Злая карикатура
Но одна из первых публикаций по этому поводу, колонка отца Андрея Кордочкина, хотя и очень разумная, опять перевела разговор на вину жертвы: раз она терпит – значит, ей так удобно, ей так нравится («Жалоба жертвы на насилие не всегда означает готовность к действиям, направленным на его прекращение, не всегда значит, что у жертвы есть желание что-то менять. Садо ищет мазо, мазо ищет садо. Насильник и жертва испытывают потребность друг в друге»). И – хуже того: именно жертва насилия в конечном итоге отвечает за то, что из семьи уходит любовь и уважение: «Таким образом, жертва своим безволием попустительствует насилию в семье и отвечает за превращение, в конечном итоге, иконы брака в злую карикатуру».
Ирина Лукьянова
Дальше в тексте было много хорошего сказано про человеческое достоинство, про то, что христианскими понятиями «смирение» и «терпение» оправдываются бесчеловечные отношения в браке, что жертва насилия должна вспомнить о своем человеческом достоинстве и уходить из отношений, которые причиняют вред обоим – и насильнику, и жертве…
И тем не менее – оказалось, что виновата жертва. Многие читатели возмутились: а насильник, выходит, что-то вроде природного явления, с которым никак справиться нельзя? Надо не жертву уговаривать вспомнить про достоинство, а насильника обезвредить. А другие тут же сказали – а жертва что? – она что, недееспособная разве? Почему же нельзя обращаться к ее чувству собственного достоинства? Ведь об этом и надо говорить – чтобы она бежала из уничтожающих ее отношений.
Насилие есть, а слова нет
Но взывать к разуму и достоинству жертвы насилия – явно недостаточно. Даже если она вполне понимает, что брак ее разрушает, то у нее может не быть собственных ресурсов на то, чтобы выйти из отношений.
Очень часто у такой женщины ничего нет: ни постоянной работы, ни специальности, утраченной за годы сидения дома с детьми, ни собственного жилья, ни возможности получать достаточную зарплату, чтобы оплачивать съемное жилье, ни поддержки семьи. Нет средств на психотерапию, которая поможет восстановить стертые границы личности, нет возможности самостоятельно справиться со всем тем комплексом проблем, которые навалятся на нее, вздумай она уйти из дома. И одна из самых тяжелых проблем в этом комплексе – это реакция мужа-насильника: от шантажа ребенком до покушения на убийство.
Да, некоторые героини справляются и, подобно барону Мюнхгаузену, вытаскивают себя за волосы из болота. Но это скорее исключение, чем правило.
У жертвы насилия, выходящей из насильственных отношений, очень много проблем самого разного уровня – и очень мало ресурсов, чтобы с ними справляться.
Ей нужна серьезная поддержка.
Церковь пытается поддерживать таких женщин, создавая приюты для жертв насилия. Но при этом считает разговор о семейном насилии как таковом вредным – и на самом высоком уровне возражает против использования терминов «семейное насилие», «домашнее насилие» и т. п. Патриаршая комиссия по вопросам семьи, защиты материнства и детства недвусмысленно говорит прямым текстом: этих выражений вообще не должно быть в государственных нормативных актах.
28 февраля этого года в Общественной палате России прошел круглый стол «Декриминализация побоев спустя год: последствия принятия закона», на котором представитель Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства Екатерина Чистякова зачитала доклад комиссии «Проблема криминализации наказаний в семье».
Из доклада следует, что семья – главная ценность россиян и самое безопасное место для женщин и детей; что решения по поводу так называемого домашнего насилия проводятся в жизнь без широкого общественного и профессионального обсуждения, и поэтому принимаются решения, опасные для общества и государства. Проблему насилия в семье, как следует из доклада, вообще поднимают разве что НКО, работающие на западные деньги и навязывающие российскому обществу радикальный феминизм и другие антисемейные идеологии, чтобы разрушить традиционную семью. И защищать от насилия и постороннего вмешательства надо именно семью.
Отсюда возникает проблема, хорошо известная всякому православному или околоправославному публицисту, который хоть раз пытался писать о том, что делает Русская Православная Церковь для помощи жертвам семейного насилия: на уровне приходов создают кризисные центры для них, организуя психологическую, бытовую, правовую помощь. А на уровне руководства – нет даже такого термина. Нет вообще никакого насилия, не нужна никакая системная организация помощи, и защищать надо не конкретных избитых мужьями Тань и Ань, а только институт традиционной семьи от западного вмешательства.
Поэтому любое обсуждение этого вопроса в церковной среде – оно всегда немножко нелегальное, всегда с оговорочкой – «а слова нет».
То есть видеть, что проблема есть, реальные священники в реальных приходах могут, помогать на уровне прихода потихоньку могут, насколько хватит сил и умения, а вот обсуждать помощь на сколько-нибудь системном уровне нельзя, потому что есть только отдельные эксцессы, а проблемы нет.
Потому что Традиционные Ценности для сегодняшней Церкви – увы, гораздо важнее реальных людей.
И пока не будет внятно озвученной совокупной позиции Церкви по вопросу насилия в семье – не только на уровне сострадательного приходского священника – пока священники не начнут прямо и открыто говорить об этом с прихожанами, — боюсь, нам не избежать отождествления христианства и «Домостроя».
Самое паршивое, что сюда добавляют еще свое ценное мнение православные смиренные строптивицы – или строптивые смиренницы, как вам больше нравится. Те самые, которые про себя легко скажут «еж – птица гордая, не пнешь – не полетит», которые призывают себя «соберись, тряпка» и делятся секретами семейного мира – мол, я коза такая, пока муж не даст по морде – не перестану его доставать. И смиренники тоже – которых «родители били, зато человеком стал».
И, в общем, понятно, что человек изо всех сил пытается рационализировать и оправдать безобразную ситуацию насилия, в которую он попал. Даже блаженный Августин именно этой рационализации – оправданию своего страдания, тех бессмысленных побоев, которым он подвергался в детстве за свое нежелание терпеть скучную и трудную учебу – посвящает самые мучительные страницы своего труда.
Это – очень человеческое. Но надо же понимать цену этой аргументации.
Получишь светлый венец
Священник Андрей Кордочкин справедливо замечает в своей колонке: «Православный словарь вооружает жертву множеством полезных терминов: «нужно нести свой крест», «смирение-терпение-послушание» и т.д. Понятиями «достоинство» и «уважение» она не оперирует».
С одной стороны, это совершенно справедливо. С другой – может, в самом деле у Церкви есть согласие, что надо жертве сказать: беги, спасайся, это уже не брак никакой, а истязание! – да только жертва сама бежать не хочет, потому что любит садо-мазо, любит поныть, выбить из окружающих сочувствие, это жертва сама в греховном ослеплении самонадеянно утверждает: да нет же, это я так спасаюсь, несу свой крест, смиряюсь и терплю!
Может, в самом деле мы, православные женщины, не читаем из года в год в православной литературе и не слышим от многочисленных батюшек, что в Традиционной Семье Традиционные Ценности велят женщине терпеть, смиряться, спасаться чадородием, самореализоваться в многочадии, повиноваться мужу, накрывать ему на стол первому – и ни в коем случае не разрушать брака, заключенного на Небесах, по своеволию и себялюбию.
Может, не ставят нам с детства в пример Татьяну Ларину – как будто весь «Евгений Онегин» и был Пушкиным написан в назидание православной жене, чтобы смирялась и уважала мужа, даже нелюбимого?
Может, не отвечают женщинам на вопрос «Что мне делать, мужа интересуют только пьянки, друзья и баня» цитатой из Иоанна Златоуста: «Так размышляй <жена>: если будешь сносить жестокого мужа, то получишь светлый венец, а если тихого и кроткого, то за что Бог будет награждать тебя? Говорю это не для того, чтобы подать мужьям повод к жестокостям, но чтобы убедить жен сносить и жестоких мужей. Когда каждый будет стараться исполнять свои обязанности, то и ближний не замедлит сделать то же»?
Может, не предлагают нам подумать о собственных грехах, прежде чем осуждать мужей?
Может, это в самом деле женщины придумали сами, потому что ищут в статусе жертвы вторичной выгоды?
А мужья вроде как и вовсе ни при чем. Если к ним с терпением и добром – то они тут же станут белыми и пушистыми. А если не становятся – то, надо полагать, не так старалась.
И вот тут жертва в самом деле остается один на один со своей бедой, потому что для Церкви этой беды не существует, пока не возникнет непосредственной угрозы жизни женщины.
Тогда да – тогда уже ее готовы принять в кризисный центр. Ну, если жива останется.
А если нет – получит мученический венец.
А насильника посадят, да. А если не до смерти убьет – то жена заберет заявление, и все, с него взятки гладки. Он типа стихийное явление.
Все было бы иначе, если бы мы меньше думали «значит, ей так нравится» и «на всякое садо найдется свое мазо». Если бы, видя, что у друга жена в слезах и синяках – ему говорили бы «ты что, приятель, офигел? Ты что творишь?» — и не закрывали бы глаза, приговаривая «в каждой избушке свои побрякушки».
Если бы была юридическая возможность выписывать охранный ордер, спасающий от преследователя. Я однажды видела, что вытворяет муж, от которого новоиспеченная жена ушла после первой пощечины через две недели после свадьбы. Он оборвал все рабочие телефоны, караулил ее у дверей офиса, — я даже рассказывать не буду, как она пряталась и убегала, как подавала на развод. Для нее это было немыслимо – остаться с человеком, который уже поднял на нее руку. Если нет внутреннего запрета на побои – рука поднимется и раз, и два, и еще, и еще.
А он даже не понимал, что обратно ничего отыграть нельзя. Ну ударил, не стерпел, но извинился же? Вернись! Но тут нашла коса на камень, жене хватило решительности и самостоятельности сбежать при первых признаках насилия.
А если она с детства мучается ощущением «я не такая, меня можно терпеть только из милости» (ну в самом деле, наверняка как минимум половине читателей обоего пола это чувство хоть немного ведомо)? А если ей внятно объяснили, что это она вывела, она сама заслужила? А если она искренне верит, что может своей любовью и терпением исправить, победить, излечить? Кто из нас точно знает, где и когда любовь и забота перерастают в созависимость?
К разуму и чувству собственного достоинства жертвы взывать, конечно, надо. Но надо еще, чтобы окружающие не отворачивались, считая, что это внутреннее дело семьи. Чтобы в полиции принимали заявление, а не сдавали всю семью обратно на руки насильнику, на которого они пришли жаловаться (как это было, судя по публикациям, в трагически закончившемся случае с многолетним насилием в семье Хачатурян) и не говорили «убьют – тогда и приходи». Чтобы жертве было куда идти и как спасаться. Чтобы насильник, если его все-таки хоть сколько-то грызет совесть, мог куда-то пойти, чтобы научиться справляться со своими чувствами и взаимодействовать с окружающими, не избивая их. Чтобы женщины, которые не умеют не бить своих детей, могли тоже где-то научиться их воспитывать без битья – и прийти с запросом «я бью своего ребенка» без опасения, что ребенка отнимут.
А то мы все говорим — беги, спасайся, а условий никаких для этого нет. А насильник ходит веселый, довольный и безнаказанный, он типа стихия, на него управы нет и быть не может.
Непротивление злу насилием
Но что тут можно сделать? «Что ты предлагаешь?» – спросили меня, когда я сказала, что виноватить жертву – не выход.
Об организационных решениях лучше расскажут специалисты.
«Мировой опыт в этой области довольно конкретен по этому вопросу: комплексный подход. Внимание к проявляющему насилие. Обучение его регуляции аффекта, пусть и принудительное. Охранные ордера. Экономическая составляющая. Убежища. И на уровне просто общества – понимание, что отношения строят как минимум двое, а когда кто-то поднимает руку – это насилие. И обсуждение должно начинаться с этого, а не с «размещения» ответственности/вины в пострадавших», – говорит психотерапевт Марина Травкова.
Чем может помочь Церковь, кроме кризисных центров в приходах?
Да хотя бы внятным разговором о том, что если человека изо дня в день бьют, оскорбляют, лишают общения и денег, запрещают работать, запугивают тем, что отнимут ребенка, закатывают безумные и жестокие сцены ревности, наказывают многодневным молчанием, изменяют, если муж пьет и выносит из дома последние семейные ценности – то ни о каких Семейных Ценностях здесь уже речи не идет. Здесь человек очевидно разваливает брак, и это не та ситуация, которая лечится смирением, терпением и любовью страдающей стороны. Можно говорить о том, что желание уйти из этой ситуации – это не предательство Христа, не смертный грех; что брак прекращается не тогда, когда супруги расстаются физически, а тогда, когда из него уходит любовь и начинается насилие.
Можно даже попробовать поговорить с мирянами о сложной проблеме непротивления злу насилием и противления злу силою, которая так мучила Льва Толстого и Ивана Ильина; попробовать обсудить, где та граница, за которой не только жертва семейного насилия, но и бессловесная Валаамова ослица имеет право закричать: «Что я тебе сделала, что ты бьешь меня вот уже третий раз?»
Попробовать уяснить, а где, как, в какой момент смирение, терпение и любовь переходят в попустительство насильнику, и – прежде, чем обвинять жертву в попустительстве и взывать к ее чувству собственного достоинства, – ясно и непротиворечиво объяснить, как обозначить свои границы, как дать понять, что можно и что нельзя, что делать, если эти границы нарушают (не только в отношениях супругов, но и в отношении детей).
Священники в опросах, проведенных Правмиром, говорили, что если к ним пришла на исповедь женщина с такой бедой, то ей не надо читать мораль и учить ее, как успокаивать мужа, — ее надо сразу брать под защиту: оставлять в храме, помогать ей справиться с тяжелой ситуацией – финансовой, бытовой, рабочей; искать для нее приют. Ей наставления не очень нужны, ей нужна человеческая помощь и участие.
Битые дети
Те самые женщины, которые ищут спасения от бьющих их мужей в приютах, могут точно так же поднять руку на ребенка. Один из самых частых запросов на родительском форуме, который я администрирую много лет – «как сдержаться и не ударить ребенка, когда он бесит» (интересно, что за полтора десятилетия я ни разу не видела запроса «как не ударить начальника, когда он бесит»). И это еще одна проблема, которой не желает видеть Церковь: семейное насилие – это не всегда безобидный «шлепок» в воспитательных целях. Но совсем не обязательно это те случаи, когда дело доходит до уголовных дел и криминальных новостей.
Семейное насилие порождено, с одной стороны, ощущением полной его допустимости по отношению к тем, кто от тебя зависит, а с другой – неспособностью, нежеланием и неумением справляться со своими эмоциями: он же меня бесит!
Семейное и бытовое насилие на уровне «ремня захотел» во время делания уроков и щедро отсыпаемых детям подзатыльников в горячих семейных ссорах – это практически норма жизни во многих семьях. И общество это в самом деле не рассматривает как насилие. И отнимать ребенка в этой ситуации у бьющих родителей, помещая его в приют или детдом и подвергая его насилию еще худшему и большему – разумеется, бессмысленное и беспощадное решение проблемы. Но других решений у общества нет.
И единственное доступное Церкви решение – потребовать закрыть семью от любого вмешательства. Хотя разумное решение было бы – требуя отмены системы, которая карает большим насилием за меньшее, создавать систему, которая помогает семьям воспитывать детей без насилия.
Но эта концепция, кажется, недоступна пониманию сограждан.
В нашем обществе искренне не понимают, что можно воспитывать детей как-то по-другому.
В нашем обществе нормально, когда более сильный унижает и оскорбляет более слабого. Начальник – подчиненного, богатый – бедного, муж – жену, мать – ребенка, хозяин – животное.
Уровень агрессии в нашем обществе – зашкаливающий; более того, агрессия даже не распознается как агрессия или считается нормой общения, нормой воспитания, здоровой самозащитой, и это, похоже, тоже одна из Традиционных Ценностей. А из битых детей вырастают бьющие взрослые, и насилие воспроизводит само себя.
Кстати о ценностях
Еще полтора века назад нормой считались кандалы на преступниках, порка крестьян на конюшне, шпицрутены в армии, розги в школе. Кстати, когда в обществе стали все чаще говорить об отмене физических наказаний и обосновывать это требование христианскими заповедями, требованием уважения образа Божия в человеке, митрополит Филарет (Дроздов) в своей записке «О телесных наказаниях с христианской точки зрения» (1861 г.) подробно обосновал допустимость и душеполезность телесных наказаний.
Кстати, та самая Великая Русская Литература, которую нынче принято считать оплотом Традиционных Ценностей, горячо протестовала против физических наказаний и насилия – и жестокости к животным, и порки детей, и семейного насилия, и публичных телесных наказаний, и смертной казни; та самая Великая Русская Литература призывала к смягчению нравов, к милосердию по отношению к подследственным и заключенным. Тут можно сыпать именами и названиями текстов, но каждый читающий сам вспомнит и Чехова, и Горького, и Толстого, и Гарина-Михайловского, и Короленко, и Достоевского, и Тургенева…
Сейчас в церковных верхах стало принято говорить, что русская интеллигенция ХIХ века увлеклась пагубными западными идеями, и отсюда, дескать, вся трагедия русской истории ХХ века. И опять насильник ни при чем. Не тот виноват, кто грабит, притесняет, насильничает, мучает, – тот виноват, кто возмущается этим и восстает.
Однако на долгой исторической дистанции в нашем обществе точка зрения Великой Русской Литературы одержала верх над серьезным и подробным обоснованием святителя Филарета. Мы сейчас, слава Богу, избавлены от публичных порок, и, кажется, никому не придет в голову требовать вернуть физические наказания в уголовный или административный кодекс как душеполезные и соответствующие Традиционным Ценностям.
Сейчас даже собак уже научились дрессировать без битья, и строчки детского стихотворения «А пуделю – плетку и медный ошейник» сейчас кажутся устаревшими и жестокими.
Сейчас в нашем обществе не принято побивать каменьями за супружескую измену и распинать на кресте за подрыв основ государства.
И в том, что мир так изменился, есть эхо одной давней публичной казни, эхо давнего бичевания, оплевания, заушения.
Вот эту казнь бы помнить каждый день – и с ней сверять все свои Традиционные Ценности. Помнить бы, что Традиционные Ценности и христианство – разные вещи. Что Благодать выше Закона. Что Господь милости хочет, а не жертвы. Что за супружескую неверность не надо побивать каменьями, что неправедный суд бывает, что жертве надо сострадать, а не глумиться над ней: ах, Ты Царь Иудейский? – Ну на вот корону из колючих веток!
Плюс архаизация всей страны
Мир меняется. В нашем обществе не только не распинают и не бичуют, но и, как правило, не выдают замуж насильно за богатого – если не говорить о конкретных регионах с еще более архаичными Традиционными Ценностями.
Ценности эти – родоплеменные, старые-престарые: нас должно быть много, и мы должны быть сильные. У нас должны быть сильные воины, много детей (будущих воинов и матерей будущих воинов), а если кто доживет до старости – тому почет и уважение. Племенем правит вождь, ему подчиняются князья, им подчиняется войско, мужьям подчиняются жены, женам – дети и слуги, и всем подчиняются рабы. Верхние заботятся о нижних и отвечают за них, нижние верно служат верхним и делегируют им ответственность за себя.
Эта иерархическая пирамида, превосходно описанная в Домострое, в России перестала работать уже в XVII веке – когда, собственно, Домострой и был написан. Уже тогда стало понятно, что очень даже бывает, когда верхние не заботятся о нижних, а помыкают ими, что нижние страдают зря, что страдание бывает не по грехам, а незаслуженно… А потом начались большие перемены – и появилась крамольная идея, что общество может быть устроено непривычно – не иерархически, пирамидально, а горизонтально: все братья, все несут равную долю ответственности; управляет другими не тот, кто выше по рождению, а тот, кто лучше к этому способен и выбран другими…
Традиционное ли это представление? Нет. Сама христианская идея, что все люди друг другу братья – она для своего времени вызывающе новая, крамольная, беззаконная. Она идет вразрез с архаичными Традиционными Ценностями.
За прошедшие две тысячи лет буква закона менялась много раз – и если оглянуться назад, перемены идут в сторону смягчения нравов и уменьшения насилия. В сторону духа закона, который остается неизменным: милости хочу, а не жертвы.
Вот честно: не могу представить себе, чтобы Христос посмотрел на Аню Павликову и сказал: да о чем тут говорить, 18 лет – взрослый человек, понимала, что делает, пусть сидит, чтоб другим неповадно было!
Не могу представить себе, чтобы Христос промолчал, зная, что людей пытают в системе ФСИН.
Или сказал, что преступник уже своим преступлением лишил себя образа Божия (это один из аргументов митрополита Филарета, кстати), так что нельзя говорить об оскорблении образа Божия при его физическом наказании.
Семейное насилие – только звено в общей цепи насилия. И вроде бы в официальном документе «Основы учения Русской Православной Церкви о достоинстве, свободе и правах человека» ясно сказано: «Каждый человек от Бога наделен достоинством и свободой. Однако употребление свободы во зло неизбежно влечет за собою умаление собственного достоинства человека и унижение достоинства других людей. Общество должно создавать механизмы, восстанавливающие гармонию человеческого достоинства и свободы. В общественной жизни концепция прав человека и нравственность могут и должны служить данной цели».
Но вот нет никаких официальных заявлений про то, что нельзя унижать достоинство других людей.
А стоило бы.
Впрочем, я думаю, что в официальном заявлении какой-нибудь комиссии по поводу Валаамовой ослицы было бы написано, что Господь создал зверей без души и разума, поэтому бить их допустимо и даже полезно для послушания и их собственной пользы.