То есть в ресторане ты просишь:
– Мне куриную печенку в сливочном соусе и пюре.
Сидишь и ждешь эту печенку.
Можно ведь было заказать мясо какое-то, что-то жареное, острое, более брутальное. Но состояние твое такое (возраст, что ли?), что не хочется уже ни жареного, ни острого, ни брутального, вот например, даже простого и беспроигрышного шашлыка или стейка не хочется. А хочется чего-то томленого, парено-вареного, нежного, чтобы под языком таяло и на пережевывание калории не уходили.
И тебе приносят куриную печенку в сливочном соусе с пюре.
Симпатично так приносят. У ресторана французское название. Цены не зашкаливают, как обычно везде, где названия французские. Но подают симпатично. Название обязывает. Пюре таким вот кругляшком, в сторонке немного. И от него пахнет молоком и сливочным маслом. А печенку тоже в сторонке, кучкой такой. И у нее тоже такой сливочный вид. И какая-то соломка из овощей. И листик салата. И розмаринчик веточкой по краю.
И ты, значит, вилочкой так чуть-чуть пюрешечки. Немножечко совсем. И на кончик вилочки – той печеночки со сливочным соусом. Вот так, чтобы всё вместе. И на язык. И медленно разминаешь. И вокруг языка. И под язык. И по нёбу. И дальше. И медленно проглотил. И…
И – не то. Категорически не то. Всё хорошо. Всё нежно, всё сливочно. Но… Не то. У печенки какой-то привкус. Какой-то не тот привкус. Неправильный какой-то. Привкус, с которым продолжение невозможно.
То есть ты пробуешь еще. Думаешь, надеешься, ждешь, всячески настраиваешь себя, что ошибся, что привкуса нет. Но… Не ошибся. Не то. Привкус. Есть это нельзя.
Ты спокойно кладешь вилку и нож на тарелку и зовешь официантку.
А официантка, знаете, такая, не то чтобы некрасивая. Какая-то несуразная немножко. В платьице таком, типа старых советских школьных. В передничке. Глазки такие слегка раскосенькие. Скулки такие, слегка выдающиеся. Губки тоненькие. Нормальная. Но какая-то несчастная немножко, что ли…
Подходит.
– Вы знаете, девушка, у печенки какой-то привкус…
– Привкус?
– Да…
– Вам кажется, она несвежая?
Уже на этом вопросе становится тошно. Как это всё объяснять? И зачем этих объяснений от тебя требуют?
– Просто привкус.
– Привкус? Какой привкус?
Ты беспомощен. Как это объяснить? Как можно объяснить привкус?
Фото: newc.info
– Не тот привкус.
– Не тот? Какой не тот?
– Я не знаю, – разводишь руками.
– Хорошо, я пойду, узнаю, – уходит.
Она уходит, а тебе ее жалко. Тебе печенка не понравилась, а ей теперь разбираться. Ходить, спрашивать… Чем еще всё кончится…
Через минуту возвращается.
– Повар говорит, что печенка совершенно свежая.
– Свежая? Я не говорю, что она несвежая. Но… Привкус.
– Но она свежая!
– Я не знаю, – вежливо, но решительно поправляю вилку и нож на тарелке и протягиваю ее официантке, и, добавив немного металла в голос, – к сожалению, есть я это не буду.
– Хорошо, – она забирает тарелку. – Я сейчас всё выясню, – уходит вместе с тарелкой.
И тебе ее снова жалко. Ее такую вот узкоглазенькую, скуластенькую, в старой советской школьной форме, в передничке…
Чего там выяснять? Зачем выяснять? Понятно, что нужно принять блюдо, извиниться и предложить замену. Но ее – то ли не научили. То ли она сама не научилась. То ли времена трудные, кризисные, и для них каждое блюдо наперечет…
Ее нет минут пять. Изредка я слышу фразы из занавешенного прохода:
– Ну выйди, поговори с ним!
– Это твоя работа – разговаривать!
– Нет, моя работа – заказы принимать. А ты – менеджер.
– Тогда пусть повар идет разговаривает!
– Я не знаю, но я говорить не буду.
– Тогда поговори с поваром.
– Сама поговори с поваром…
Проходит еще пять минут. Возвращается официантка.
– Вы знаете, оба повара сейчас попробовали вашу печенку. Говорят, что она совершенно нормальная.
– И что?
– Они попробовали. Она нормальная.
– И?
– Вам принести?
– Что?
– Печенку.
– Зачем?
– Они говорят, она нормальная.
– И что?
– Вам принести?
– Зачем?
– Вы будете есть?
– Там привкус.
– Но…
– Я не стану есть эту печенку, – всё с тем же металлом обрубаю я.
Она молчит. И я молчу. Она делает движение уйти.
– Может быть, вы мне что-то другое предложите? – подсказываю я ей единственно верное продолжение.
Она пожимает плечами и как-то обмякает сразу:
– Я бы предложила, но видите, сколько людей подошло, много заказов на кухне, готовиться будет не меньше получаса. Будете ждать?
– Хорошо, – говорю я устало, – давайте счет.
* * *
Я иду по Петроградской стороне, гляжу на зеленые еще деревья, на шпиль Петропавловки и с грустью думаю.
Вот хорошие, наверняка, люди. И повара, наверняка, хорошие. И официантка та, несчастная. Да и менеджер за занавеской… Какой-то хозяин есть у них. Какой-то шеф… Всё это они придумали. Этот ресторан. Это французское меню… Деньги вложили. Время. Кусок жизни своей потратили. Из всего этого хотят, чтобы какой-то толк вышел.
А ничего не выходит. Всё как-то бестолково. Вот бестолково и… и бестолково. Бесприютно всё как-то.
* * *
Я помню, Митька, старшенький наш, был маленький, первый класс. И перед Новым годом мы позвали его одноклассников к себе домой. Было это тоже на Петроградской. Елка, помню, была под потолок, метра четыре с половиной. Игрушки, мишура, гирлянды там, конфетти всякие на полу по всей комнате. Ну, там, разные мамочки устроили викторины для детей, конкурсы, яблоки, знаете, без рук с веревки кусать, да конфеты из муки зубами доставать, стихи читать с табуретки, и прочая и прочая.
И Митьку усадили за инструмент играть сонату какую-то. И он играл. И неплохо тогда играл. А подружка его в то время любезная, Лизка, дочка моего покойного друга Витьки Аршинова, она тогда балету училась, под ту сонату танцевала. Чистый экспромт. И хорошо танцевала.
И так это всё трогательно было. Он играет. Она танцует.
А потом увидела, что Митьке хлопают не меньше, чем ей, и с криком:
– А я не хуже сыграю, – тоже уселась за пианино.
Фото: veralline.com
А ей родители говорят:
– Лиза, ты не умеешь, ты не пианистка, ты балерина, не надо, ничего не получится!
А Лиза всё равно уселась и стала по клавишам всеми пальцами.
И вышло трень-брень.
И снова трень-брень.
И опять трень-брень.
И Лиза бросила свои длинные ладошки на клавиши, упала на них лицом и заплакала. Так вот личиком в ладошки уткнулась, и плечики тоненькие под балетным маркизетом дрожат…
И мне, помню, тогда жалко ее было ужасно и тоже плакать хотелось.
Вот и сейчас, после этого ресторана, который по-французски называется, тоже. Тоже комок у горла.
* * *
Вот у нас в Архангельске, даже Ванька наш знает, возле центрального рынка есть павильон. Совершенно левый такой павильон, из каких-то левых панелей сколоченный. И там, вот в этом павильоне – армянская шашлычная.
Там пол сделан из деревянных поддонов. И по тем поддонам просто фанера некрашеная кинута. Затоптанная уже совсем. И столики пластмассовые стоят все царапанные и окурками прожженные.
И там за 150 рублей – одноразовая пластиковая тарелочка. Пластмассовые вилочка и нож. В тарелочке немножко витаминного салата из свежей капусты, ядреный лук, нарезанный кольцами, и кусочек подвяленного со вчерашнего дня серого хлеба. И еще лужица жидкого кетчупа из пластиковой бутылки. И вот на эту лужицу кетчупа всё за те же самые 150 рублей кладут прямо с пылу с жару армянский шашлык. Пахучий такой румяный шашлык. И он такого запаха и вкуса, что ты готов наброситься и растерзать его вместе с тем ядреным луком, засохшим вчерашним хлебом и кетчупом сразу же.
Это такой шашлык, я вам скажу… Даже Ваня, уж на что любитель пожрать вкусно, как и я, и уж каких только шашлыков не перевидал, а и он говорит:
– Самый вкусный в мире шашлык – в армянской шашлычной возле центрального рынка в Архангельске.
Фото: moldovenii.md
И там нету этого, знаете, розмаринчика по краю тарелочки. Или там французских названий в меню…
Но там радость и счастье бьют со всех сторон. Просто неукротимые человеческие радость и счастье!
А здесь старинный петербуржский особняк. Стиль ар-деко. Эркеры. Лианы по стенам. Окна на Петропавловку.
И всё какое-то сиротство.
Всё бесприютство какое-то.
И всё хочется сказать кому-то:
– Не надо, ничего не получится. Ты не пианистка. Ты – балерина.
Да…
Вот человек какой-то остановился возле особняка. Ноздрю одну зажал. Сморкнулся прямо в урну. Другую. Еще сморкнулся. Плюнул напоследок. Не попал. Отхаркался. Плюнул еще. Пошел дальше.
Ар-деко…
До чего же все люди несчастные на этом свете, ужас просто… Ужас…