Отец Димитрий Смирнов — один из самых известных священников в России. Глава Синодального отдела по взаимодействию с Вооруженными силами и правоохранительными учреждениями, сопредседатель Церковно-общественного совета по биомедицинской этике Московского Патриархата, проректор Православного Свято-Тихоновского университета рассказывает о себе, своем детстве, семье и интересах.
Протоиерей Димитрий Смирнов
О русских, монархии и священстве
— Отец Димитрий, что значит быть русским? Гены, язык, вера?
— Русский — это ментальность. Пусть наш татарин поедет пожить в Саудовскую Аравию. И там поймет, что он русский человек. Или евреи наши едут в Израиль, где их называют русскими. Потому что у них иная ментальность. Мне наша прихожанка, еврейка, вчера сказала, что ее дед был полный Георгиевский кавалер! Представляете? Это русский еврей – нормально!
— Но вот иногда говорят: Россия для русских…
— А якуты кто, не русские? Фонвизин – ливонец, что ли? Владимир Даль – еврей? Иосиф Бродский – еврейский поэт? Смешно. Апостол Павел говорил: «Я — римлянин». Он хотел быть римлянином, он знал языки, владел культурой. «Я — русский!» Что это значит? Что Достоевский – мне брат. Пушкин – брат. Суворов – брат. Они русские, и я русский. Это же здорово. А то, что у кого-то татарские гены, а у кого-то еврейские – хуже, что ли?
— Вы бывали в Европе. Почувствовали, что вера там оскудела? Что мы, россияне, беднее материально, зато богаче духовно?
— Нет, не почувствовал. Наоборот. Хуже нас нет сейчас на земле. Сто лет назад мы были самым лучшим народом. В прошлом веке дали столько мучеников за веру, сколько не дала Церковь за всю историю! А теперь, благодаря большевикам, стали самые плохие. У нас больше всего алкоголиков, наркоманов, абортов, самоубийств, тяжких и особо тяжких преступлений, людей, невинно сидящих в тюрьме, а уж воровства… То, что мы ещё живем, – чудо! Нас Господь милует за молитвы наших мучеников, дает время исправиться.
— Некоторые молятся о православной монархии: «Восстави нам, Боже, престол православных царей…» Имеют смысл такие молитвы?
— Для Бога не важно, о чем мы молимся, ему важно наше общение с Ним. Если это не идея фикс – на здоровье, молись о монархии. Мы же молимся об исцелении кого-то – словно Бог сам не знает, кого Ему исцелять, а кого нет. Монархия – один из видов правления. У нас сейчас что, не монархия? Какая разница? Называйтесь, как хотите, только о народе заботьтесь.
Фото из книги "Протоиерей Димитрий Смирнов Проповеди. Книга 2"
— Вы не раз говорили, что священники – такие же люди, как и все, могут грешить, ошибаться… А как же особая благодать? Не снижает ли это авторитет служителей церкви?
— Авторитет должен быть настоящим, а не мифологическим. Судить пастырей нужно по делам – это тот алгоритм, которому научил нас Господь. Благодать у священника есть. Я перекрещу воду, а Господь по моей молитве и по молитве всех водопроводную воду, пахнущую хлоркой, превращает в святую. Это делается руками священника. Но это не от моего достоинства, а оттого, что меня Церковь поставила на служение.
— Иногда говорят, что нужно обязательно слушаться батюшку, потому что он дает совет от Бога…
— Не всегда так происходит. Если священник говорит от Священного Писания – это одно, а если от ветра своей головы — другое.
— Но и не слушаться вроде нельзя, так?
— Голову нужно иметь. А в голове – знания.
О чтении и семейном воспитании
— Судя по программам на телевидении, вы можете со знанием дела говорить о современной литературе, серьезной музыке и квантовой физике. Откуда такая эрудиция?
— К серьезной музыке приучили с детства, мой отец музыку писал. Образование художественное. Через деда получил доступ в мир математики и физики. Читаю только в командировках и в отпуске. Недавно роман Михаила Шишкина прочел, «Письмовник», на две трети лег на сердце.
— Надо ли руководить чтением верующих: это душеполезно, а это нет?
— Никем не надо руководить. Дураков нету. Если пришел человек, спрашивает, и я вижу, что ему что-то интересно, обычно говорю: думай сам! Каждый человек — уникальный. Только по глупости можно кем-то начать руководить.
Фото из книги "Протоиерей Димитрий Смирнов Проповеди. Книга 2"
— Кто привел вас к вере?
— Никто. Я родился верующим. У меня не было «обращения». Крестили в младенчестве, в храме пророка Илии в Обыденском. Бабушка носила к причастию. Помню, в детском саду Бога умолял, своими словами. Конечно, тогда я Бога еще не знал. Это уже потом, в 15 лет взял у дедушки Евангелие, прочел и понял, что Бог – Христос – Такой, как я и думал.
— А откуда у дедушки оказалась такая книга?
— Он был знаменитый математик, ему прислали друзья из Америки.
— Как к вашей вере относились родители?
— Они тоже были верующими, хотя и расцерковленными. Потом уже все за мной потянулись: мать, отец, братья, их жены… Глава семьи – мама – знала наизусть многие молитвы. И нас, когда мы проказили, останавливала словами из Писания. Когда я стал регулярно ходить в храм, спросила: «Что, по стопам предков?» Она помнила, что прадед служил в церкви. А сейчас моя дочка восстановила весь наш род: по отцовской линии, начиная с 18-го века, одни священники. Прадед священномученик Василий Смирнов в 1938 году был расстрелян и погребен в общей могиле на полигоне Бутово.
— Вы как-то сказали, что в детстве сгорали со стыда из-за Хрущева. Это влияние семьи?
— Хрущев был воплощением хамства. Мама говорила: в нашем народе исчезло понятие благородства. И я это воспринимал. Когда кончилась советская власть, одна старица в Дивеево сказала: кончилось царство Хамово! На самом деле, как оказалось, не кончилось. Просто внешне изменилось.
— Какая у вас была в детстве любимая книга?
— «Дон Кихот». В третьем классе прочитал. И был восхищен. Самим Дон Кихотом, тем, что он пытался остановить разрушение духа рыцарства, героизма, борьбы со злом. Он мне вовсе не казался смешным. Я рыдал.
— Плакали?
— Да, плакал. Очень сочувствовал Дон Кихоту. И сейчас сочувствую.
О пути к священству и служении
— Почему Вы после школы не пошли в семинарию?
— Тогда не думал об этом. Колебался между физикой (быть как папа) и искусством (как мама). Поступил на оба факультета. Выбрал художественный. В 19 лет женился, родилась дочка. Работал в Доме пионеров, преподавал лепку, рисование. И вот тогда стал задумываться. Поехал к старцу Тавриону в Спасо-Преображенскую пустынь в Латвии, он сказал: тебе надо служить в Церкви. Спросил у жены, она поддержала. Но я знал, что после вуза в семинарию не берут.
— Как же вас приняли?
— В 1978 году там был первый набор людей с высшим образованием. И мне удалось. За два года, экстерном. А потом Духовная академия, тоже экстерном, за полтора. В 80-м году меня назначили вторым священником в Крестовоздвиженский храм села Алтуфьево. Он стал для меня родным с первого дня. Райское место: пруд, лес, в алтаре слышно, как птицы поют. Рядом святой источник преподобного Макария Желтоводского, откуда мы всегда брали воду. Мечтал служить там всю жизнь. Однажды даже мысленно выбрал там себе место для будущей могилы. Эдакий самовлюбленный романтизм… А в конце 80-х начал узнавать о своих предках, поехал к сестре моего покойного деда, и она открыла новость: оказывается, именно этот, Крестовоздвиженский храм – наш родовой, в нем до революции служили пять священников Смирновых и здесь же, около храма, они похоронены.
— Поразительное совпадение!
— Не совпадение. Есть присловье: кто верит в случай – не может верить в Бога. Всё по молитвам предков.
Фото из книги "Протоиерей Димитрий Смирнов Проповеди. Книга 2"
— Настоятель у вас был строгий?
— Отец Михаил создал для меня как начинающего тепличные условия. Все хозяйственные заботы были на нем. За десять лет мы повздорили два раза: в первый помирились через полчаса, во второй – на следующий день.
— В 90-м году вас назначили настоятелем в храм святителя Митрофана Воронежского – без колокольни и купола, рядом помойка. Контраст с «райской жизнью» в Алтуфьеве был разительным. Это не вызвало уныния?
— Нет, воспринял новое назначение удивительно легко. Думаю, попал в митрофаниевский храм по молитвам святого Макария Желтоводского, в честь которого позже был освящен престол Алтуфьевского храма. Между святыми существовала особая духовная связь: святитель Митрофан в 17-м веке стал настоятелем Унженского монастыря, основанного в 15-м веке святым Макарием, а незадолго до кончины принял схиму с именем Макарий. Тут промысел Божий. Позже стало известно, что до революции здесь, в церкви Митрофана Воронежского, служил настоятелем дядя моей бабушки.
— Вам удалось восстановить этот храм, а потом вы стали настоятелем еще семи храмов. Плюс работа в Патриархии, в совете по биомедицинской этике, телевидение, радио, блог в Интернете… Удается ли создавать внутри себя светлую тишину?
— Чтоб создать внутри себя тишину, нужно несколько секунд… У каждого свой темперамент. Мне всегда хотелось воссоздать всё, что было в Церкви. Здесь, при храме святого Митрофана, до революции действовал приют, в нем 80 детей. А у нас сейчас три детских дома, 50 детей. Правда, тогда приюту помогала сама княгиня Елизавета Федоровна. Она бывала здесь, где мы сейчас сидим, ходила… А нашим детским домам власть не помогает.
— Есть что-нибудь неприятное в вашем служении?
— Самое неприятное – взаимодействие с миром.
— С властями?
— Власти разные. Некоторые неплохо относятся. Но большинство к народным проблемам равнодушны. Надо бы так: «О, батюшка пришел! Чем помочь?» Я ж не дачу себе строю. А они вместо помощи присылают всякие комиссии. «Это у вас не так, тут не так, фасад покрасьте». Дайте денег – покрашу. Никак наши чиновники не могут понять, что они должны быть как священники – служить людям.
О страхе и смерти
— Вам приходилось рисковать жизнью?
— Три раза тонул. Один раз в юности Волгу переплывал, захлебнулся. Другой раз небольшую реку, свело обе ноги, не помню, как доплыл, был под водой и вся жизнь промелькнула, как в кино… А третий раз, тоже на Волге, появился большой корабль, и мне пришлось очень сильно плыть, чтобы он меня не зацепил… Не люблю просто купаться, мне нужна какая-то цель. Если в море, то надо до скалы доплыть, отдохнуть и назад. Если река, то до другого берега.
— А в поездках случались происшествия?
— На «Жигулях» однажды занесло, перевернулся через крышу. Приехала автоинспекция, смотрят на мою помятую, без стекол, машину и спрашивают: «Пострадавших «скорая» уже увезла?» А я стою, ни царапины, и рядом дочь, у нее мизинец поранен. На самолете один раз с трудом приземлились. Кружили, сжигали керосин, бегала стюардесса, а когда пошли на снижение, я увидел возле полосы пожарные машины…
— Как вели себя пассажиры?
— Рядом со мной сидели женщины, я шутил с ними, и они держались. Многие люди молились, мне это очень понравилось. Кто ладони сомкнул, кто крестился, кто шептал «Господи, помилуй». Очень приятно, когда все вокруг молятся.
— После этого не возник страх перед самолетами?
— Страх разбиться? Нет, конечно. Авиакатастрофа – это самое легкое, что можно придумать.
— Безболезненно, непостыдно, мирно?
— Примерно так.
В сокращении интервью было опубликовано в московской православной газете «Крестовский мост». Распространяется «Крестовский мост» по храмам и социальным учреждениям столицы бесплатно.
Читайте также: