Просто мама. Часть 2

Читайте также: Просто мама. Часть 1

Говорят, что в шкафу каждой семьи спрятан свой скелет. Наверное, так и есть. Я бы назвала нашим «скелетом», но со знаком плюс мою сестру – Таню Свешникову.

— Таня, я знаю, что немецкий журналист тебя назвал «ночным ангелом». Как ты думаешь, за что тебя «наградили» этим «прозвищем»?

— Да я как-то не думала, но, когда увидела в журнале свою фотографию — спросила у него. А он ответил: «Вы похожи на ангела». И, поскольку репортаж был о ночной жизни Москвы, он и решил такое выдумать.

— Почему выдумать? Ты ведь действительно почему-то больше помогаешь ночью, а не днем.

— Скорее вечером. Иногда бывает, что до 12 часов. Просто днем бездомные больше боятся – для них ночь привычнее.

— Представь ситуацию, когда тебе перед всенощной, без пятнадцати пять или с утра перед литургией позвонили и сказали, что нужна помощь, ты что выберешь?

— Помощь, конечно. Я – как Чип и Дейл, которые спешат на помощь. Были такие ситуации, что приходилось срываться с места. Иногда я даже готовилась причащаться, и вдруг звонят в 8 утра: мы в милиции — нужна помощь. А так как многие бездомные и беспризорники хранят у меня свои документы, нужно ехать. Да и милиционеры меня уже знают, пацанов со мной отпускают. Тем более что я как банный лист прилипну и, пока не отпустят, не отойду.

Иногда из-за какого-нибудь культурного мероприятия пацанского приходится пропускать всенощную. У нас бывают выезды на природу, на футбол, на экскурсию, а я их должна отвезти, привезти, покормить. Или, если их в передачах снимают, организовываю все перевозки, перемещения. Ребята со мной поспокойнее — привыкли уже. А иначе, когда их много, они буйные. Так ведь и школьники тоже буйные, и должен быть какой-то человек, который их утишит. Вот я их и утишаю… Но – не насильственным методом. Конечно, накричать на них тоже могу, но это очень редко бывает. Может, за 2 с лишним года раза три на них «наехала». С другой стороны, наезды мои тоже больше от усталости.

— Ты кормишь, отправляешь домой, устраиваешь на лечение. Но был ли в твоей жизни случай, который не можешь забыть? Может быть, могла что-то сделать и не сделала…

— Есть такая история, наверное, я до конца жизни буду ее помнить. Про Сашу… Был такой человек на улице, примерно мой ровесник, выпускник интерната. Один раз он подошел и попросил лекарства. А позже ребята сказали, что он болеет, лежит на «черном ходе». И все лето мы с подругой ходили по очереди, приносили ему лекарства – у него язва желудка была. А потом он куда-то пропал…

Зимой пацаны передали, что он просит помощи: ему совсем плохо, нужно в больницу. Я договорилась с автобусом «Милосердие», но нужно было его найти. Но я долго не могла этого сделать. Однажды мы с ребятами проходили мимо: у них была большая проблема, которую нужно было срочно решить. Я   дверь подергала, войти не смогла – проблема с замком, да и заговорилась. А он умер в ту ночь. Получилось, что из-за меня. Ребят проблему я решила, но можно было потрудиться и найти вход на черный ход. Я этого не сделала. Его на Рождество вынесли. Я за него молюсь.

— Но, насколько я знаю, ты молишься и за самоубийц?

— Да, молюсь иногда и за самоубийц, но за Сашу – всегда, он крещеный был, папа наш его отпевал.

— В декабре, этой зимой ты писала у себя в дневнике, что хотела бы создать что-то вроде дома для своих ребят. Расскажи про эти планы, даже, скорее, пока мечты.

— Конечно, хотела бы. Дело в том, что этих ребят никто не берет. А я хочу создать наркологическую реабилитацию. Не думаю, то у них такая уж сильная физиологическая зависимость. Скорее, все в голове, потому что лекарства, которые они употребляют, не особенно вызывают привыкание. Поездила по наркологиям, посмотрела, что люди делают, и мне больше понравились православные, потому что там пытаются помочь человеку изменить свое отношение к жизни. Я поняла примерно как это надо делать, но, к сожалению, не нашла православных клиник для несовершеннолетних. А потом, в православных семьях пока не так много детей наркоманов, так что и потребности в детских центрах, видимо, нет.

Сейчас появился человек, который готов купить квартиру для этих нужд. Просто надо все обдумать. Это должен быть дом при церкви с натуральным хозяйством, с домашним обучением, что очень сложно организовать, потому что за ребят надо нести ответственность, а еще водить в школу. Представь, 16-летнего Дениса посадить в 3-й класс. Ребята там должны находиться добровольно, но их нужно все время чем-то занимать. Я представляю, чем их можно занимать: у меня на самом деле ребята-то в основном очень все рукастые — они и полы кладут, и электрику делают. Мы ездили с ними в приют при монастыре, так они выполняли всю мужскую работу. А ее много, особенно при храмах. Я, конечно, готова с ними жить. В свое время, так один раз уже детей взяла — была у них старшим воспитателем в приюте, и это было логично: раз я за них отвечаю, то и живу с ними. Тут то же самое.

— Ты говоришь, они — на все руки мастера. Так они в тебя пошли? Кажется, что ты и сама, что угодно починить можешь?

— Ну, что я особенно могу? Электричество немного починить. Столяр, плотник я посредственный, только простенькие детальки могу делать. А сантехник хороший – у нас в квартире на Шаболовке такой прекрасный унитаз сделала, так он десять лет работал, не ломался.

— Тань, а есть такая ситуация, когда ты отказала бы в помощи?

— Чаще всего я отказываюсь разговаривать с пьяными — сил душевных не хватает. Я ведь знаю, что у пьяного сейчас в голове одно, а завтра будет совершенно другое. Хотя, конечно, все равно разговаривать приходится.

— Я говорю не только о разговорах, но и помощи. Ты откажешься пьяному помочь?

— Нет, конечно. Но часто так бывает, что ему сейчас кажется, что он нуждается в помощи, а когда протрезвеет, окажется, что она была ему не нужна. Обычно я говорю – приходи трезвым, тогда все и обсудим.

— Помощь бывает разная. Ты даешь им деньги?

— Очень редко. Например, если кого-то отправляю на поезде, а потом ему еще надо будет добираться на автобусе сколько-то километров, тогда я высчитываю, сколько может понадобиться и даю ровно на билет.

— А на какие деньги ты покупаешь билеты, лекарства, еду, остальные необходимые вещи?

— Мне друзья дают, Рустик – наш руководитель – если надо, на билеты, чтобы кого-то отправить. Что-то и на свои деньги покупаю.

— Ты можешь себе представить ситуацию, чтобы подобную работу вместо тебя стал делать человек, не верящий в Бога?

— Это не зависит от веры в Бога. Да и я не для того что-то делаю, чтобы доказать свою веру. Но видела таких людей. Правда, в основном, они занимаются благотворительностью по долгу службы, и у них другое совсем отношение к бездомным людям. Это просто работа такая.

— Но ведь дети взрослеют, умирают…

— У нас пока один мальчик умер в 17 лет – ночью подожгли дом с бомжами, он спал, не успел выбежать и задохнулся. Ребята тогда мне позвонили – тех, кто с ним жил, забрали в милицию и сутки там продержали. Я приехала, их просто переколотило.

— Я правильно понимаю, что с милицией у бомжей-подростков большие проблемы. На детей же часто вешают какие-то нераскрытые дела.

— Милиция милиции — рознь. Есть вполне добропорядочные люди. А есть действительно страшные. Я помню, что одной 14-летней девочке предложили на выбор — либо участие в извращении,   либо приют. Ее трясло, когда она об этом рассказывала. Много было всяких историй. При мне милиционеры не постеснялись обобрать пьяного, валяющегося под кустами. Пацаны постеснялись, а они нет. Эти товарищи на улице, видимо, чувствуют себя хозяевами положения: они могут с кем угодно творить что угодно. Или, наоборот, не чувствуют в себе уверенности и пытаются что-то доказать.

— Все же не все ощущают эту уверенность. Помнишь тех, которых ты вызвала, когда заметила, что в аптеке продавали детям наркотики? Так одна отозвала меня в сторону и умоляла закрыть точку. Мол, они сами бесправны, хотя и знают обо всем, что там происходит.

— Я говорю про тех людей, которые патрулируют улицы. Тетенька, может, тебя и умоляла, а на следующий день пришел здоровый мент и сказал: «Давай, вали отсюда. Хочешь помогать – становись депутатом. Ты мне тут мешаешь, демонстрацию устраиваешь». «А наркоманы не мешают? — спрашиваю. – Их 25 человек здесь. Мы с подругой стоим — разговариваем, без флага, без транспаранта». «Они не мешают».

— Ты видишь изнутри ситуацию с детской наркоманией. Какова она сегодня на самом деле?

— Детей-наркоманов гораздо больше, чем люди могут себе представить. Много очень «домашних». Я видела огромные очереди, особенно под вечер, когда некоторые из аптек закрываются, так там просто идет драка за буторфанол (препарат относится к группе наркотических анальгетиков. В России буторфанол наркотиком не является, а в Европе давно внесен в соответствующие списки), за ампулы, все на нервах, кричат, плачут, умоляют, чтобы не закрывали. Там в очереди можно стоять минут 40. Представляешь аптеку, в которой ты стоишь в очереди почти час? В круглосуточных, конечно, очереди нет.

Слава Богу, не все торгуют. Во-первых, в аптеках смотрят на человека и, если продавец в тебе не уверен, он может и не продать. У меня есть подружка, она очень бледненькая и худенькая, ей всегда продают, а детям вообще без вопросов продают. Это ведь надежное дело – ребенок, он ни для кого брать не будет – только для себя. Но продают только вечером, после восьми, когда добропорядочные граждане уже добрались до дома.

Хотя бывает и утром. Я как-то зашла в аптеку, нужно было папе лекарство купить. У меня зазвонил телефон, аптекарше очень понравилась мелодия, и она попросила ее перекачать через bluetooth . И за то время, пока мы перекачивали, несколько человек за бутором зашли. Просто аптека на отшибе, и не так много людей ее знает.

— Мне в голову не придет интересоваться тем, что при мне покупают другие. Но если я увижу, догадаюсь, что покупают наркотики, что можно сделать в такой ситуации? Что делаешь ты в такой ситуации?

— Если там много наркоманов, я молчу, потому что могут зарезать. А так — смотрю по ситуации. Один раз я разговаривала и убеждала – посмотрите, что потом с детьми становится, и гепатит С, и вся жизнь испорчена. Аптекарша, вроде, усовестилась и пообещала больше детям не продавать, только ребятам постарше. Но это вряд ли, она ведь подневольная и, если ей хозяин сказал продавать всем – что она может сделать.

Как-то я увидела в открытой продаже лекарство, которое едят как наркотик – 50 таблеток съел и в отключке. Я говорю: «О! у нас такое наркоманы едят». Аптекарша ответила: «У нас тоже». Потом посмотрела на меня подозрительно, осеклась и убрала это лекарство. Оно лежало среди аскорбинок и гематогена, а должно продаваться по рецепту. Правда, они стараются больше коаксил продавать – он и дороже, и хранить легче. Буторфанол – одна ампула 60 рублей, дети за 10 минут столько «настреляют», да школьникам мама на обед больше дает, а среди них очень много наркоманов. Родители даже и не догадываются.

В прошлый раз в Орехове я   видела пацаненка — метр сорок, он сказал, что учится в шестом классе, но мог и завысить. Спрашиваю: «Вы хоть не колетесь?» Вроде, здесь буторфанол не продают, он ответил: «А я в Москву за ним езжу». Потом, если он подсядет сильно, то просто поселится где-нибудь рядом с аптекой, как все — потому что вокруг каждой такой аптеки есть чердаки и аптеки, где живут наркоманы.

— Тебе кажется, ты надеешься, или они действительно меняются?

— Они, во-первых, взрослеют, от этого никуда не деться, но и меняются в зависимости от обстоятельств. На самом деле, чем старше они становятся, тем им страшнее жить на вокзале. Когда они повзрослели, когда становится легче оттуда куда-то попробовать отправиться, они понимают, что это конец, что жизнь их закончится здесь или в тюрьме. Маленького ребенка, в 13 и 14 лет еще можно уговорить, а в 15 лет они уже разочарованные в жизни, ничего им не надо, ничего не хочется. А потом уже только после 20. То есть с 15 до 20 с ними трудно что-то сделать, только любовью – как с любыми нормальными подростками. Помню свое первое ощущение, когда я пришла на вокзал. Оказалось, что там такие же дети, как в нашем дворе. Просто у нас во дворе мальчики одеваются в фирменных магазинах, а эти на рынке.

— Как я помню, некоторые ни разу и в магазинах-то не были?

— А тогда ребятки просто из интерната сбежали — малыши совсем — второклассник и четвероклассник. Приехали в Москву, вышли на платформу, увидели таких же ребят, как они сами, и остались. Пожили несколько дней и «оборвались» быстренько. Я их повела в магазин, и этот дешевый подвал, где все товары за полцены, стал для них шоком. Они подошли к уборщице и рассказали, что первый раз в жизни видят такой прекрасный магазин. У них в деревне, где находится интернат, только продуктовые магазины – числом три – так что этот показался дворцом. Хотя сейчас деревенских стало меньше. Года два назад было больше.

— Может они просто знают, что здесь стараются их вернуть назад и поэтому выбирают какие-то другие места?

— Не думаю. Некоторых деревенских ребят мы даже по нескольку раз отправляли назад, а они потом снова возвращались за романтикой. И все же у них не прерывалась связь с родными, мы постоянно вели с домом переговоры. А потом остались: может их дом удержал, или не так заманчивы стали магазины, появились какие-то интересы дома. Сейчас появляются новые, но, в основном, ребята из Подмосковья. Раньше у нас были ребята и из Нижегородской области, и из-под Ростова-на-Дону, а сейчас наши подмосковные, в основном из интернатов.

— Как же они решаются вернуться к нормальному образу жизни? Ведь они привыкают к воровству, наркотикам, ничегонеделанию, и очень сложно сменить потом этот образ жизни?

— Трудно, но все-таки реально. Зимой ездила группа 8 человек работать. Работали долго, им платили по тысяче в месяц — смешные деньги. А вкалывали они – будь здоров как. Не кололись, кирпичи клали, сваркой занимались. Просто их надувают часто, тем более что работают они без документов. Интернатскому ребенку еще можно как-то сделать документы или круглому сироте, а ребенку, который ушел от своих пьяниц-родителей, практически невозможно, потому что его родители должны что-то делать, а им не до чего.

— Скажи, а ты молишься за своих пацанов всем скопом или за каждого по отдельности? О чем просишь?

— За моих ребят – за каждого по отдельности, а так — скопом. И за себя вместе с ними. Обычно я говорю: Господи, управь нас, спаси нас всех — Колю, Илюшу, Диму, меня, Игоря и так далее. Иногда я не знаю имени человека, только прозвище, тогда говорю: «Господи, Ты знаешь, как его зовут, а я его знаю как Хромого». И, на самом деле, они меняются.