В тюрьму — с портфелем, набитым крестиками и молитвословами
В 1997 году один знакомый священник попросил меня помочь ему в духовном окормлении заключенных в Бутырском следственном изоляторе. Тогда, после широко отмеченного Тысячелетия Крещения Руси, духовенство было очень востребовано в местах заключения.
Священноначалие благословило меня на это послушание. За мной тогда закрепили целый корпус в Бутырке, сразу несколько этажей. Бывал я там раз в неделю. В течение дня должен был обойти буквально весь корпус.
Я приходил рано утром с огромным портфелем, доверху наполненным самым необходимым: нательными крестиками, иконами, молитвословами. Приносил также и всевозможную религиозную литературу, от простых брошюр до книг известных духовных философов XIX века, выполняя просьбы заключенных.
Мое хождение с этим портфелем по камерам больше всего напоминало посещение доктором пациентов в больнице.
Тюремное начальство выделило для меня комнату психолога, так как подследственных запрещено было выводить из корпуса в храм, который был во дворе изолятора. Да и сам храм мы только начинали реставрировать, я помню, что в притворе храма были так называемые «стаканы» — маленькие одиночные камеры, в которых было так тесно, что заключенные могли там только стоять, даже присесть было невозможно.
И вот, в этой выделенной мне небольшой комнате, я исповедовал, причащал, соборовал и часто крестил. В этом мне очень помогала сама тюремный психолог, — ныне она прихожанка моего храма и занимается активной социальной деятельностью. Вместе с ней мы тогда крестили сидельцев, а иногда — их охранников. Очень часто подследственные просили психолога стать их восприемницей, и она чаще всего соглашалась. Удивительной доброты и широты души женщина!
Сотрудники «за решеткой» и продуктовая тележка Мавроди
Конечно же, мы не обходили вниманием и охрану. Это особые люди. Я тогда очень хорошо для себя понял, что за них нужно молиться сугубо. Не просто так эти люди оказывались в системе. Только представьте, совершивший преступление попадает в тюрьму на несколько месяцев или лет, а сотрудники проводят здесь буквально всю жизнь, что, безусловно, определенным образом влияет на человека и часто влечет за собой ряд психологических проблем. Приходя в тюрьму, мы, священники, старались начинать свое служение с них. Когда они передавали нам письменные заявки от заключенных корпуса, мы старались с ними поговорить. Бывали дни, когда мы обменивались лишь парой фраз, а бывало — часами говорили.
Протоиерей Алексей Круглик
Помню, как сотрудники охраны приходили и просили научить молиться: у одного дочка заболела, у другого родственник умер. С ними вместе мы тут же служили молебны о здравии, панихиды. Очень многих крестили.
В одной из камер Бутырки тогда, а это был, кажется, 1997 или 1998 год, сидел только что арестованный Мавроди и кормил всех своих соседей. Представьте, по узким коридорам с грохотом едет огромная тюремная тележка, заваленная продуктами из тюремного магазина и бутылками с питьевой водой. В камеру, где вместе с основателем «МММ» находилось человек пятьдесят, а может, и больше, тележка приезжала каждый день. Остальные в тюрьме сидели на пайке.
И все это для меня, тогда молодого священника, было абсурдом: в камере, как сельди в бочке, — по 50–100 человек, нечем дышать (казалось, едва откроешь ее глазок, и плотный спертый воздух буквально вытолкнет тебя), люди годами ждут судебного решения, а еще эта тележка с едой…
Под штукатуркой — образ Божией Матери
Из тех, кто письменно просил разговора со священником, одни были на грани психологического срыва, другие — любопытствующие: сидишь, делать нечего, а тут человек с воли, почему бы не пообщаться.
И существовала совершенно отдельная категория людей, находящихся в серьезном духовном поиске. У меня в корпусе была камера, в которую я принес все богослужебные книги годичного круга, так как находившиеся там подследственные старались вычитывать все уставные богослужения в течение суток. Своего рода небольшой «тюремный монастырь».
Помню, в какой-то момент в одной из камер, которая была просто в чудовищном состоянии без элементарного ремонта, отвалился большой кусок штукатурки. А под ним открылся, написанный углем по стене, прекрасный образ Божией Матери. Судя по всему, как позже сказали нам специалисты — роспись была сделана еще в 30-х годах и позднее замазана штукатуркой. Ее открытие тогда стало для находившихся в камере людей каким-то откровением, прозвучало как ответ на их просьбы и мольбы. Мне кажется, после того случая желающих пообщаться со священником стало еще больше.
В дни своего послушания я был в следственном изоляторе с утра до позднего вечера, порой беседовал с человеком не по одному часу. Помню одного подследственного, с которым мы проговорили буквально целый день. И все это время его сокамерники терпеливо ждали в коридоре, так и не попав ко мне на беседу. Но самое интересное, что так же терпеливо ждал вместе с заключенными окончания нашей беседы выводящий их охранник!
Были люди, которые ограничивались лишь несколькими минутами общения. А потом вставали и давали понять, что все для себя решили и не намерены оставаться.
Меня всегда обескураживали вопросы тех, кто приходил ко мне в кабинет психолога впервые:
— Нет ли здесь подслушивающего устройства? — обычно спрашивали.
— Я не ставил, а что тут есть или нет, увы, не знаю, — обычно отвечал я. И тогда те, кто в чем-то сомневался, писали мне исповедь на бумаге. Так они пытались обезопасить себя от какой бы то ни было прослушки. И мы молча общались переписываясь.
Не знаю, смущал ли заключенных мой возраст, все-таки я был тогда очень молод. По большому счету, выбора у них не было. Но я со всей искренностью могу сказать, что для меня это оказались тяжелейшие два года очень серьезных разговоров и исповедей, как с впервые оступившимися людьми, так и с матерыми уголовниками.
Во многом это церковное послушание способствовало моему собственному духовному росту, переосмыслению многих представлений о жизни. Выходя вечером из тюрьмы, идя пешком по Москве, я каждый раз думал о том, какими разными могут быть ценности у людей, и как же прекрасно просто гулять по улице; как хорошо, и какой же это дар — дышать полной грудью чистым воздухом.
Вмешиваться в судебные дела священник не имеет права
Но священник — он как солдат. Спустя два года я вынужден был оставить тюремное служение и с головой уйти в работу с военнослужащими в одной московской части. Тогда полным ходом шло восстановление конституционного порядка на Северном Кавказе, были серьезные людские потери, требовалось присутствие священников уже на этом фронте: крестить, беседовать, поддерживать, воцерковлять, молиться за уходящих в горячие точки и проводить духовную реабилитацию вернувшихся оттуда.
Хотя мое тюремное служение было коротким и давно в прошлом, со многими людьми, с которыми я познакомился тогда, в девяностые годы, мы и сейчас дружны. Некоторые стали прихожанами нашего храма, активно участвуют в социальных проектах, помогают содержать и реставрировать храм, ездят в паломнические поездки.
Тюрьма — это испытание для личности, это вызов для души. И обязанность священника — откликнуться на просьбу о помощи, в которой порой, как никто другой, остро нуждается заключенный.
Мы все понимаем, что в жернова судебной машины может попасть как закоренелый преступник, так и безвинно осужденный.
Мне вспоминается здесь пример из жития преподобного Варлаама Хутынского, который подвизался в Великом Новгороде в XII столетии. На мосту через реку Волхов в то время происходили судилища: выносились решения о казни или помиловании преступников и тут же приводились в исполнение. Виновных топили в реке, сбрасывая с этого моста.
В житии преподобного есть такой сюжет. Однажды он ехал мимо моста в момент суда и спас преступника, который был страшным убийцей. Святой попросил отдать этого человека в его обитель на воспитание. В другой раз судили там же человека, явно преступление не совершавшего. Однако преподобный Варлаам не заступился за несчастного. Невинного сбросили в реку.
Позже к святому пришли верующие и спросили: «Как же так, отче, почему не спас ты невинного, а виновного спас?» На что преподобный ответил, что ему было открыто: того, кто был невинно казнен, впереди ждало испытание, которого он не вынес бы: он бы пал и вел в дальнейшем греховный образ жизни. Но в чистом, невинном состоянии он предстал теперь пред Богом. Зато убийца, которого помиловали и отпустили в монастырь, даст Бог, раскается и сможет измениться.
Конечно, мы не святые, Господь не всегда нам открывает, как поступить с тем или иным человеком. И хотя вмешиваться в судебные дела священник не имеет права, зато он призван проповедовать правду, помнить, что милосердие выше правосудия, молиться о своих подопечных, каждый раз добавляя: «Да будет на все воля Твоя, Господи».
Интервью было записано в 2018 году.
Фото: «Правмир», Тамара Амелина и с сайта helpprison.ru