У протодиакона Андрея Кураева не бывает простых историй. «Снежная королева» или «Гарри Поттер», Великий пост или Лев Толстой, догматы или каноны, благословение Патриархом призывников — в его рассказе обязательно возникнет: «На самом деле», «если обратиться к рукописи IV века», «так вот, дело в том, что» — и за обыденной линией повествования возникнет вдруг вертикальный контекст. И не один.
На кухне у отца протодиакона шумят семинаристы — что-то обсуждают, и так оживленно, что, кажется сорвется интервью — не будет слышно ни слова. Пробираемся мимо книжных стопок в дальнюю комнату.
Какие они были — 90-е — если смотреть вглубь?
— Отец Андрей, в 90-е годы вы стали референтом Святейшего Патриарха Алексия…
— Да, с сентября 90-го года. В июне его избрали, а с сентября я уже работал.
— И вы при знакомстве сказали ему, что не хотите писать….
— Да, это не мой талант. Мне легче говорить.
— В это же время состоялись ваши первые лекции….
— Первые регулярные лекции – это, наверное, МГУ, кафедра церковной журналистики. Был такой проект в 1991-ом году. Но я приношу мои искренние соболезнования моим тогдашним студентам, потому ни знаний, ни лекторского умения у меня тогда не было. Так что, по сути, я ставил эксперимент на этих бедных детях. Среди них и Александр Солдатов, и иеромонах Димитрий (Першин). Люди совершенно разных путей.
Это длилось где-то около года. Потом оказалось, что статус этой группы непонятен, и я ушел (и большинство ребят перевёл с собой) в Православный университет, который создавал отец Иоанн (Экономцев).
— В то время с ними были связаны очень большие надежды?
— И они, в общем, оправдались. Помимо того же отца Димитрия (Першина) назову, из его однокурсников, скажем, Алексея Фокина – уже восшедшая звезда современной патристики. Или Алексей Ситников, который сейчас работает в аппарате правительства, занимаясь социологией религии, а уже скоро станет доктором философских наук.
Пасха. Кремль. 1991 г. Фото: РИА Новости
— Мой настоятель протоиерей Николай Ситников. Мой ректор отец Иоанн (Экономцев) и мой Патриарх Алексий Второй.
Наши отношения не были идеальными. Но они умели терпеть эту не-идеальность.
Наверно, в современной церковной атмосфере я бы не смог делать того, что я делал в девяностые. Что ж, всему свое время.
С отцом Иоанном (Экономцевым) я познакомился в 1989-м. Он тогда еще был протоиереем Игорем и заместителем председателя отдела внешнецерковных сношений. Я же был студентом в Румынии и получилось, что о. Игорь стал моим непосредственным куратором. И вот в дни моих московских каникул ко мне поступило какое-то предложение для прессы. Я спросил о. Игоря, стоит ли откликаться… И в ответ услышал: «Не торопись. Твое время еще придет…»
Сегодня я очень благодарен за этот совет и о. Иоанну Экономцеву, и тогдашнему ректору Академии архиеп. Александру: они не давали мне броситься в суматоху слишком ранней «активности» (преподавательской или журналистской), и тем самым давали мне годы для накопления знаний и опыта церковной жизни, и для спокойной учебы…
А мой настоятель — отец Николай Ситников — позволял мне просто отдыхать душой на службе. С ним я был не «тем самым Кураевым». А самым обычным диаконом.
А в целом 90-е годы для церковной жизни были очень необычны.
Было время, когда Патриарху Алексию Второму было интересно осваивать совершенно новый стиль жизни и управления Церковью. И с ним было интересно. Было какое-то ощущение рассвета-в-16-лет. Ночь позади. Все открыто. Рассвет на Москва-реке, а я иду, шагаю по Москве.
Потом это ушло. Патриарх Алексий Второй был разным человеком в первом десятилетии своего понтификата, и во втором. Это неизбежно, потому что люди не только взрослеют, но и стареют.
Тогда же, в 90-е, все в новинку было не только для меня, но и в целом для страны, и для самой церкви. И даже для 60-летнего Патриарха это было в новинку. Совершенно новая культура отношений с людьми и обществом. Я просто видел, как для того же Патриарха Алексия было непросто понять, что он теперь — конечная инстанция принимаемых решений. Не Совет по делам религии, не какие-то уполномоченные в ЦК или КГБ, курирующие церковь, а именно он. И над ним нет цензора. Что то, что он скажет, и будет беспримесным голосом церкви.
С другой стороны, я видел, что ему было тяжело привыкнуть к тому, что его слова стали слышны далеко, и у них теперь долгое эхо.
Хороший церковный политик, архиерей советской эпохи – это человек, который умеет выйти из конкретной, сиюминутной ситуации. Вот трудный собеседник: католический кардинал, гражданский журналист, уполномоченный по делам религии, священник, которого надо уволить по каким-то обстоятельствам. И для епископа важно выйти из ситуации данной минуты с минимальными потерями и переживаниями. Этот выход облегчало убеждение в том, что слова, сказанные в одном кабинете, в одной аудитории, не дойдут до другой.
Поэтому, гостя в Испании, можно было позволить себе говорить самые экуменические вещи в адрес замечательной католической культуры и духовной традиции, а, вернувшись к себе, куда-нибудь, в Красноярск, громить католиков. И было понятно, что испанцы никогда не узнают о том, что ты сказал в Красноярском кафедральном соборе, а красноярская паства не узнает, как глубоко ты целовался с кардиналом в Мадриде.
И вдруг пришла эпоха факсов, потом интернета, перекачивание информации из страны в страну. Это стало шоком, а порой и скандалом – например, пресловутая речь Патриарха перед раввинами США. Тогда главный вопрос в коридорах Патриархии звучал так: «Как об этом узнали в Москве? Кто передал речь сюда? Как посмели московские газеты опубликовать речь Патриарха в Америке без согласования с патриархией?».
— А в чём была скандальность?
— Если выносить этот текст на суд серьёзной богословской комиссии, то там не будет никакого криминала. Большая часть речи – это коллаж цитат из церковно-авторитетных людей былых времён. Главная ее черта – это добрая, не-конфронтационная интонация. Но сейчас, перечитывая ее, я могу сказать, что по меркам американской «политкорректности» даже эта речь все равно может быть охарактеризована как антисемитская. Ведь в ней христиане предстают как наследники того пророческого наследия, которое иудеи считают исключительно своим…
Проблема этой речи была и в том, что в ней слов «иудеи», «иудаизм» употреблялось без определений и уточнений. Если под этим словом понимать религию Моисея и пророков – то православный человек не увидит в высоких словах Патриарха об иудаизме ничего странного. Но можно ли считать ту религию, которая сама сейчас называет иудаизмом, тождественной религии пророков? Этот вопрос в речи Патриарха не ставился. По умолчанию можно было предположить, что это тождество проводится. Но в любом случае такое домысливание есть именно домысливание слушателя, а не кредо выступающего.
Было нетрудно предвидеть, что отождествление двух еврейских религий (религии пророков и пост-новозаветного иудаизма) вызовет несогласие у многих православных людей. Поэтому еще перед поездкой я просил Патриарха Алексия или поменять эту речь, или воздержаться от неё. Но тогда в патриархии сочли, что добрая реакция раввинов на такую речь гарантированна, а в России про нее никто не узнает, и поэтому про домашнюю реакцию можно и не думать… Не было еще понимания того, что для информации не существует океанов, и что сказанное в одном месте будет услышано в другом.
Повторюсь: тогда очень многое было внове. Это было время реализации кантовского морального императива, который в одной из формулировок гласит: «Действуй так, как если бы максима твоей воли стала бы правилом для всей вселенной». То есть история вселенной начинается с этой секунды, ничто не давит на тебя и не понуждает сделать именно такой выбор. Но именно то, что ты сделаешь сейчас – это будет архетипом. Такие архетипы создавались и для церковно-общественной жизни, и для государственной.
— Например?
Протодиакон Андрей Кураев. Фото http://club-rf.ru
— Сегодня стало традицией напутствие священника призывникам. Но началось все с почти случайного эпизода.
Одного из моих крестников призвали в армию. Служил он в танковой дивизии в Горьком (Нижнем Новгороде). В августе 91-го, незадолго до путча, обретенные мощи Серафима Саровского из Петербурга в переносили в Дивеево. Через Нижний Новгород.
Первый визит в Саров Святейшего Патриарха Алексия II, 1991 г.
Я никогда в Горьком до того не был. Единственное, что меня личностно связывало с этим городом – это Юрины письма из горьковской воинской части… Поэтому моей главной частной задачей на время пребывания в Горьком стало – найти крестника и как-то его поддержать.
Сложность была не в организации встречи, а в ее возможных последствиях для советского солдата.
Мой опыт показывал, что у советских комиссаров было точное чутьё на церковников. Даже если бы я пришел в мирской одежде, все равно замполиты напряглись бы. Кроме того, Юра предупредил меня, что до принятия им присяги его не выпустят из части (это правило было принято для профилактики побегов: если убежит не-присягнувший, то его нельзя будет привлечь к военно-судебной ответственности. А наше государство милосердно – уж если мочить, так мочить. Своих детей).
И тогда я вспомнил слова Честертона: «Где лучше всего спрятать сухой лист? В осеннем лесу». Я решил, что раз я не могу спрятать свою рясу, то пусть вокруг меня будет много ряс. И придумал следующую интригу.
Я убежал с патриаршего всенощного бдения и поехал в дивизию. На КПП меня остановили солдаты и офицер. Я говорю:
— Я к командиру дивизии.
— По какому вопросу?
— А вы что, не слышали, что Патриарх в городе?
— Слышали, и что такое?
— Это я командиру скажу.
Меня провели в штаб к командиру. А как к нам относиться, тогда ещё не было понятно. Мы не то сбежавшие зеки, не то новые члены политбюро. Поэтому я говорю максимально казенным голосом:
— Вы в курсе, что Патриарх в городе?
— Да, в курсе.
— А мы осведомлены, что завтра у вас новобранцы принимают присягу.
— И что?
— Патриарх, в рамках патриотического воспитания молодёжи, хотел бы благословить новобранцев.
— Это интересная идея. А как это сделать?
— Сейчас Патриарх в таком-то храме – поезжайте к нему, к концу всенощного бдения, и там это обсудите.
Пока они согласовывают это со штабом округа, я еду в собор и говорю Патриарху: «Ваше Святейшество! Тут местная танковая дивизия желает завтра видеть Вас на присяге. Нельзя ли подкорректировать программу, потому что такое событие будет впервые, об этом напишет пресса…». Патриарх соглашается. И когда приехали генералы, уже было непонятно, кто кого приглашает, а кто к кому напрашивается.
Патриарх приехал в воинскую часть, Юрка попросил благословения публично, потому что было понятно, что за крестик его уже не будут мочить. «Огонёк» опубликовал об этом репортаж… Либеральная пресса стала строить страшные теории заговоров о сговоре патриархии и красных генералов… А на самом деле вся причина была в том, что мне нужно было встретиться с крестником…
Самое смешное было потом. Патриарх уже уходил, и мне надо было бежать за ним. А что с Юркой делать? Ведь я ни словом не обмолвился с ним, потому что я был с генералами и полковниками – пообщаться с рядовым было невозможно. Тогда я ему говорю: «Ч то ж, пойдём со мной в город». Тут уже нарушаются все уставы – он же после присяги стоит с автоматом, который он должен был сдать под расписку. А я снимаю с его шеи автомат, отдаю его сослуживцу и говорю: «Отнесешь — сдашь». Рядом стоит дежурный генерал по штабу округа:
— Вот, товарищ генерал, надо, чтобы он ещё пообщался с Патриархом, он же его благословил. Но как с увольнительной быть?
— Не успеем оформить.
— Давайте ваш телефон, в случае, если задержите, я вам позвоню
— Да-да, вот мой телефон.
В общем, так и удалось вытащить Юрку оттуда. Погуляли, а поздно вечером он уже был в казарме. Юрка же после армии поступил в семинарию и стал иконописцем.
— А август 91-го? Где вы были?
— Подъем был ранний: надо готовиться к службе. Но в силу моей работы с прессой — и от новостей нельзя отставить. Поэтому уже при выходе из дома я включил телевизор и узнал о перевороте… Тут же звоню Патриарху в Переделкино и говорю: «Ваше Святейшество, тут у нас революция в стране». Сначала он не поверил. Включил радио, потом перезванивает: «Давайте встретимся по дороге».
По дороге из Переделкино в Кремль (где была назначена чуть ли не первая патриаршая служба за советское время) он подхватил меня, и кое-что мы успели обсудить в машине. Одним из итогов этого обсуждения стало решение Патриарха об изменении формы упоминания властей, чтобы не было впечатления, что мы желаем многая лета временному и не вполне законному правительству.
Позднее пресса писала о том, что первая критическая оценка ГКЧП была дана именно Патриархом – в форме его подчеркнутой не-молитвы.
— А каким было ваше восприятие этих событий?
— Я, безусловно, не был на стороне ГКЧП. Было чисто антропологическое отторжение этих восковых кукол, которые сидят на сером фоне и заявляют, что вернут нас в позавчера. Ощущение было тошнотворным.
Белый дом. 1993. Фото РИА Новости
— Для меня важнее та моя статья, что была опубликована еще накануне расстрела парламента.
У меня получились очень своеобразные отношения с «Российской газетой». Я был автором и в первом ее номере, и в последнем. Уточню: речь идет о «Российской газете», как газете парламента. Причем я написал её первый номер. Не статью в первый номер, а весь первый номер «Российской газеты».
— Как вас туда занесло?
— Так совпало, что их первый номер выходил как раз в те числа июня 91-го, которые пришлись на первую годовщину избрания Алексия Патриархом.
И я написал статью – большую, журнального объёма о том, что Патриарх Алексий успел сделать за год.
Статья называлась: «Патриарх Алексий Второй: пятый советский или пятнадцатый российский». На весь номер была только эта одна статья на нескольких полосах. Ни новостей, ни других текстов в этом выпуске просто не было (потом этот же текст ре-публиковал парижский «Вестник РХД»: Пригорин А. Патриарх и политики // Вестник Русского Христианского движения ; № 162-163).
Я помню, как принёс рукопись этой статьи для того, чтобы Святейший её почитал до публикации. Статья была построена блоками. Скажем, «Отношения с государством», «Отношения с демократическим движением», «Отношения с республиканской властью», «Церковь и патриотические движения», и так далее. В каждом из блоков показывалось, как из месяца в месяц менялись акценты в интервью и статьях Святейшего, как одна и та же мысль появлялась в одном выступлении, развивалась и уточнялась в в другом, и так далее.
И вот, Патриарх листает заготовку статьи, потом отрывается от чтения и говорит: «Вы что, заранее это предвидели?».
— А что так удивило Святейшего?
— То, что какую-то мысль можно развивать на протяжении нескольких публикаций в разных изданиях. Для него это было новшеством. Что и понятно: у епископа советской поры не могло быть опыта работы с прессой.
— А почему первый номер так подробно повествовал о Патриархе?
— Отчасти это было связано с тем, что это была газета парламента. Парламент был политически пестрым. Газета же не хотела с первого же номера стать голосом какой-то фракции. Кроме того, им не хотелось с самого начала брать интонацию официоза.
Поэтому возможность сказать просто о Патриархе им понравилась.
А перед самым расстрелом парламента, в 93-м году в этом же издании была еще одна моя статья. Она вышла накануне парламентского расстрела, и, кажется, это был последний номер парламентской «РГ» (сегодня это уже орган правительства). Её название было: «Богородица не велит молиться» (Российская газета (23.09.93). Статья была резко-антиельцинской: «даже без официального распоряжения из Патриархии многие священники уже не молятся о властях и воинстве… Власть, о которой не молится Церковь, – России пользы не принесёт»…
1993. Принесение Владимирской иконы на молебен
— Отец Андрей, я помню, что одна из первых историй, связанных с вашим приходом в церковь о том, что вы встретились глазами с молодым человеком, выходившим из храма. Вас тогда поразил взор человека, который смотрит не на людей, а на Кого-то другого…
— Я до сих пор встречаю таких семинаристов и боюсь их.
— Боитесь?
— Бывают такие совершенные Божьи создания, которых постороннее вмешательство может только испортить. В таких душах я боюсь оставлять след, поэтому лучше обойти их стороной и пожелать им оставаться такими и впредь.
— А вообще вас ничем нельзя удивить….
— Неправда, это не так. Я знаю, что я очень многого не знаю.
С упомянутым Алёшей Фокиным у меня был памятный случай. Как-то на лекции в Православном университете по ходу дела заговорили про Аристотеля. Я говорю, что у Аристотеля этот термин имеет одно значение, а студенты настаивают, что другое.
Дело в том, что в программе философского факультета МГУ античная философия – это один семестр. Поскольку я считаю это возмутительным, то, став деканом в православном университете, я отвел четыре семестра на изучение античной философии. Причем преподаватели требовали чтение оригинала. И вот мои студенты говорят, что у Аристотеля это слово носит другой смысл. Я поначалу начал с ними спорить, но они, с текстами в руках, доказали, что я не прав. Я был вынужден признать свою ошибку; ребята же по моему лицу поняли, что мне это не очень приятно.
Тогда Алёша меня утешает: «Отец Андрей, не расстраивайтесь так, мы же все понимаем. Вам же негде было получить нормальное образование».
Это была минута моего счастья как декана. Потому что именно ради этого я и участвовал в создании Православного университета. Каждый писатель пишет книгу, которую хотел бы прочитать. Точно также я пробовал создать университет, в котором сам хотел бы учиться. В тот момент я понял, что что-то удалось.
— А люди, которые вам что-то дали в духовной жизни?
— Несомненно, были. И в студенческие годы, и в 90-е годы я старался быть ведомым. Я понимаю радость и свободу послушания. Я чувствую себя хорошо, когда встаю утром и четко понимаю, что я сегодня делаю. А если не я это определяю, то и совсем хорошо.
Я никогда не мыслил себя в числе людей, которые определяют историю церкви, протаптывают новые пути….
И поэтому всегда старался найти священников, к мнению которых надо прислушаться прежде чем высказать свое. В этом смысле я могу с горечью сказать, что за эти годы круг моих (иногда заочных) маяков поредел. Не только за счет кончины некоторых батюшек.
Когда человек входит в церковную жизнь, то поначалу ему кажется, что в Библии есть ответы на все вопросы. А потом оказывается, что это не так.
Также некоторое время неофиту кажется, что есть большая коллективная Библия – творения святых отцов – и там точно есть все ответы. Но и это не так. И не потому, что там чего-то не хватает, а потому, что Господь создал тебя и твою жизненную ситуацию не для того, чтобы ты был просто воспроизводителем какого-то ранее сказанного текста.
Но если с книгами все оказалось сложнее, то хочется хотя бы в жизни обрести какую-то совершенную жизненную воплощенность слова Божья. Найти бы человека (батюшку, архиерея, старца), который мог бы руководить тобой и разрешать все вопросы.
Но время идет, копится осадочек взаимных ошибок и недопониманий. В частности, ты понимаешь, что очень часто то, что скажет тебе твой замечательный духовный собеседник, во многом зависит от того, чем ты его загрузишь. Как ты подашь ему жизненную, богословскую и информационную ситуацию. Значит, надо признать, что часто мы получаем ответы, которые сами же и породили. А потом прикрываем их более святыми именами, чем наши собственные.
Ну, и, наконец, иногда приходится просто разочаровываться в былых авторитетах.
Я опять от разговора о старцах перейду к разговору о молодёжи. Однажды буквально в аэропорту меня застал звонок. Тогда только вышел первый том «Гарри Поттера» и пресса уже шумела. Баптисты возмутились, некоторые католики тоже. А наши православные, хоть и осуждали экуменизм, но баптистское отношение к этой сказке переняли всецело. Церковные газеты пестрели ярлыками «мальчик-колдун», «масонские происки» и так далее.
А я этой книги тогда еще не читал. Своего мнения поэтому у меня не было, а пересказывать чужие рецензии я как-то уже остерегался.
Но вот звонок из серьезного издания: «Что вы думаете о Гарри Поттере»? Я отвечаю: «Сейчас в киоске, в аэропорту, я куплю эту книгу и пока буду лететь, прочитаю, а через три дня вернусь и побеседую». «А нам срочно нужно». Ну, если срочно в номер, даю им телефон одного молодого человека, про которого я думал, что мы вполне единомысленны. Он, в некотором смысле, мой ученик.
Возвращаюсь в Москву, смотрю в новости, и выясняю, что уже идёт скандал, потому что тот замечательный человек, к которому я их переадресовал, тоже не читал книгу, но из его достаточно аккуратной речи журнал взял слова: «Я могу понять людей, которые сжигают эту книгу на церковном дворе». Французская пресса эту реплику перевела, и вот уже по всему миру пошло: «Русская ортодоксальная церковь призывает сжигать сказку Роулинг».
А я-то за время поездки прочитал эту сказку, и понял, что она хорошая. И еще после той истории я понял, что буду обречён на одиночество. Наверное, и на закате своих дней я ни на кого не смогу показать пальцем и сказать: «Вот мой наследник, моё перевоплощение».
Беседовали В. Судариков и А. Данилова