Мы с мужем очень хотели детей
Когда я появилась на свет, моей маме было 36, папе 44. Я даже не знаю, была ли я запланированным ребенком, но точно — очень любимым. Мама с папой не жили вместе, их браку мешала моя бабушка, мать отца, она вообще была против того, чтобы папу с кем-то делить. Требовала первые месяцы от мамы делать аборт, грозила покончить с собой. Но потом, каким-то чудом, полюбила меня, прикипела.
Думаю, на ее характере сказалось, что она прошла через всю блокаду с ребенком (моим папой) на руках. Вернее, вошла она в нее с двумя. А вышла с одним. Без мужа, без младшего сына, без матери и отца.
В итоге мои родители поженились, когда бабушка умерла, с тех пор всегда были вместе.
Я вышла замуж в 30 лет. Мы с мужем оба очень хотели детей, как минимум одного, но все как-то не складывалось. Каждый из нас был запуган не обнадеживающими диагнозами. Но мы не хотели прибегать к ЭКО — боялись его онкогенных последствий, потому что от онкологии не стало моего дедушки, онкологией переболела бабушка, папа и мама.
Я была сама поздней, кроме того, у меня был свой небольшой бизнес на старте, который требовал много внимания, и я была готова к тому, что стану мамой после 30 лет. Но в 33 стала переживать, что мы не успеем.
А потом стало не до того. На семью обрушилась лавина потерь.
В 2018-м онкология забрала отца. Летом 2020-го от рака сгорела мама. Несколько месяцев я жила в другом городе, ухаживала за мамой, потом занималась разбором вещей, бюрократией.
А в голове все крутилось, что год был сакральным. Маме было 36, когда появилась я. Мне было 36, когда не стало мамы. Вот бы, думала я, в мои 36 к нам пришел бы ребенок.
И он пришел. Почти по задуманному. Я забеременела в середине декабря, в тот день, когда мне исполнилось 37.
Весь декабрь, помню, думала о том, как нынче непросто метеозависимым. Какие неприятные осложнения после октябрьского ковида. Как жутко хочется спать. Как устаю. Как мутит. Помню, как на корпоративах и праздниках не хотелось ни капли вина. Как на шестой день задержки я все еще думала, что это все простуда и нервы.
Как муж предложил купить тесты. Как у меня тряслись руки, когда я делала заказ в онлайн-доставке (два теста и два шоколадных яйца, чтобы заесть стресс). Я не верила, что у нас наконец получилось. Боялась, что нет.
Оба теста показали две полоски. Вторая на каждом была бледной-бледной. Но это был ответ «да».
Первый раз я увидела сына во сне
Вся беременность физически была легкой. Первые месяцы я жила в большом напряжении. Боялась говорить о ней. Боялась, что малыш замрет. Боялась, что будет выкидыш.
Тогда подруга, которая недавно родила отличного здорового малыша с третьей попытки, сказала, что у меня всегда будет повод бояться. До 13-й недели. До 18-й. До 28-й. До родов. Младенческой смерти. Страшных болезней. Падения с высоты. И я решила, что надо жить здесь и сейчас.
На 28-й неделе я поделилась новостью в своих соцсетях. На 30-й взяла официальный декрет.
Где-то тогда увидела сон, как наш мальчик встает перед всем моим родом, как обещает быть здоровым и не рождаться раньше хорошего срока. Как бабушка Тамара узнает, что мы хотим назвать Томасом — в честь нее. Помню, как шутила, мол, стоит ли верить обещанию мальчика из сна про ПДР (1 сентября) и планировать дела на конец августа или нет.
Теххи Полонская
На осмотрах говорили, что он крупноват. Даже консультировались, не стоит ли отправлять на роды чуть раньше. Однажды увидели, что закрутился в пуповину, но через неделю раскрутился сам. Из-за жары я отекала, но врачи уверяли, что поводов для тревоги нет.
Хорошо, что не планировала дел. Мальчик чуть-чуть поспешил. Решил, что готов встретиться со мной в 37,5 недель.
Вечером накануне, 16 августа, мы заехали в гости к друзьям, нам отдали коляску и ворох игрушек. Я села на стул, стоять было уже нелегко. Чувствовала, что малыш уже совсем низко. Думала, придет он раньше плановой даты? Почему-то казалось, что появится 29 августа, в день рождения бабушки и еще двух очень близких людей.
Было поздно, наши друзья были в городе проездом, муж очень хотел спать. Сонные, мы вернулись в 11 домой и, не разбирая сумок, легли.
В два часа ночи 17 августа я почему-то проснулась, и у меня отошли воды. Мы вызвали такси до роддома, взяли сумки и отправились в путь.
Мы ехали мимо разведенных мостов, взволнованные и счастливые. Пеленки и полотенца хранили машину от вод. Меня сразу приняли в родильное отделение, дали ночнушку, положили в «сонную палату».
Материнская любовь размером со Вселенную
Раскрытие на два пальца. Спать не давали схватки, я звала их «больнючие», персонал — «тренировочные», в 10 утра меня перевели в родильный зал с раскрытием на четыре, потом оно затянулось, с 13 до 16 поставили эпидуральную анестезию. Я поспала. А потом перестала чувствовать ноги и дозу уменьшили.
Схватки стали происходить реже. Я волновалась, как там малыш без воды. Помню, что нам поставили антибиотик против инфекции.
С 16 до 20 было непросто. Было безумно больно, временами кто-то заглядывал на пару минут. От боли я вцеплялась в борта кровати и металлическую штангу капельницы. Думала, переломлю пополам. Кричала, выла и билась.
Дыхательные упражнения делали только больней. Я обещала себе помнить об этой боли и больше никогда не рожать. Осознала, какие муки каждый день переживал папа, когда его забирала онкология.
Молила врачей делать кесарево. «Тебе еще рано», «тебе уже поздно». Я молила Бога помочь.
Я даже была готова, чтобы малыша вырезали вместе с маткой. Только бы уже все было позади. Думала, мол, нас вполне устроит один ребенок, пусть его уже выпустят, а больше не надо. Было так больно.
Но это были просто роды, через которые надо пройти. Я рада, что ни Бог, ни врачи не пошли на мои дурацкие сделки и уговоры.
В 20:00 ко мне пришла бригада из 6 человек, взялись за меня, за мои ноги, которые не слушались, за дыхание, за мой живот, помогали процессу, командовали обессиленной мной (как звучать, как дышать, как вставать и как ложиться, как двигаться), и в 21 мы увидели маленького медвежонка Тома.
Он был 8/9 по Апгар. 51 сантиметр. 3040 граммов веса. Маленький, полностью в норме, здоровый крошечный кудрявый малыш. Уставший. Поплакал совсем немного, уткнулся лицом в грудь и сразу уснул. Еще через час нас привезли с ним в палату и началась наша общая новая жизнь.
Первый день я привыкала к нему. Он был теплый, милый, все казалось, что мне доверили его и теперь я ответственный взрослый. На второй день пришло осознание.
К середине второго дня пришла та самая, окситоциновая материнская любовь размером со Вселенную.
Под окна роддома приехала сестра. На следующий день там же стоял мой муж.
Самые близкие люди успели познакомиться с маленьким Томом. Племянником. Сыном. Посмотреть, пусть и совсем издалека, сквозь стекло. Все готовились к встрече вживую через пару дней.
Все шло хорошо. Малыш не очень много ел, но сильно вес не терял. Нам не давалось кормление, но вроде вот-вот лактация началась. Несколько раз в день мам и детей смотрели врачи. Все шло хорошо. А потом…
21 августа 2021 года, 6:00–6:30
Шла четвертая ночь после родов, адреналиновый всплеск пришелся на первый день, после стала накатывать усталость. Больше от гибкой, как в детском лагере кровати, на которой чудовищно ныла спина, и еще от того, что грудь не хотела давать молоко.
Персонал приносил бутылочки смеси. Интернет говорил: только не корми из бутылки. Я не знала этого в первые дни, к тому же нас с сыном ругали за его низкий сахар и грозились не выписать в воскресенье. Бутылочка сама давала ему еду. Моя грудь — нет.
Маленький Томка до слез обижался на злую грудь, из которой ему не лилось. Я уговаривала его учиться ей помогать. В 4 утра к нам пришло несколько капель. Потом молокоотсос помог собрать волшебные 5 миллилитров, и я дала их малышу с пальца, он сладко почмокал и сразу уснул.
Он так любил спать. Мне было от этого чуть тревожно, но говорят, что малыши, которые пришли чуть раньше срока, те еще сони.
В районе 6 утра я проснулась, чтобы его кормить и бежать на прививку. Я проснулась… А он уже нет.
Я не поверила. Он не был совсем ледяным. Не был синим. Он был… странным. И не открывал глаза. Но вдруг, вдруг просто так крепко спал? Вдруг он просто замерз? Вдруг я глупая тревожная мать. Вдруг показалось.
Оббежать коридоры, ворваться на пост, сдать дрожащими руками, срывающимся голосом — «он живой?!», «мне показалось?!» — в руки девочке-медсестре. Доброй и такой юной. Еще в 4 утра он корчил ей моськи, еще у нас с ней стало получаться добывать молоко. Еще в 4 утра все было в полном порядке.
И ее отчаянный крик. И «Господи, все же было с тобой хорошо». И бег на первый с пятого этажа. И надпись «реанимация». И «мамочка, подождите снаружи». И как мне казалось, его живой писк, но нет — писк оборудования.
— Сигнала нет. Сигнала нет. Сигнала нет.
— Нет смысла реанимировать.
Мы не будем, думаю я. Оттуда не надо звать. Это происходит со мной?
Сигнала нет. Сына нет, а я вот. Все отменилось? Отменилась беременность, роды, отменился малыш?
Сигнала нет. А я есть. Вот они руки, которые только что держали его. А вот в руках его больше нет. В руках есть пустота. В душе пустота.
Нет смысла реанимировать. Сигнала нет. Эта мордочка с трубочкой в носу. Это личико почему-то желтого цвета.
Телефон. Хоть бы взял сразу.
— Милый, привет, произошло самое страшное. Малыш умер.
Родители, которые потеряли детей
Мы стали частью статистики синдрома внезапной детской смертности. Смерть в колыбели. Возможно, были другие причины — не очевидные, на первый взгляд, не выявленные неонатологом. Трахеи чистые, в норме. Отека нет. Просто перестал дышать. Гистология еще в работе.
Как бы то ни было, мы стали родителями без малыша.
Когда я поделилась историей в своих соцсетях, на меня обрушилась лавина тепла и поддержки. А еще десятки, несколько десятков историй от мам, которые потеряли детей — еще в утробе на первых неделях, в преждевременных родах, в последние дни перед родами, в родах и после, как мы…
Мир изменился. Тот самый добрый и безопасный мир, каким я его знала. Оказалось, что потеря детей на разных сроках знакома каждой третьей семье. Это чудовищно много.
С тех пор, как все произошло, с тех пор как я узнала и продолжаю узнавать, я не могу молчать. Возможно, маленький ангел Том пришел на эту Землю, в эту свою короткую жизнь, чтобы мы смогли рассказать.
Как оказалось, почти каждая женщина, которая оказывается в этой ситуации, чувствует себя в изоляции. Чувствует невозможность говорить о своей потере. Так, словно она проклятая, больная, не способная к материнству. Словно беречь других важней, чем себя. И новые малыши не лечат эту боль. И время не лечит.
В первый же день из разных концов Земли, кроме слов поддержки, пришли ссылки с рекомендацией обратиться в фонд «Свет в руках». Это фонд, который помогает семьям, пережившим перинатальную утрату на любом сроке. Фонд, который занимается профилактикой подобных утрат, обучает психологов и медперсонал.
Уже через несколько дней мы с мужем общались с их психологом-волонтером, а я подала заявку, чтобы стать волонтером сама. В фонде действует система, в которой волонтер сам может определить круг интересных задач, обозначить время, которое готов выделять. Я маркетолог и специалист SMM, а такие руки оказались фонду очень нужны. И я рада, что я могу им помочь, могу сделать так, чтобы о них узнало еще больше тех, кому нужна помощь, и тех, кто готов помочь сам.
Теперь мне кажется важным, на уровне миссии, говорить. О себе и о других. О том, что такое бывает. О том, что каждая из нас не одна.
Нас много. О том, что мы имеем право на помощь. О том, что помощь возможна. О том, что мы не виноваты, и никак не могли повлиять. О том, как жить дальше.
Я очень хочу написать про это книгу. И история такой маленькой и такой огромной жизни нашего мальчика ляжет в ее основу. Все наши нерожденные и рожденные малыши, которые умерли, живы в наших сердцах, пока живы мы. И это важно.
Фото: из личного архива Теххи Полонской