В Большом соборе Донского монастыря так много людей, что трудно пробраться к выходу. На улице +30, а внутри, кажется, еще жарче. У алтаря скучковались телеоператоры и фотографы. Над толпой то и дело поднимаются телефоны, издали видишь у всех на экранах одну и ту же картинку: вверху — тяжелое золотое паникадило, внизу — гроб артиста.
Прощание с Петром Мамоновым
У двери к толпе пристраивается женщина лет сорока в розовом платке. Она крепко держит за ручку маленькую сумку и беспомощно смотрит на людей, заполонивших весь притвор, не зная, как ей пройти дальше.
— Вы на прощание? — трогает она меня за плечо.
— Да.
Удостоверившись, что здесь отпевают Петра Мамонова, женщина успокаивается. В разговоре узнаю, что ее зовут Антонина.
— Вообще я с ним знакома заочно. По интернету… — задумчиво протягивает она, чуть понижая голос. — Я слушала его проповеди. Вернее, для меня они были проповедями. Его рассказы о жизни, о Боге, о том, как он встретился с Ним, жил с Ним… Очень много простых таких слов — они западали в душу, понимаете? Я еще не так приблизилась к Богу, как мне хотелось бы. Слова Петра Николаевича мне во многом помогают. Поэтому я здесь.
О «проповедях» Петра Мамонова и о том, как он привел людей к Богу, мне сегодня скажут еще не один раз.
«Пойдем. Пусть хоть просто у машины постоим»
На самом деле, мы с нашим фотографом Ефимом здесь примерно с 8:40. Хотя отпевание должно быть в 9:30, прощаться начали задолго до этого времени. Пока не так многолюдно, женщина в кружевном белом берете читает Псалтырь.
— Упокой, Господи, душу новопреставленного раба твоего Петра, — старается она не смотреть на армию направленных на нее камер.
Неподалеку замечаю Ольгу Мамонову, вдову артиста. С ней разговаривает режиссер Павел Лунгин. У обоих лица закрыты масками. Видны только покрасневшие глаза.
Рядом со мной на руках у мамы плачет ребенок. Негромко. Почему-то вспоминается одно из последних интервью Петра Николаевича. Он рассказывал, как в детстве лежал, повернувшись к стенке, и думал: «Я умру. И все будет, а меня не будет».
Становится душно. Люди достают бумажные платки. Кто-то вытирает пот, кто-то — слезы. В притворе собралась толпа. На лавке сидит женщина с лилиями.
— Я сегодня услышала его фразу о вечности, — рассказывает она мне. — Петр Николаевич говорил, что человек — это луч, который имеет начало и не имеет конца. Меня это просто потрясло.
Ее зовут Наталья. Еще с утра она не думала, что приедет сюда, но старшая дочь спросила: «Почему же ты не хочешь проводить его?»
Наталья знала, что будет много народа. Когда ходила прощаться с отцом Димитрием Смирновым, было такое столпотворение, что она не выдержала. Но дочь все равно уговорила: «Пойдем. Пусть мы опоздаем, пусть хоть просто у машины постоим. Главное, помолимся и проводим».
— Вообще мы были потрясены не только «Островом», — но и всей его жизнью, его глубокой верой в Бога, — продолжает Наталья. — Очень редкий человек. И ему было совершенно все равно, кто как к нему относится. Все его работы — они такие глубокие… Там нужно думать. Либо ты их понимаешь и принимаешь, либо ты не дорос. Очень его люблю и чувствую как живого. Для меня он останется всегда этим лучом света. Человек удивительной, прекрасной веры. Вера спасает. Только вера. Такая, как у него…
Прощание с Петром Мамоновым
«Каждый день я читал о нем новости»
— Я знакома с творчеством Петра Николаевича лет 10. Не знаю, много это или мало… — делится со мной в притворе Ольга. Она тоже пришла проститься с артистом и пока не может попасть внутрь.
Продолжается отпевание, люди пишут записки, покупают в лавке свечи. Прислонившись к стене, Ольга набирает сообщение в телефоне и левой рукой прижимает к себе большой букет красных гвоздик.
— Когда я познакомилась со своим мужем, оказалось, он очень большой поклонник Петра Николаевича! Вместе мы ходила на его концерты. Это человек, который… На самом деле, сложно говорить… (У Ольги краснеют глаза.) Это человек, которого хочется слышать, слушать, за которым хочется идти. Очень жаль, что его не стало. Это большая потеря, — замолкает Ольга и смотрит на собравшихся в притворе.
У дверей разговаривают высокие мускулистые мужчины в кожаных жилетках. Это байкеры из клуба «Ночные волки». Мимо них идет бабушка со свечкой. Пробегает девочка лет семи, следом — очевидно, ее мама с младшим братом. На скамейке женщина в белом читает молитвослов. У стены опирается на трость седой мужчина. Девушка с розовыми волосами стоит на носочках и пытается разглядеть, что сейчас происходит у алтаря.
Поют «Вечную память». Мы тоже поем. Вполголоса.
Рядом с лавкой, где набежала очередь желающих подать записки, у окна отдыхает мужчина. На подоконнике около своего рюкзака он положил розы. Это Игорь. Впервые он увидел Петра Николаевича в 1991 году в театре имени Станиславского. Тогда Игорю было 18 лет. С тех пор Мамонов его кумир. Последний раз он видел его весной — на творческом вечере в Доме кино.
— Петр Николаевич — большая часть моей жизни, — говорит Игорь. — Это мой старший товарищ. О его болезни я узнал из интернета где-то 3 июля. И дальше каждый день начинался с того, что я читал новости о нем… Петр Николаевич — московская легенда. Наше время будет им примечательно.
«При жизни я его никогда не видела»
После отпевания мы вместе с Антониной медленно проходим внутрь. Она волнуется и еще крепче сжимает сумку. После каждого человека служитель протирает крышку гроба антисептиком. Кто-то просто прикладывает руку. Кто-то целует стекло.
Толпа выносит Антонину вперед, и я отстаю. Из-за спин вижу, как она аккуратно, словно боясь обжечься, дотрагивается ладонью до крышки.
Я тоже подхожу к Петру Николаевичу и останавливаюсь на несколько секунд. Его лицо кажется абсолютно не таким, как на экране. Но все равно вспоминается финал «Острова», когда его герой ложится в гроб и перед смертью произносит знаменитое: «Ну ладно. Поговорили и хватит. Иди. Иди, милый, иди».
Иду. Пытаюсь найти слова и описать, что именно в нем изменилось. Слышу разговор двух пожилых женщин. Они прощались передо мной и теперь направляются к выходу.
— Такой худенький был. Старенький… А тут преобразился!
Да, преобразился. Наверное, лучше слова не подобрать.
Оглядываюсь на хор. Певчий с черной бородой обмахивается нотами. По-прежнему очень жарко.
Люди прощаются долго. Молодой мужчина плачет у гроба, закрывая лицо рукой. Его зовут Николай.
— Петр Николаевич был для меня очень родным человеком, — делится он со мной уже в притворе. — Он напоминал моего папу. У него был похожий путь. Такой же непростой… А когда нашел Бога — схватился и дальше только Им жил. Петр Николаевич показывал, что можно жить осмысленно. И об этом говорил людям. То, как он играл в «Острове», захватывало дух. Это не игра была, на самом деле… У Бога все живы. Я помню, что он сам говорил: «Помолитесь за меня, когда я уйду. Не нужно ничего пышного. Просто приходите помолиться». И вот поэтому я здесь.
Об «Острове» сегодня вспоминает каждый, с кем я разговариваю. Например, Маргарита — одна из поклонниц — тоже впервые узнала о Петре Мамонове благодаря этому фильму.
— Помню, мы пошли в кинотеатр. Я плакала полфильма. После этого у меня какое-то переосмысление жизни было… Меня это очень поразило. Потом я периодически видела его интервью. Я называю это проповеди. Это ведь и правда звучало как проповеди. Он был искренним. Своей жизнью он мне показал, что нужно менять себя и можно менять себя. Это реально. Радостно, что его отпевают здесь и что получилось прийти. При жизни я его никогда не видела.
***
Те, кто попрощался, ждут на площадке перед собором. Кто-то сидит на траве, кто-то, как мы с Ефимом, — на ступеньках. По-прежнему много камер. Но вот все встают и начинают петь «Святый Боже, Святый Крепкий…»
У одного из молодых людей, которые несут гроб артиста, дрожит рука. По его виску скатывается капелька пота.
Когда открывают машину, улицу заполняют аплодисменты. Никто не перестает хлопать, пока не погрузят последнюю корзину с цветами.
Все это время у машины стоит Наталья — я вижу ее со спины. Она не хлопает и просто долго-долго смотрит, как провожают в последний путь Петра Николаевича.
Как только закрывают дверцу, в толпе раздается: «Христос воскресе!» И в ответ все собравшиеся почти кричат: «Воистину воскресе!»
Фото: Ефим Эрихман