитимии, тогда как по тому же правилу вор уличенный должен один год находиться в числе припадающих (значит, явно кающихся), и другой — стоять с верными (что после припадания было продолжением той же публичной епитимии). На такой же точно случай в 6-м каноническом ответе святителя Григория Нисского дано правило, еще ближе стоящее к покаянной системе Постника, именно: “при­своивший себе чужое чрез тайное похищение и потом чрез исповедь грех свой объявивший священнику да врачует недуг упражнением, противоположным своей страсти, то есть раздаянием имения нищим”. Тут мы видим и священника, принимающего исповеди в тайном похищении чужой вещи, и пример несомненно тайной епитимии за этот грех, состоящей в домашней раздаче милостыни нищим, что многими делалось тогда и без всякой епитимии, по долгу христианской любви к ближним или по склонности к нестяжательной монашеской жизни.

Начала новой покаянной системы, положенные в только что рассмотренных правилах, должны были получить более широкое развитие после того, как в Константинополе при архиепископе Нектарии (в конце IV века), а потом и в других восточных Церквах упразднена была должность так называемого покаянного пресвитера. Это был особый делегат епископской власти вязать и решить, обязанности которого состояли: 1) в наблюдении за публично кающимися, то есть преданными церковному покаянию по формальному епископскому суду за явные и доказанные преступления против закона Божия, 2) в принятии тайной исповеди от лиц, добровольно каявшихся в своих тайных грехах, и 3) в наложении на таких лиц епитимий вроде тех, какие “по преданию Отцов” определены в вышеизложенных правилах Василия Великого и Григория Нисского. Само собой понятно, что после упразднения этой должности все соединенные с нею обязанности снова перешли к епископам. Понятно также, что епископы пяти следующих столетий при многосложности своих занятий по церковному управлению, при многолюдности своих духовных паств, а главное — при несомненном понижении уровня общественной нравственности и при более легком отношении христиан к исполнению своих церковных обязанностей не могли уже ни соблюдать во всей строгости прежние правила о церковных покаяниях, ни тем менее принимать на тайную исповедь всех, кто желал бы таким образом очистить свою душу от грехов мысли и дела, если последние оставались известными только самому совершителю. Отсюда по необходимости должны были произойти два последствия: во-первых, ослабление прежней строгости публичных покаяний за явные грехи, бывшие предметом открытого формального церковного суда (то есть более или менее значительное сокращение сроков этих покаяний), и во-вторых, образование в том же духе и направлении новых епитимийных правил, назначенных собственно для практики духовников, в ведение которых перешла от прежних покаянных пресвитеров тайная исповедь и соединенная с нею особая дисциплина церковных покаяний. Оба эти явления как результат действия одной и той же причины и выражение одного и того же взгляда на конечную цель всех церковных наказаний выступают в истории нераздельно и взаимно влияют одно на другое.

Еще за некоторое время до упразднения должности покаянного пресвитера святитель Иоанн Златоуст, будущий преемник Нектария на Константинопольской кафедре, в своем сочинении “О священстве” высказывал такие воззрения на отношение духовного пастыря к согрешающим и подлежащим исправлению посредством церковных епитимий, которые возвещали близкое наступление новой эпохи в истории церковных покаяний. “Не просто по мере грехов, — писал он, — должно назначать епитимии, но принимать во внимание произволение согрешающих, дабы, желая сшить разорванное, не разорвать еще больше, и стараясь поставить упадшее прямо, не причинить еще большего падения. Ибо слабые и рассеянные и преданные большею частью мирским удовольствиям, к тому не много думающие о своем роде и могуществе, будучи постепенно и мало-помалу отвращаемы от грехов, могли бы если не совершенно, то хоть отчасти освободиться от обладающих ими зол. Но если бы кто вдруг приложил к ним всю меру строгости, то лишил бы их возможности получить и малейшее исправление. Ибо душа, вдруг принужденная оставить всякий стыд (для исполнения публичного покаяния), впадает в отчаяние, и потом ни кротким словам не повинуется, ни угрозами не усмиряется, но делается гораздо хуже того города, в осуждение которого пророк сказал: лице блудницы бысть тебе, не хотела еси постыдиться ко всем (Иер 3:3). Поэтому нужно пастырю иметь великое благоразумие и бесчисленное множество глаз, чтобы со всех сторон осмотреть состояние души кающегося. Ибо как многие доходят до безумия и отчаяния в своем спасении вследствие того, что не могут перенести суровых врачеств, так, наоборот, есть такие, которые, не получая наказания, соответственного их грехам, побуждаются к нерадению, делаются гораздо худшими и приобретают наклонность грешить еще больше. Итак, не должно священнику ничего такого оставлять без испытания, но тщательно уяснить себе все и употреблять соответственные средства, дабы его труд не был напрасен”. Вообще Златоуст в своих проповедях и других сочинениях не раз высказывал мысль, что покаяние оценивается не по своей продолжительности, а по душевному состоянию кающегося, и что можно получить очищение от грехов и в один день. Само собой понятно, что сделавшись Константинопольским архиепископом, Златоуст получил возможность проводить те же самые воззрения и в своей судебной деятельности по отношению к лицам, подлежащим за свои грехи церковным наказаниям. Это и подало повод его многочисленным врагам возводить на него, между прочим, такое обвинение: “он потворствует грешникам, внушая им: если ты снова согрешил, снова покайся, и сколько бы раз ты ни согрешил, приходи ко мне: я тебя исцелю”.

Высокий авторитет, каким пользовались сочинения Златоуста на всем христианском Востоке, доставил его изложенным воззрениям господство в покаянной практике и других восточных Церквей. Так, ученик Златоуста преподобный Нил Синайский строго осуждал пресвитера Хариклия за то, что тот требовал от одного лица, публично покаявшегося в своем грехе, точного исполнения всех внешних дел покаяния, предписанных в существующих церковных правилах, не обращая внимания на нравственное состояние этого лица, не допускавшее такой строгости. В древнее время церковная дисциплина была более строга, чем ныне, и люди, впадшие в тяжкие грехи, несли публичное покаяние и подвергались таким церковным наказаниям, каких не знает нынешняя жизнь. Тогда было несколько разрядов кающихся, или несколько степеней покаяния (см., например, I Вселенского Собора12; священномученика Григория Неокесарийского 12; святителя Василия Великого 56). Первый разряд кающихся, несших церковное наказание за свое преступление, составляли плачущие: они стояли вне дверей молитвенного дома и, стоя здесь, просили входящих в храм верных помолиться за них, исповедая при этом свое преступление. Одни из плачущих могли стоять под кровом, другие же стояли под открытым небом, подвергаясь всем климатическим превратностям (почему и назывались обуреваемые). Положение кающихся этой степени было таково, что возбуждало сострадание и плач всех проходящих. Второй разряд, в который вступали прошедшие степень плача, составляли слушающие Писание: они стояли внутри врат в притворе и могли находиться здесь до молитвы об оглашенных, а перед началом этой молитвы должны были исходить. Из разряда слушающих кающийся переходил в разряд припадающих, которые стояли внутри врат храма и выходили из него вместе с оглашенными, повергаясь прежде оставления храма перед епископом и всеми верующими, прося прощения, отчего и произошло и их название — припадающие. Последний разряд, в который вступали прошедшие первые три стадии покаяния, образовывали стоящие с верными. Они не выходили из храма вместе с оглашенными и допускались до участия в молитве верных, но не сподоблялись причастия Святых Таин. Только после более или менее продолжительного прохождения этих степеней покаяния согрешивший допускался до причастия Святых Таин, что означало полное примирение с Церковью. Указанный образ покаяния представляет собой подвиг сердечного сокрушения кающегося о своем греховном падении, а четыре вида этого покаяния выражали степень соразмеряемого греху наказания и вместе степени соразмеряемого с плодами покаяния возвращения грешника в общение верных и примирения с Церковью.

Епитимии (о разрешении и запрещении)

Древние церковные правила назначают епитимии, состоящие в более или менее продолжительных отлучениях грешников от причастия Святых Таин (см. например, VI Вселенского Собора 87; Анкирского 20; святителя Василия Великого 7, 11, 22, 38, 56, 65, 75). Такая строгость не была и не могла остаться непременною во всех случаях и на все времена. Напротив, при наложении епитимии составители указанных правил внушали необходимость применяться к нравственному состоянию кающегося лица (Григория Нисского 2, 3, 4, 5) и даже к внешнему его положению (святителя Василия Великого 34) и вообще советовали каждому не смотреть на правила о продолжительности епитимий как на непременные догматы, но в приложении их искать спасения грешной души и руководствоваться благоразумием (см. VI Вселенского собора 102). Вообще каноны Отцов и Соборов о продолжительном отлучении от Святых Таин за те или иные грехи должны быть ныне принимаемы священниками в руковод­ство только для определения тяжести того или другого греха. Ныне более хрупко и слабо стало религиозное чувство христиан, и нет той нравственной крепости, которая древних христиан делала более стойкими в подвиге и более выносливыми по отношению к тем мерам взыскания, какие узаконял обычай церковного общества, ревниво оберегавшего чистоту своих членов. Древние строгие и продолжительные епитимии, состоявшие в отлучении от Причастия на целые десятилетия, непосильны нашему измельчавшему и расслабившемуся духовно-нравствен­но поколению, хотя и в наше время полезно применение к делу в потребных случаях всей строгости древних установлений церковных. Религиозное чувство современных христиан, не отличающееся глубиной, может совсем заглохнуть в человеке, если надолго отстранить его от приобщения Тела и Крови Господней. Удаленный от трапезы Господней на многие годы, человек отвыкает от Церкви и попадает в число мертвых, безнадежных членов христианского тела. При нынешнем религиозном состоянии нашего общества долговременное покаяние вместо того, чтобы согреть доброе чувство веры и сделать человека более чистым и внимательным к себе, может только охладить его и довести до нравственной небрежности. Достаточное вразумление ныне может быть даваемо кратковременным запрещением, и этим кратковременным запрещением скорее можно достигнуть доброй цели, чем прежнею долголетнею епитимиею. Имея в виду изменившиеся обстоятельства времени, наш Духовный регламент и узаконяет (см. Прибавление О правилах Причта Церковного, 14 пункт): “в древнем обычае бывшую епитимию, еже на долгое время лишати причастия Тайн Святых, понеже она древле сила во врачество, яко показующая грехов мерзость, и востягающая злые похоти, ныне же не токмо не страшна многим, но и желаемая ленивым стала, тайным раскольникам и весьма любимая, и притворных грехов исповеданием нарочно поискуема, — отселе оставити, и оной к тому не употребляти помянутых ради вин, и по силе <…> учительских наставлений, подобает” ¹. Вследствие этого даже и в том случае, когда сам кающийся признает себя недостойным причащения Святых Таин и добровольно соглашается отложить на время причащение, священник должен наблюдать, чтобы удаление кающегося от трапезы Господней не было продолжительным, например, на год и более. Что же касается возбуждаемого некоторыми вопроса о том, могут ли в настоящее время исповедники вообще быть отлучаемы от святого причастия на несколько лет, то вопрос этот разрешается для священников тем руководственным указанием архиерея, за которым они в этих случаях должны обращаться.

Какие перемены потерпела на востоке дисциплина публичных церковных покаяний со времени упразднения должности покаянного пресвитера до конца VII столетия, всего яснее видно из постановлений Трулльского, пято-шестого Вселенского Собора (692). Некоторые из них представляют прямое смягчение епитимий, назначенных в прежних правилах за те же самые преступления. Так, по 68 правилу Василия Великого за вступление в брак в близких степенях родства определяется епитимия “прелюбодеев”, то есть 15 лет покаяния, а Трулльский собор подвергает совокупившихся таким браком епитимии семилетней, как блудников (правило 54), В такой же точно мере собор в 87 правиле сократил срок покаяния, определенный Василием Великим, для жены, оставившей своего мужа или им оставленной и вступившей в другой брак (правила 9, 48), причем отцы Собора, без сомнения, руководились еще и требованием справедливости, так как в правилах Василия Великого делалась уступка обычаю, в силу которого муж в тех же самых случаях признавался виновным только в блудодеянии и подвергался семилетнему покаянию (правила 9 и 77). За другие нарушения церковного порядка, не предусмотренные в прежних правилах, Собор назначает иногда такие мягкие и краткосрочные епитимии, каких вовсе не знало древнее каноническое право, например, семидневное запрещение священнослужения клирикам, одевающимся в неприличные их званию одежды (правило 27), семидневное же отлучение мирян от церкви — за преподание себе Святых Таин без участия епископа или пресвитера (правило 58) и 40-дневное — за присвоение себе церковно-учительского дела в народных собраниях (правило 64). Наконец, весьма знаменательно и то, что в большинстве правил Трулльского собора мирянам за разные преступления определяется просто отлучение от церкви без указания срока, а клирикам в тех же случаях — извержение из сана. Как первое наказание нельзя, конечно, понимать в смысле отлучения на всю жизнь, так и второму нельзя придавать значения безусловно необходимой кары в каждом отдельном случае. Сам Собор в последнем (102) своем правиле дает следующее общее наставление о том, как должны быть использованы его собственные постановления о епитимиях за то или другое преступление: “Приявшие от Бога власть решити и вязати должны рассматривати качество греха и готовность согрешившего ко обращению, и тако употребляти приличное недугу врачевание, дабы, не соблюдая меры в том и в другом, не утратити спасения недугующего <…> Почему духовное врачебное искусство являющему подобает во-первых, рассматривати расположение согрешившего и наблюдати, к здравию ли он направляется или, напротив, собственными нравами привлекает к себе болезнь, и како между тем учреждает свое поведение; и аще врачу не сопротивляется и душевную рану чрез приложение предписанных врачевств заявляет, в таком случае по достоинству возмеривати ему милосердие <…> Не должно ниже гнати по стремнинам отчаяния, ниже опускати бразды к расслаблению жизни и небрежению, но должно непременно каким-либо образом или посредством суровых и вяжущих, или посредством более мягких и легких врачебных средств противодействовати недугу и к заживлению раны подвизатися, и плоды покаяния испытывати, и мудро управляти человеком, призываемым к горнему просвещению. Подобает убо нам и то, и другое ведати”; и точные предписания правил о сроках покаяния (официальный перевод этого текста в Книге Правил и приличное ревности покаяние неверен, так как не соответствует предыдущим словам собора о суровых и вяжущих врачебных средствах, на которые прямо указывает выражение препятствиями к соблюдению точности, и требуемые обычаем мягкие и легкие врачебные средства указаны собором вслед за суровыми и вяжущими — прот. Г. Б.). Для неприемлющих же строгости Правил “следовати преданному образу, яко же священный Василий поучает нас”. Итак, Собор предоставляет “приявшим власть вязать и решить” самим определять меру канонического наказания клирикам и мирянам, виновным в нарушении постановленных им правил, сообразуясь при этом с душевным настроем согрешивших. Таким образом, предусмотрительно назначенное Собором бессрочное отлучение мирян от церкви в случае глубокого и несомненного раскаяния их в своем грехе может обратиться в самое кратковременное, а сообразно с этим и извержение клириков из сана при том же условии и других смягчающих обстоятельствах может быть заменено более снисходительным наказанием, именно: временным запрещением священнослужения. Косвенное указание на возможность такой замены находится в 13 правиле VI Вселенского Собора, в конце которого сказано: “аще кто, пресвитер или диакон под видом благоговения изгонит жену свою, да будет отлучен от священнодействия; а пребывая непреклонным, да будет извержен”. Если в этом случае упорство клирика в своем антиканоническом поведении ведет к отягчению первоначально наложенного на него наказания, то в других случаях искреннее и глубокое раскаяние виновного в своем грехе может сопровождаться обратным последствием — понижением определенного Собором наказания на одну степень.

Как в правилах Трулльского собора формально и навсегда смягчена строгость прежней системы канонических наказаний клирикам и мирянам за открытые преступления их против церковного порядка, так в Номоканоне, носящим на себе имя патриарха Иоанна Постника, дан неизменный для будущих времен образец особой покаянной дисциплины, предмет которой составляют тайные грехи, открываемые на тайной же исповеди. Само собою понятно, что если Собор в последнем своем правиле внушает принявшим власть вязать и решить налагать епитимии на явных и уличенных грешников не по точному смыслу существующих церковных правил, а по усмотрению общего нравственного состояния и душевного настроения грешников, то тем естественнее было руководиться таким же воззрением автору покаянного Номоканона, предназначенного для врачевания больных тайными грехами, которые не производят соблазна в церковном обществе и добровольная исповедь которых уже сама по себе есть начало нравственного исправления согрешивших. И действительно, основные положения Постникова Номоканона совершенно согласны с содержанием последнего правила Трулльского собора: «Епитимии даются, — рассуждает автор, — по силе и произволению принимающего их, а не по мере его грехов. Ибо случается, что немного согрешивший бывает готов принять на себя великую епитимию, чтобы таким образом получить не только очищение, отпущение грехов, но и венец; и наоборот, много согрешившему, но беспечному дается малая епитимья, дабы он не был удручен тяжестью ее и не потерял всего по беспечности. Ибо нам не повелено в одно и то же время и облегчать тяжесть, и налагать тяжесть. Ибо иго Христово благо, и бремя Его легко есть. Поэтому принимающий исповедь должен сострадательно и милосердно брать во внимание различие и времен, и мест, и ведения, и неведения, и во всем следовать цели епитимий, указанной Отцами. Ибо божественный Златоуст говорит, что не по времени судится покаяние, а по расположению души. Тому же поучает и Василий Великий, говоря: “мы не по времени судим о сем действительном исправлении грешника, но взираем на образ покаяния” (правило 74). Зная это, духовник должен определять епитимии не по точному смыслу Божественных правил, а по качеству лица».

Поразительное сходство этих слов с последними словами 102 правила Трулльского собора (сходство, конечно, внутреннее, логическое, а не буквальное), а с другой стороны — то обстоятельство, что автор Номоканона оправдывает свою покаянную систему ссылкою на Василия Великого и Златоуста, а не на указанное правило Трулльского собора, стоящее к этой системе гораздо ближе, наконец, простое соображение, что примеры смягчения древних епитимийных правил должны были и раньше гораздо чаще встречаться в духовной практике, чем в области открытого церковного суда, и, во всяком случае, раньше Трулльского собора, — все это невольно заставляет отдать Постникову Номоканону старшинство пред названным Собором и видеть в последнем соборном правиле подтверждение общих начал покаянной системы, принятой в Номоканоне. Правда, Собор ни в этом, ни в своем 2-м правиле, где исчислены все утвержденные им источники канонического права, не упомянул о покаянном уставе Иоанна Постника, но отсюда с большею вероятностью можно заключать не о том, что такого устава тогда и не существовало, а о том, что он не входил еще в состав общецерковного канонического кодекса, а употреблялся отдельно от него по своему специальному назначению как справочная книга для духовников. Собору достаточно было утвердить своим авторитетом только основные начала новой покаянной системы, одинаково и уже давно принятой как в церковно-судебной (епископской), так и в духовнической практике. Последнее доказывается не только Номоканоном, носящим на себе имя Иоанна Постника, но и другим подобным же церковно-литературным произведением, автор которого жил также до Трулльского собора и в подлинности которого нет причин сомневаться.

Мы говорим о сочинении святого Софрония, патриарха Иерусалимского (около 640 года) “Об исповеди”. Оно начинается такими же общими положениями, какие содержатся и в некоторых редакциях Постникова Номоканона, именно — о различии видов и способов исповеди по различию звания, возраста и состояния лиц исповедающихся; о необходимости для духовника знать качества душевных болезней, чтобы употреблять против них соответственные духовно-врачебные средства, и о том, чтобы сам духовник был свободен от тех недугов, от которых должен излечивать других. За этими положениями идет ряд правил, большая часть которых выписана из общецерковного канонического кодекса, но между ними есть и такие, которые находятся и у Постника и повторяются в нашем Номоканоне. Мы не хотим этим сказать, что святитель Софроний уже пользовался покаянным уставом Постника, а указываем только на факт, в виду которого современное существование этого последнего устава представляется делом вполне вероятным.

Константинополь не мог отставать от Иерусалима в сознании нужд церковной практики. В центре церковной жизни всего христианского Востока прежде, чем где-нибудь, устанавливались образцы новых церковных порядков, которые принимались потом и другими восточными Церквами. Припомним, например, хотя бы историю упразднения должности покаянного пресвитера. Здесь же должно было появиться и первое руководство для духовников, заступивших место этого пресвитера, поскольку в его ведении находилась тайная исповедь ². Само собою понятно, что это руководство должно было получить собственный авторитет после того, как принятая в нем система смягченных церковных епитимий подтверждена была в последнем правиле Трулльского собора.

Примеры широкого действия епитимийной системы Постника мы находим в сочинениях преподобного Феодора Студита, литературная деятельность которого началась приблизительно спустя столетие после Трулльского собора. Как писатель и вместе духовник не только своих монахов, но и посторонних лиц, преподобный Феодор в своих сочинениях дает полную и живую картину современной духовнической практики. Прежде всего мы находим у него повторение основных положений Постникова Номоканона. “Главная сила епитимии, — говорит он в одном своем каноническом ответе, — заключается в удалении от приобщения Святых Таин на время, которое назначает налагающий епитимию. А это время нельзя определить в точности и одинаково для всех ввиду того, что один отличается от другого и достоинством, и знанием, и усердием, и возрастом, так что иногда достаточно ограничить епитимию одною четыредесятницей. Само собой понятно, что в состав епитимий кроме удаления от Святых Таин входят и молитвы, и коленопреклонения, и воздержание в пище по мере сил состоящего под епитимиею”. На основании этих положений Феодор Студит составил в руковод­ство себе и другим духовникам краткий покаянный Номоканон под заглавием: “Правила об исповеди и решениях по ней”, то есть о наложении епитимий. Из этих правил видно, между прочим, что тогдашняя практика сокращала канонические сроки епитимий за некоторые грехи еще более, чем это допускалось в Номоканоне Постника. Так, за убийство у Постника полагается епитимия на 4 и 5 лет, а у Феодора Студита на 3 года; за прелюбодеяние, мужеложество и скотоложество — у первого 3 года епитимий, у второго 2; за кровосмешение с родною сестрою и женою сына у первого та же епитимия, у второго в первом случае 3 года, в последнем — 2. Вообще Феодор Студит не знает епитимий, продолжающихся более 3 лет, и только в отношении к нераскаянным грешникам находит нужным держаться древних строгих правил (именно Василия Великого), которым и противополагает свои собственные.

Вообще же составители нашего Номоканона пользовались книгою Постника только тогда, когда на известный случай не находили правила в общецерковном каноническом кодексе, да и в этих случаях неизменно повторяли только те правила Постника, которые находились у Властаря (см. статьи 59–62, 63; 72–75). Если же оказывалась нужда обращаться и к другим, старшим редакциям Постникова Номоканона, то авторы нового епитимийника брали отсюда только то, что более согласовалось с правилами древней дисциплины церковных наказаний (см., например, статьи 35, 37, 39, 41). Однако все эти отличия нашего Номоканона от Постникова не знаменуют собой действительного отступления от системы этого последнего и поворота в сторону древних строгих правил, а имеют значение только духовно-врачующей меры, направленной к тому, чтобы привести кающегося в сознание тяжести его грехов и соответственно вызвать в его душе глубокое сокрушение о них. Духовник, согласно с наставлением, помещенным в первой части Номоканона, совершив исповедь, должен сначала объявить покаявшемуся, какие епитимии назначены за его грехи в “Божественных и священных правилах”, содержащихся во второй части той же книги, и затем при действительном наложении епитимий руководствоваться не буквальным смыслом этих правил, а дальнейшим “рассуждением” Иоанна Постника. Насколько составители Номоканона были далеки от возможности прилагать к современной духовнической практике древние строгие правила, видно из их заявления, что в настоящее время трудно найти такого “подвижника”, который бы принял на себя точное выполнение и тех смягченных епитимий, какие назначены Постником. Таким образом, правила нашего Номоканона, взятые отдельно от предпосланных ему наставлений духовникам, теряют весь свой практический смысл. И если такова внутренняя связь их с основными началами покаянной системы Постника, то и о всем нашем Номоканоне следует сказать, что он есть не более как новая для своего времени, хорошо продуманная редакция Постникова Номоканона.

Чин исповеди, заимствованный из Номоканона и помещенный в Большом Требнике 1677 года, без всяких изменений переиздавался до нашего времени. В особом издании “После­дование об исповедании” перечень самых тяжких грехов дается в связи с десятью заповедями. Для современной практики таинства исповеди это последование стало самым важным. Таинство исповеди оканчивается духовным судом в виде или запрещения, или разрешения кающегося. У нас нет кодекса, содержащего в себе до мельчайших подробностей разработанного перечня грехов и соответствующих им епитимий. Да такой кодекс и составить немыслимо, как немыслимо сосчитать число песчинок, облегающих просторы океана. Покаяние должно стать тайной личности, познавшей Бога, силой веры и любви к Господу могущей восстать из бездны греха.

“В бездне греховной валяяся, неисследную Твоего милосердия призываю бездну”. В наши дни, как и в древности, звучат такого же рода по духу и смыслу наставления: “Имея в распоряжении такое мощное средство, как запрещение и отлучение, пастырь должен применять его к делу с великим рассуждением и крайней осмотрительностью”. Ему даны в руководство Правила Святых Отцов, указывающие, какой епитимии подвергались в древней Церкви грешники, виновные в тех или иных беззакониях. Но было бы несогласно с требованиями пастырского благоразумия, если бы он следовал этим правилам без разбора, слишком поспешно, подвергая запрещению всех, кого увидел запятнанным той или иной греховной скверной. Благоразумие пастырское приписывает ему не строгость закона поддерживать, а своими мероприятиями содействовать исправлению грешников, поддержанию и возвышению Евангельской жизни в пастве. Не на грех только следует обращать ему внимание, а на веру и благочестие согрешившего, на его нравственное состояние и искреннее желание своего исправления. Вместе с тем следует принимать во внимание изменившиеся обстоятельства времени, отличные от условий церковной жизни первых веков христианства, и, взвешивая все в совокупности, прилагать то или иное средство врачевания, подходящее современным христианам. С другой стороны, было бы неверно закрывать глаза на факты безразличного и бездуховного отношения к Святыни Церкви. Если священник обнаруживает в процессе исповеди, что у ищущего святого Причастия нет ни веры, ни благоговения, что он явно хочет приступить к Святым Таинствам ради соблюдения формальностей, то допускать таких людей к таинству Церкви — значит отдавать Святыню на поругание (“Настольная книга для церковно-священнослужителей”). В церковно-прак­ти­чес­кой литературе нашего времени в дореволюционный период часто поднимается вопрос о правах священников открытого или публичного, а также тайного отлучения от святого Причастия тех, кто того заслуживает. Если в отношении первого — публичного отлучения — решения были однозначны: священник сам, своей властью, не может никого подвергать публичному или открытому отлучению от Святых Таин, а должен представить это правящему архиерею (Духовный Регламент. Добавление О правилах Причта Церковного), то в отношении права священника тайного отлучения через исповедь было много полемики; большинство канонистов считало, что такое право священник имеет в силу своего сана, если же отлучение от Причастия встречало прямой протест кающегося, окончательное решение должен был принять архиерей.

В завершение нашего обзора нельзя не коснуться самого актуального для всех вопроса: какое место в практике совершения таинства покаяния и исповеди в настоящее время отводится древнейшим исповедальным канонам. Ведь современный пастырь, проводя исповедь, не держит на аналое перед кающимся свод правил и епитимий для точного установления виновности согрешившего и меры прещения, должного обрушиться на главу исповедника. Такая практика ушла в прошлое. В то же время совершаемые иереем Божиим чинопоследования исповеди, сложились не без влияния и прямой органической связи с покаянными канонами. Они заложены в самую ткань наших исповедальных руководств. Все дело в том, что в современной практике исповедания посредническая роль законоправильников упразднена. Уже в XIX столетии слышен укор неопытным иереям, крепко вцепившимся в требник и не способным самостоятельно, в силу своего священнического сана и власти и знания основ Священного Писания, решить недоумения (“Настольная книга…”).

В современной практике исповедания основой и подлинным пособием стали сами заповеди Божии: Десять заповедей Моисеева закона, Евангельские блаженства, а также святоотеческое аскетическое учение о восьми порочных состояниях человеческой души: гордости, самолюбии, сребролюбии, плотоугодии, прелюбодеянии, унынии, лености, воровстве — и о средствах врачевания этих пороков. В этом можно усмотреть положительное явление — в своем руководстве пастырь нашего времени имеет возможность без опосредования по времени уже изживших себя правил черпать из первоисточника слова Божия и опыта святых отцов-аскетов ведение и руководство в деле врачевания страждущих. С другой стороны, лишаясь правовой поддержки канонов, многие пастыри смущаются по поводу правильности своих действий. Им легче руководствоваться не интуицией, как бы ни глубока она была, но уставами и нормами покаянной дисциплины. В то же время нельзя не поставить на вид, что при возможных недоумениях священник на многие вопросы может получить если не прямые, то косвенные ответы в уникальном сборнике, вместившем в себя все наработанные как в XVIII, так и в XIX столетии материалы, касающиеся всех сторон практической деятельности священнослужителей, и богослужебной, и практической. Этот сборник известен всем как “Настольная книга для священно-церковнослужителей” С. В. Булгакова. В него вошло все, имевшее место в периодических церковных изданиях, публикуемых Епархиальными ведомостями, Церковными ведомостями, работы Синодальных комиссий, в Церковном вестнике, в руководствах и инструкциях по пастырскому служению. Эта огромная работа пресеклась в XX веке, отделившем жизнь Православной Церкви от жизни общества.

Духовный уровень современного человека не позволяет понести тяжелоносного свода епитимий и канонов. В Духовном Регламенте XIX века обращалось внимание на то, что “Древние святые Отцы и пастыри не так рассуждали о епитимиях, аки бы не удобь применимых догматах, но переменяли и переменять оные попускали, имея к тому некия благосклонныя вины, что зде неких отец свидетельствы показуем” (“Настольная книга…”).

Для нас, христиан, стоящих на пороге XXI столетия, эти святоотеческие рекомендации читаются как благие заветы, побуждающие к серьезной и подлинно духовной работе по приведению канонов и древних правил в соответствие откровенным истинам Священного Писания и духовному состоянию членов Церкви Христовой.