Я ехал по ночной Москве. Первый ветер ранней весны колебал бледный свет фонарей, цоканье подков будило тишину. До Каменного моста людей не было. Будто погруженные в сон, проплыли мимо меня соборы Кремля, громада храма Спасителя, знакомые башни, высокие дома, темнеющие дерева Александровского сада… Я ехал на погребение Святейшего. Весть о его смерти неожиданно заставила меня нарушить мой сергиевский затвор, ГПУ любезно разрешило мне в качестве делегата от духовенства Сергиева поехать в Москву на погребение Патриарха, и я, не окончив Вербную всенощную, с последним вечерним поездом отправился на похороны.
После Каменного моста стали попадаться группы людей, идущих к Донскому. Чем ближе к монастырю, тем эти группы все разрастались, и по громадной Донской улице уже непрерывно двигалась толпа. Здесь вереницы экипажей и автомобилей медленно двигались среди молчаливого людского потока. Я воспользовался тем, что передо мною шла депутация католического духовенства, и без труда проник в древний и торжественный Донской собор.
Казалось, совершалось вечное торжество Церкви. В свете бесчисленных свечей на высоком пьедестале посреди собора стоял утопающий в венках и цветах гроб. У него двенадцать иподиаконов-юношей держали свечи. Царские врата были отворены, и на престоле сияли свечи. Толпа непрерывной лентой огибала гроб, кланялись и исчезали в темноте дверей, чтобы дать место новому людскому молчаливо-торжественному морю. У гроба непрерывно служились панихиды, и скорбно пели все молящиеся заупокойные песнопения.
Я был горько поражен смертью Патриарха. Я не только жалел о Святейшем как о человеке и деятеле Церкви, но ясно сознавал те невзгоды, которые готовились верующим с его уходом в иной мир. Но, глядя на его последнее торжество, я ощутил трепетную радость прославления его как святого. Святые познаются по их кончине, и великая любовь к покойному Патриарху, которая охватила всех православных, как бы вскрыла тайны неба и указала им на светлый путь покойного святителя Церкви. Меня тотчас, когда я окончил панихиду, распорядитель попросил сказать слово и убедить народ временно покинуть храм, так как необходима была уборка его перед обедней. Мне без труда удалось это исполнить, и я по распоряжению ответственного за порядок при погребении, тогда еще православного епископа Можайского Бориса, стал читать последнее Евангелие над телом Патриарха.
С семи часов утра стали прибывать владыки и лица, которые имели билеты на литургию. Снова начались бесконечные панихиды, последнюю перед литургией служил митрополит Сергий Нижегородский. Перед самой литургией меня едва не вывели из собора, так как мое имя не было занесено в списки долженствующих присутствовать за литургией. Только благодаря вмешательству преосвященного архиепископа В. я остался в соборе и был назначен стоять у гроба Святейшего. Вход посторонним в собор был прекращен, в десять часов началась литургия, которую совершали пять митрополитов и восемь архиереев (митрополиты были: Петр, местоблюститель патриаршего престола, Тихон Уральский, Сергий Нижегородский, Серафим Чичагов и Серафим Тверской). Среди совершавших литургию архиереев и протоиереев мною замечены были протоиерей Станиславский, все архиереи московские, протоиерей Зырянов, все московские благочинные.
От Сергиевской Лавры был игумен Михей. Старшим протодиаконом был Михайлов. Пел хор, более ста человек, Чеснокова и Данилина при солистах Неждановой и Бакланове. Собор наполнился членами иностранных миссий и различными представителями приходских советов, представителями инославного духовенства. В храме было много монашествующих. Богослужение отличалось следующими особенностями. Первоприсутствующего митрополита Петра встретили у боковой двери два митрофорных протоиерея.
Перед литургией протоиерей провозгласил, обращаясь к гробу Святейшего: «Благослови, Святейший Владыко!», а старший архиерей на литургии возгласил: «Его же молитвами благословенно Царствие Небесное». Во время Херувимской митрополиты омыли руки Святейшего. Хор пел очень хорошо и стройно. У гроба стояли вазы с олеандрами, возложенными Английской миссией от имени архиепископа Кентерберийского. На гробе были белые цветы от католиков, желтые розы от протестантов, пионы от армян и старообрядцев, красные розы венков от рабочих и Лавры, от Франции и Германии.
Богослужение шло чинно и благоговейно, но толпа ждала необычайного. Все ждали, что должно совершиться чудо. То некоторые передавали, когда видели митрополитов, идущих омывать руки Святейшему, что приехал Папа Римский и его идут встречать митрополиты. То говорили, что в храм приехал Калинин и будет читать над гробом Патриарха декрет от всех насилий. Ждали чуда, победы Православия, и это чудо совершилось. После Херувимской ко мне подошел пожилой рабочий и попросил от имени московских и серпуховских рабочих разрешения поклониться праху Святейшего. Я тотчас передал просьбу рабочих Е. Г., и он послал меня звать их.
Когда я вышел на паперть храма, я увидел переполненное Донское кладбище. Народ стоял у могил и на могилах, народ заполнял все тропинки и дорожки, народ виднелся далеко у ворот и волнами колыхался на громадной Донской площади. Среди народа епископы и пресвитеры служили панихиды о Патриархе, и слова заупокойных молитв сливались с золотом весенних лучей и яркой лазурью ясного неба. И когда вереницей двинулись депутации рабочих поклониться в последний раз Святейшему Патриарху, раздались траурные гудки заводов. Эти траурные призывы тех, именем которых расколота Церковь, всколыхнули православных. И в этот чудесный час познали русские люди, что вся Русь хоронит своего Патриарха.
Перед «Отче наш» я отправился в церковь, где ныне погребен Святейший, звать на отпевание собравшееся там московское и окружное духовенство. Серебряной лентой подошли священники и заняли места по правую и левую сторону гроба. Я, вместе с остальным духовенством, вошел сперва в алтарь, где толпились епископы и протоиереи, а затем мне случайно удалось стать сзади самого гроба. В это время иподиакон Викентий, по просьбе какого-то старика протоиерея, снял покров, закрывающий лицо Святейшего, и я увидел его измененный смертью и страданиями лик.
Во время запричастного бесцветную и длинную проповедь сказал N. Перед отпеванием очень тихо говорил митрополит Петр. Он говорил о той Голгофе церковной власти, на которую взошел Патриарх, и о том искусе ненависти народной, беспричинной и бессмысленной, которая надвинулась на него. Отпевание совершили шестьдесят три владыки, около двухсот митрофорных протоиереев и около четырехсот священников; диаконов было значительно меньше. Торжественность богослужения постоянно нарушали подношения цветов, лежавших грудами на столе перед гробом. Протоиереи Сахаров и Сиверцев руководили уставом отпевания и посильно путали службу; в трудные минуты выручал их протоиерей Воробьев.
Прекрасное слово сказал перед «Со святыми упокой» протоиерей Страхов. В нем он говорил о подвиге Святейшего Патриарха, о том, что, когда Святейшего посвящали в первый чин чтеца, он прочел слова Господа: «Симоне, сыне Ионин, любиши ли Мя?» И эти слова были основным знаменем всей жизни Патриарха. «Было время, — говорил он, — когда с этими словами любви обратился Святейший ко всей Руси. Это было в дни живоцерковной ереси. Это было в то время, когда имя Святейшего было равно имени Православия и когда возглашение его имени в храмах означало, что эти храмы остались верны заветам Святой Церкви.
А помните вы те часы, когда вы шли сюда, в Донской монастырь, просить прощения в вашем малодушии и в вашем грехе, в трепете гнева и кары, и вас встречали объятия отца? И вы плакали, и вы каялись в эти для вас страшные часы. А потом спешили отсюда, ободренные любовью Патриарха Тихона. И вот теперь снова мы слышим слова от почившего: „Любите». И мы говорим ему: „Любим». Сюда сказать об этой любви собрались все верующие, вся Москва, да что вся Москва — вся Россия. И у всех в эти часы тревоги и печалей одна к тебе просьба, просьба к твоей любви. Там, у Престола Божия, где ты предстанешь ныне, помолися Творцу: „Упование на Тя надеющихся, сохрани, Господи, Церковь»». И все присутствующие повторили слова молитвы о Церкви.
В открытые двери виднелась толпа, все более наполняющая Донской. Ясна была связь Святейшего с Православием, виден его подвиг держания истины веры в часы бурь и смятений Русской Церкви. Перед окончанием отпевания епископ Борис предложил в полном порядке выстраиваться священникам по четыре в ряд, а архиереям и митрополитам попарно. Началась обычная суета прощания. Я помню скорбное лицо архиепископа Н. и убитые застывшие глаза митрополита Петра.
Было семь часов вечера. Раздался удар Донского колокола, возвестивший о выносе тела Святейшего Патриарха, ему ответили все московские церкви. Светились кресты, запрестольные образа от последних лучей солнца, которые сливались со встречными звездами, зажглись немигающим пламенем тысячи восковых свечей. Была тишина. Толпа застыла, словно слитая одной молитвой в один огненный жертвенный вихрь… И только шум, когда бросили с аэроплана цветы, да звон Москвы, да пение стихиры «Волною морскою»…
А над тишиной подъятый, высоко несомый епископами, двигался гроб вокруг кладбища, и слышалось бряцание кадил, и острой струйкой уносился навстречу вечеру ладан. И в эти мгновения трепетно видима была та любовь, что творит великое чудо вечности в мире, и новый предстатель за Русь возводился ею на престол небесных святых иерархов.
Записки священника Сергия Сидорова, с приложением его жизнеописания, составленного дочерью, В.С.Бобринской. М.: Правосл. Св.-Тихон. богословский ин-т, 1999.