Сценарист и писатель Этери Чаландзия выступила в роли литобработчика: записала монологи известного деятеля современной церкви, настоятеля храма Живоначальной Троицы в Хохлах протоиерея Алексея Уминского. Книга «Человек и Церковь. Путь свободы и любви» (М., Альпина нон-фикшн, 2014) разошлась мгновенно, меньше чем за два месяца. В чем причина успеха? Чаландзия решила сделать с отцом Алексеем беседу-постскриптум.
— Книга «Человек и Церковь» вызвала интерес не только у светской публики, но и у верующих. Почему?
— Дело в том, что многие наши верующие — совсем недавние христиане, и для них те вопросы, которыми мы задаемся в книге, вполне актуальны. А потом, многие берут книгу для своих близких. Непонимание между верующими и неверующими членами семьи — обычное дело. И книга оказывается удобным способом наладить коммуникацию. Вместо жарких дискуссий можно предложить почитать, что там умные люди на этот счет написали. (Смеется.)
— С негативными оценками вы уже столкнулись?
— Пока нет. Но меня нет в соцсетях, возможно, вся критика обрушилась бы именно там. А так люди в основном благодарят, и многие радуются тому, что книга оказалась у них в руках в какой-то нужный момент их жизни. И потом, мне кажется, довольно мало случайных людей читают нашу книгу. А поскольку, как мне кажется, мы не ошиблись с интонацией, книга не носит пропагандистского характера, не раздражает и не провоцирует, скорее заставляет уйти в тишину и подумать, — читателя это расположило и заинтересовало. Да, мы не сделали провокационную и разоблачительную книгу, она не стала инфоповодом и не привлекла к себе внимание на волне скандала. Но мы этого и не хотели. Волны обычно накатывают и спадают, а было бы хорошо и правильно, чтобы интерес к этой книге был не сиюминутным.
— Скандал, агрессия, оскорбления, ругань, травля стали приемлемым способом общения в соцсетях. Можно ли и как с этим бороться?
— Вообще бороться с агрессией очень сложно, а наши СМИ за последние 10 лет сделали все, чтобы воспитать в читателе, зрителе и слушателе хама. Любой информационный повод используется для того, чтобы возбудить в людях агрессию и злость. Такое ощущение, что это уже является способом профессиональной жизни. И не только у нас, во всем мире СМИ живут скандалами. Ужас в том, что скандал всегда разделяет, а не объединяет. В злобном конфликте возникают враги, а не единомышленники. Очень жаль, но слишком часто именно на всем этом паразитируют современные СМИ. Журналисты разучились писать о человеке. Думать о причинах событий, искать смыслы. На это нет спроса. Все питается смертью, во всех смыслах этого слова. Это грустно и трагично, но это так.
— Мне бы хотелось, чтобы именно от вашего имени прозвучали слова, призывающие нас быть терпимее друг к другу…
— Да что тут скажешь обычному человеку, если все то же самое происходит сегодня и среди христиан! Когда видишь, как охаживают друг друга православные, понимаешь, что манипуляциям подвержены все. Все чуть ли не с радостью ведутся на всевозможные провокации. Микроскопический повод вызывает бурю эмоций и проклятий. Поэтому у меня нет ответа на этот вопрос. Мне бы очень хотелось, чтобы люди научились думать, а не ругаться. При печальной новости плакать и молиться, а не искать врагов и сыпать оскорблениями и проклятиями. Достоевский говорил, что всякий перед всеми виноват. И любое событие в жизни общества — это всегда повод в первую очередь на себя посмотреть.
— Я знаю, что вы ушли из социальных сетей, хотя раньше в них были, и были довольно активны.
— Из-за этого я, собственного говоря, и ушел. Такой контекст существования мне показался невыносимым. Более того, я и себя поймал на странных чувствах. Когда я банил провокаторов и людей, несущих ну уж совсем агрессивную чушь, я словно стрелял в них. Бах — и не стало человека! Мне стало страшно, и я решил, что лучше уйду-ка я отсюда.
— Жаль, но это, безусловно, ваше решение. Чаще всего сегодня церковь упрекают в несовременности, в том, что она не соответствует ожиданиям людей.
— А у нее и нет такой задачи. Я могу успокоить всех внешних наблюдателей, которые ждут, когда же мы станем дико современными, — такого не будет. Церковь никогда не пойдет в ногу с обществом, просто потому что у нее другая походка и другие задачи. Это надо понять и принять. В том числе и потому, что в этом нет ничего дурного. Церковь должна хранить изначальные смыслы. Язык, на котором говорит мир, всегда меняется, и одни и те же слова начинают по-другому восприниматься. В каком-то смысле это неизбежно и правильно, но есть вещи, которые должны сохранять свои первоначальные значения. Любовь должна означать любовь. Свобода — свободу. Смысл человеческой жизни должен выявляться таким образом, чтобы он сам не превращался в функцию, а оставался именно человеком, таким, каким его задумал Бог. Это и есть задача Церкви. А для тех, кто ищет просто комфортного содружества, существуют всевозможные кружки и клубы по интересам.
— Но ведь существует же потребность изменений во внутрицерковной жизни?
— Безусловно! Обновление, снятие с себя коросты, оно происходит веками. В этом смысле Церковь похожа на большой корабль, который долго путешествует по волнам и обрастает какой-нибудь гадостью, мало того, что по виду некрасивой, так еще и снижающий ход корабля. Так же и к Церкви в ее историческом развитии налипает всякая мерзость. И в какой-то момент начинает очень сильно ее тормозить. Если это становится заметно, значит, момент необходимости обновления настал.
Но здесь есть один очень непростой момент. Как только Церковь выходит в публичное пространство, открывается она не только своей прекрасной стороной, а становится видима всеми и со всех сторон. Очевидно, когда мы живем в своем закрытом мире, что там у нас происходит и как мы между собой собачимся, — никого не волнует. Но когда мы приглашаем к себе гостей, оказывается, что в доме-то должно быть убрано и не должно плохо пахнуть. И вот к этому мы оказались не до конца готовы. Приходят люди, видят, что не так уж все и в порядке, а мы на это раздражаемся и говорим: «А вы сюда не смотрите, вы туда, где все красиво, смотрите!» А оказывается, что так говорить и делать уже нельзя. Сегодня Церкви надо учиться находиться в открытом пространстве.
— Вы говорите, что в церкви происходят важные изменения, однако об этом почти не известно за ее пределами.
— Внутри Церкви происходят реформы, которые можно назвать революционными. Да, они остаются не замеченными для общества, но это нормально, потому что их смысл может быть не понятен людям со стороны. Например, разделение епархий и изменение количества епископата. Кому это интересно? Никому. А на самом деле это способствует колоссальным позитивным изменениям, настоящей реструктуризации Церкви. Через какое-то время они поменяют внутрицерковную жизнь, и это уже станет заметно всем.
— Как именно? Непонятно — это же не значит неинтересно!
— Сейчас на территории Московской патриархии существует 30 000 священников. Это смехотворно мало для страны с населением 140 миллионов человек! В Москве их вообще 1000. Что это значит: удаленность священника от человека, от епископа, друг от друга. А с увеличением количества епархий и епископов увеличивается и количество приходов. Дальше, внимание! Чем больше приходов, тем они беднее. Тем больше священник зависит от прихожан. Чем больше он о них волнуется, тем внимательнее к ним настроен. Теперь грубый и хамоватый священник будет просто вынужден сам меняться, потому что, если в соседнем приходе священник другой, люди просто уйдут к нему. У них выбор появится. Так устроено в Балканских странах. Там много епископов и священников, все друг друга знают, и все стараются общаться друг с другом по-человечески, а не в рамках солдатской системы подчинения и выполнения приказов. Так увеличение количества епископов ослабляет вертикаль власти, и отношения из административных, рано или поздно, превратятся в человеческие. И система оживет.
Другой момент. Сегодня создан орган Межсоборного присутствия, это значит, что группа богословов, священников и мирян готовит документы по актуальным проблемам Церкви.
— Каким, например?
— Это и биоэтические проблемы, связанные, например, с суррогатным материнством, с богослужением, с отношением человека к смерти.
— А что сегодня изменилось в отношении человека к смерти?
— Тема смерти довольно давно табуирована в современной культуре. С одной стороны, о смерти вроде говорить не принято, а с другой — смерть как опыт постоянно навязывается нам через телевидение, кино и компьютерные игры. Посмотрите, всегда первые строчки новостей посвящены происшествиям, катастрофам и катаклизмам, связанным с жертвами. Таким образом, постоянно сталкиваясь со смертью, человек начинает сублимировать свои страхи. Смерть дистанцируется, теперь это нечто удаленное, не связанное непосредственно со мной. Но парадокс в том, что в контексте «ненастоящей» смерти и жизнь становится фальшивой. Убегая от смерти, ты и жизни лишаешься. Ведь именно смертью определяется наша жизнь. Это то единственное, что достоверно известно про каждого из нас. Так вот, христианский опыт Церкви учит человека, что, если «завтра» может не случиться, — каждый день, каждый час, каждое слово, каждое мгновение необходимо стремиться проживать в его максимальной полноте, как неповторимую ценность.
— На эту и другие темы ведутся дискуссии?
— Все это подлежит обсуждению. Конечно, здесь нужны профессионалы, которые, с одной стороны, хорошо разбираются в богословии, а с другой — понимают проблему и с научной точки зрения. Они готовят предварительные документы, которые рассылаются по всем приходам, вывешиваются на сайте Патриархии, и каждый, КАЖДЫЙ, имеет возможность внести свое предложение, высказать аргументы. Не так давно мы всем приходом обсуждали вопросы о подготовке к святому причащению, о погребении, об отношении к старообрядцам. Это было по-настоящему сверхдемократическое церковное обсуждение.
— А происходят ли важные изменения, касающиеся внутрицерковной жизни?
— Например, я был на литургии, посвященной пятилетию служения патриарха Кирилла, и обратил внимание на такую вещь. Патриарх вслух читал совершенно особенные евхаристические молитвы, которые считаются тайными и произносятся только священникам. Возможно, значение этого события не вполне понятно людям со стороны, но на самом деле это огромный прорыв. На одну дистанцию становится меньше, на один объединяющий фактор больше. Люди, слышащие эти молитвы, оказываются вовлеченными в общее служение. И священники, следуя примеру патриарха, будут то же самое делать и в своих приходах. А ведь совсем недавно такой поступок считался бы непозволительным революционерством.
Меня это радует бесконечно. И, наверное, надо об этом говорить, ведь о том, что в Церкви плохо, знают все, а вот что хорошего происходит в Церкви — большинству неизвестно.
— Я бы хотела, чтобы вы прокомментировали последствия двух заметных событий, которые мы описывали в книге, — заключение и освобождение Михаила Ходорковского и девушек из панк-группы.
— Мне кажется, что эти события будут иметь разные последствия. Что касается участниц панк-группы, то та болезненная популярность, которую они, к сожалению, приобрели из-за неадекватного суда и приговора, может иметь самые печальные последствия. Они теперь просто вынуждены поддерживать и повышать градус интереса к себе. А это вещь опасная. Мне их очень жаль. Они попали под две машины — государственной власти и огромной популярности. И неизвестно еще, какая страшнее. А теперь «революционный держите шаг, неугомонный не дремлет враг», похоже, станет тем ритмом, в котором звучат их сердца. Совсем небольшая историческая память показывает, что люди сжигают себя в этой борьбе и приносят в жертву, часто не понимая, за что и зачем именно они борются.
— Но они-то вроде как раз понимают, за что борются и формулируют свои цели.
— Боюсь, что все-таки не понимают. С другой стороны, жизнь длинна и полна страданий, и часто именно через все это человек находит смыслы и что-то начинает понимать. Они ведь совсем не глупые девушки. Другое дело, что ум, не связанный с сердцем, как бы высоко ни парил, всегда будет страдать. Тот потенциал человеческой души, который мог быть затрачен на созидание, на жизнь в добре, любви и служении, сейчас растрачивается в другом направлении. Поэтому мне за них тревожно и страшно.
— А что касается Михаила Ходорковского?
— Что касается Михаила Борисовича, который читал в заключении нашу книгу и написал на нее отзыв со словами: «С надеждой на встречу», — когда эта встреча казалась невозможной, то здесь совсем другое. За время, которое он провел там, где люди ломаются и исчезают, перестают быть людьми и теряют все человеческое, — он многому научился. Мне кажется, он нашел для себя очень важные смыслы, главный из которых, что жизнь, направленная на самого себя, а не на другого человека, ущербна и бессмысленна. Как именно он дальше будет жить, я, конечно, не знаю.
— Но к нему у вас нет того чувства жалости, которое вы испытываете к девушкам?
— Никакой жалости! Я только рад за него и надеюсь, что он устроит свою жизнь по воле Божией и сможет реализовать свои идеи и способности.
— Многие из тех, кто прочитал нашу книгу, говорят, что искали в ней способ понять и почувствовать Бога. Это потребность, в которой признаются люди самых разных возрастов и социальных положений. Можно ли им в этом помочь?
— Для этого существует только одна книга. Евангелие. Его необходимо читать и перечитывать вновь и вновь. Но опять-таки, человек должен как-то понять, что именно он ищет? На что надеется? Чего ждет? Найти какой-то конкретный ответ — невозможно: Библия — это не решебник. Это книга вопросов, а не ответов. А ответы хорошо если приходят со временем, не сразу и не во всей полноте. Но Евангелие учит, что Богу можно задавать любые вопросы, и, если они появляются, появляются и стимулы, и смыслы жить и искать ответы. И тогда человек оживает. А это вообще самое важное, что может и должно произойти со всеми нами.