Протоиерей Димитрий Смирнов Ивану Охлобыстину: Вы слишком быстро отказались баллотироваться в президенты
Диалог-беседа протоиерея Димитрия Смирнова со священником (в запрете), писателем и артистом Иваном Ивановичем Охлобыстиным (о.Иоанн Охлобыстин).
Видео: Блог протоиерея Димитрия Смирнова, подготовка текста: портал «Правмир»
Прот. Димитрий Смирнов: Здравствуйте, мои дорогие. Сегодня у нас праздник, потому что Иван Иванович любезно согласился, на один день приехав в стольный град, и со мной, и со всеми вами побеседовать. Здравствуйте, Иван Иванович.
Иван Охлобыстин: Здравствуйте, спасибо, что пригласили.
— Все взбудоражены вашими интересными ходами. Я-то – нет.
— Ну вы меня знаете.
— Да, поэтому это все я воспринимаю очень органично, все, что происходит на этом небосклоне, на котором написано: Иван Охлобыстин… Я по вашим проявлением хожу как по выставке, один зал, другой… Похоже?
— Похоже, да. Хотелось бы, чтоб дворец был, но пока только выставка. У нас сознание общества еще до дворцов не созрело, и поэтому приходится работать в том формате, в котором они привыкли.
— Мне это все мило. У меня есть кое-какие вопросы, они довольно интимные. Но жанр нашего общения сегодня такой, что люди будут подслушивать то, что я буду спрашивать. Но вот что. Если в ваши планы не входит отвечать именно на этот вопрос, вы просто говорите: не, не, не скажу. И пойдем дальше.
— В принципе, скрывать нечего. А если я буду выглядеть дураком, а я, несомненно, рано или поздно буду им выглядеть, поэтому…
— Нет, нет, не в этом плане. Меня немножко разочаровало вот что. Очень быстро вы отказались от того, чтобы баллотироваться в президенты.
— Выверено стратегически. Я – шахматист. Там чуть-чуть дальше еще – и… Процентное соотношение у меня 12 миллионов было (это только статистика официальная), которые были готовы не только идти голосовать, но сами становиться некими проводниками голосования. И могла возникнуть опасная ситуация, когда власть бы сообразила, что зашутилась сама, что она напрасно допускает такие проявления, потому что неизвестно, что было бы на выборах, если бы Святейший посчитал, что мне можно баллотироваться. У нас международные конфликты, войны вокруг. Ну мало ли что. Вот он и особый случай. Отец Иоанн, плюс еще процент верующих людей, плюс 12 миллионов. Это одна десятая населения русского народа, 134-135 миллионов.
— Нет, ну и что? Это же все равно не значит, что вы были проходной. Сам факт, что гражданин России с такой уникальной биографией, еще не законченной, вдруг себя таким образом проявил. С одной стороны, я понимаю, тут и гротеск, и есть элемент шутовства, и режиссура хорошая. Все было очень вкусно сделано. Но, на мой вкус, хотелось бы это подержать еще.
— У меня не было сверхзадачей само голосование. Я об этом говорил прямо, они не умеют слушать.
— Может быть, я тоже прозевал это.
— Нет, Вы не уследили по занятости. Дело в том, что я, во-первых, предупреждал, что Церковь (зная хорошо социальную концепцию Русской Православной Церкви) вряд ли разрешит мне баллотироваться. Но думал, а почему бы и нет, в запрете человек, может быть, оно и хорошо, идея такая вроде позитивная. Если бы это произошло, то это было бы беспрецедентно, так же, как, собственно, это мероприятие в Лужниках. Это самый большой стадион самой большой страны в мире. Кто допустил, чтобы с белой пирамиды человек бил в гонг и кричал: русские, нас нет, мы умираем!
— Говорят, собралось тысяч 35.
— Ровно по турникету – 32, ушло 4830 с чем-то. Мне предлагали, как обычно предлагают: давай солдатиков нагоним. Я говорю: нет, ребята. Вот организаторы. А им казалось, что, чем больше, тем лучше… Я говорю: давайте сделаем честно.
— Но все равно, я думаю, что ни один человек, кроме каких-то певцов наших эстрадных, не собрал столько народу.
— Никто и не освоил в итоге. На 360 градусов не работал YouTube. Пытались работать. Там проблема, знаете, в чем…
— Я картинку поглядел и немножко послушал. Там, правда, мелко было, но все равно…
— Но это после Олимпиады. Если вкладывается что-то в память человеку, то после Олимпиады я не вспомню, чтобы такое яркое мероприятие было на этом стадионе. В силу того, что я баллотировался, пресса до этого никогда бы меня не стала рекламировать. Она придала торгашескую нотку, и она вынуждена была, по сути, рекламировать Доктрину.
Иван Охлобыстин. Фото Юлии Маковейчук
И моей сверхзадачей являлось не президентство. Там парадокс просто случился, что в какой-то момент (я-то думал как пиарщик обычный, технолог) президентство я на Доктрину переведу, они почитают мои предвыборные программы, и они буду ее освещать бесплатно. У меня нет таких денег, чтобы еще и телевидение покупать. Я то, что заработал на бизнесе, на шоу, я кинул в это мероприятие странное. Но, с другой стороны, один раз в жизни живем. Я довел все до того уровня, чтобы не раздражать Церковь, все-таки Церковь беречь, Церковь – мать родная, надо дистанцироваться, чтобы ее волна против меня не коснулась. Я дождался самого яркого выступления Чаплина на самой смотрибельной передаче, сразу выложил у себя в социальной сети, что смиряюсь перед мнением — отказываюсь от идеи стать президентом. Ну вы же знали, я же предупреждал.
— Нет, все-таки отец Всеволод артикулировал положение, которое есть в Церкви. А прямого указания, что именно Вы, Иван Иванович, не смеете, — не было.
— Не было. Но не хотел раздражать. Я добился главного, для себя во всяком случае. Я сделал наконец легитимным словосочетание национал-патриоты. До этого милиция бегала. У нас, как только говорят «национальность», тут же начинается истерика у всех. Так этого боятся все. И если это не обсуждать, то в итоге…
— Это только в отношении одной национальности.
— Русских, да. Я – русский человек, я горжусь этим, я плохо выговариваю половину букв, это смешно. Во мне, наверное, есть еще кто-то, но я русский человек в сути своей.
— В каждом русском должен быть татарин. Если нет татарина, это уже что-то подозрительное.
— Да. У меня сверхзадача была какая. Легитимной сделать национальность. Посмотрите, как партии этот термин используют активно. То Жириновский со своей истерикой.
— Жириновский – всегда…
— А здесь он уже не стесняется. Доктрина прошла, он понял,что упустил момент.
— Кстати, Иван Иванович. Опять интимный вопрос: почему Доктрина 77? Или это как у Сальвадора Дали?
— Нет. Честно говоря, в данном случае во мне больше сыграл художник. Объясню.
— Я так и почувствовал.
— Я – монархист в сути, но я не психический монархист. Я могу мотивировать строго биологически. По каким-то биологическим принципам государство может управляться только с помощью этой конструкции. Родственники. Если без истерики. Но когда это звучит напрямую, нас приучили скептично реагировать, сразу улыбочка идет, сразу мысль, что человек какой-то не такой.
Я посчитал, что на данный момент моей сверхзадачей является легитимным сделать монархизм в сознании. Чтобы при обсуждении его учитывали серьезно. А как не обсуждать идею, которая единственная из всех идей собирает на стадионе, на этой белой пирамиде 30 тысяч человек? Орут после часа лекции, тяжелой, под проливным дождем. Вы будете еще слушать? Да! – кричат люди. Это стихия. То есть напряжение в обществе достигает некого пика, когда нужно это декларировать людям хотя бы с образованием.
И второе – национальность. Тут же стали слово использовать. Либералы воют понятно, почему, им вообще эта тема не нравится. Им дать возможность, они бы после себя воду в туалете не смывали, чтобы свободу соблюсти.
Кто я такой, чтоб говорить о нации? Шут гороховый, никто. Но люди пришли.
— Для меня ценно, что именно шут гороховый об этом говорит.
— А это разумеется.
— Это ему должно быть позволено по его амплуа. И в миру, и в народной жизни. То, что вы об этом упомянули, это тоже очень классно.
— Да. И мне помогло это. Сурков никогда бы не прошел мимо этого. Там смешной случай. Это же пятница. Промысл Божий. Я хотел, чтобы это было четырнадцатого. Нейтральный день, ничего нет, День рождения Земли по Всемирной большой энциклопедии. А нам не дали, потому что футбол, какие-то тренировки, сказали: берите десятое. Я даже в календарь не посмотрел.
— А дорого снять стадион?
— Пять миллионов рублей. Два миллиона я вложил в…
— Мне просто как обывателю интересно.
— Очень смешной разговор у меня был с главным пожарным. Он выслушал все, он понял, что факелов не будет, что, скорее всего, будет спокойная публика. И, уже уходя, он говорит: «А по сути, о чем, в двух словах? Как это должно выглядеть?» Я говорю: тирания. Он: я приду со всей семьей. Он: а что по поводу пожарных? Я говорю: ну, а что по поводу пожарных? Вон, просеки заросли без пожарных, и под Шатурой горим. Он говорит: со всей семьей приду.
— Пришел?
— Пришел.
— Слава Тебе, Господи.
— Там все пришли. Там военных гигантское количество было, прямо себе блоком взяли билеты оперуполномоченные, которые не взятки берут, а с пистолетами за бандитами бегают. Порядочные люди.
Семинаристы пришли. Настоящее сообщество.
Там публика такая была, только крикни. И меня укоряют консерваторы подспудно, эти сытые люди, что как же ты не крикнул: на ножи, на ножи! Сами-то они в кабинетах останутся, молодежь ведь с железками метаться будет.
— Да нет, ну а зачем на ножи-то? Как-то уж глупо.
— Они хотят. Они провокаторы.
— Это понятно. Они гражданскую войну предрекали лет шесть на моей памяти за последние двадцать лет. А у нас все никак. То есть мы этого не хотим как народ. Хватит нам уже, поели.
— Но можно спровоцировать.
— Какая-то генетическая память есть. Она и провоцировалась много раз, но, слава Тебе, Господи, все обошлось. Но это Бог с ним. Я так и думал, что 77 – это художественный прием. Или все-таки за этим что-то есть?
— Художественный. Мы — патриоты, но мы адекватные патриоты, мы хотим думать, заново знакомиться друг с другом, созидать нацию. И семерки очень хорошо смотрятся даже геометрически. Тысяча значений. 77 – это Московский регион, Московское княжество, 77 боевых единиц межконтинентальных ядерных ракет ежедневно несут (такая смена у них) дежурство по стране.
— А откуда Вы знаете?
— Мне сказал военный ракетчик. Я не знал об этом, это уже после Доктрины.
— Я должен знать, но первый раз слышу.
— Они говорят, что именно 77 единиц, парадокс, но 77 единиц. Для меня самое главное – это Московский регион, княжество.
— Понятно, все-таки под этим какая-то подложка была.
— Была. Но основное – чтобы можно было использовать патриотическую символику и четко показывать, что это, во-первых, не касается религии, это идейное и не связанное с предыдущими ораторами. Это оригинальная, пусть и романтизированная и не очень совершенная конструкция, которую невозможно и в десяти часах изложить. Все, что я сделал, — это, по сути, рингтон к телефону. Я, можно сказать, был тем звоночком на мобильном телефоне, который зазвучал в кармане президента и у остального мирового сообщества, включая швейцарский клуб.
— А какие-то отзвуки были от верховной власти?
— В чем заключается парадокс. Те, кто ответственен за то, чтобы это не произошло, в этот момент все были на дачах. Я ни разу не выкладывал текст до восьмого числа, то есть вообще не знали даже мои близкие, что я буду говорить.
— А этот текст заранее был каким-то образом приготовлен?
— Часть – да.
— Потому что я так почувствовал, что была какая-то схема, оглавление. А так – это некий поток сознания.
— Не совсем так. Это получается из-за того, что я вынужден был рвать куски. Я дома вычитал то, что логично было мотивировано и не нашло бы укоров со стороны философов.
— А писали вы это строго сами?
— Строго сам, разумеется.
— Никому на рецензию не давали?
— Нет. Я бы просто не успел. Я их обвел вокруг пальца, как обвел арлекин дьявола.
— Кого, врагов?
— Врагов. Они, во-первых, относились ко мне как к шуту гороховому. Ну что тут скажешь. Они не поняли масштаб мероприятия.
— Никто и не предполагал, что будет.
— Да. И чиновники оказались в неудобной ситуации перед своим начальством. Сказать, что это прошло без их внимания, это значит, что их уволят. Они до сих пор, наверное, не говорят.
— А с другой стороны, ну что особенного?.. Ведь могут быть разные форматы шоу. Все элементы шоу — налицо. А тема — ну что ж, есть же фильм «Илья Муромец», а есть такое выступление.
— Да. Но там пошла статистика. Почему нужно было снимать свою кандидатуру? Статистика стала опасной. Если бы они для себя осознали на тот момент, что уже 12 миллионов активных людей, они бы посчитали и сказали: ой-ой-ой.
И могли применить какие-то меры, удушающие самое главное, саму идею. Сейчас идея как пожар, как лес, как сухой тростник, должна ползти. Не я выдумаю это. Я просто дал настрой — не резаться, а говорить. Если уж все хотят так резаться, то выясним, кто, с кем и в каких подразделениях.
— С кем резаться? Врага тут у нас внутри нет. Есть маленькие какие-то там, но это сто человек. Из-за этого кровь проливать смысла нет.
— Смысла нет никакого. Для этого еще нужно людей как-то заставить думать. Я – никто, я только рингтон на телефоне в кармане швейцарского клуба, который никак нам покоя не дает. Сейчас модной стала фраза «я не являюсь сторонником заговора». А вот я, очевидно, понимаю, что это заговор.
— Дело в том, что есть такие иероглифы, под которыми человек должен расписаться, чтобы его признали своим, потому что боятся, что про него скажут. Охлобыстин как бы не боится, что про него скажут.
— Терять нечего. И реноме у меня очень подмоченное.
— А чем?
— У меня противоречивая биография, они ж трактуют, как хотят, у них же совести нет.
— Это да. У меня тут вопрос. «Зачем вы так суетитесь? То священник, то актер, то политический деятель. Не пора бы самоопределиться?» Это пишет Андрей из Твери. А в конце пишет: «Спасибо за прекрасную подачу национального вопроса. Большинство людей, которые вас лично не знают, им это трудно понять, что вы за птаха и как у вас все это укладывается. Потому что широк человек. Не мешало бы сузить».
— Просто я русский человек. У каждого русского человека внутри спрятана сила бога Тора из Валгаллы и харизма Атиллы. В какой-то момент я начал раскрываться, но я не с того начал. Если бы я начал с семинарии, то я бы так и двинулся, но до этого я познал мир. Глупо его сейчас не забрать себе. Идеология решает все. Это с одной стороны. С другой стороны, есть какие-то бытовые и внешние вещи. Мне одна журналистка говорит: почему вы всегда себя ищете? Я отвечаю: вы не понимаете, я себя не ищу везде, я себя везде нашел.
— Вы повторили то, что сказал Пикассо однажды. У него тоже спросили: вы чего-то ищете? Он ответил: я ничего не ищу, я нахожу. А он тоже такого плана был человек.
— О чем говорим на кухне, о чем думаем, радикальные стороны этого… Это опасная стихия, если с ней будут играться честолюбивые люди, лишенные какой-то ответственности. Это будет катастрофа. Это мы пострадаем первее, чем все остальные. Мы самоуничтожимся. Но эту силу не использовать – тоже глупо, потому что это нас объединяет как семью.
— Тут вот в чем дело. Человечество глобализируется. И никто не может это открыто использовать, не учитывая мировой истеблишмент, потому что сразу ярлычок повесят. Единственный, кто может говорить, — это шут гороховый. Вольфович начал. Но все устали, поняли, что это не очень серьезно. И он уже состарился, уже не так это свежо. Но он тогда тоже 25 процентов голосов взял. Все думали, что Россия с ума сошла. А потом вроде и ничего, бизнес такой построил.
— Он умеет договариваться.
— Во всяком случае, ему стали доверять, его не боится никто. Понятно, что это стихия мощная. Но опять же в истории это было, когда это поднималось. Но у нас такие проблемы — жадность правящего класса и недостаток любви к простому гражданину. Человек думает: еще немножко возьму, а пружина все время в напряжении.
Мне кажется, такого патриотизма, как у вас, не хватает тем людям, которые принимают решение. А им тоже трудно, потому что весь мир смотрит, и там существуют определенные речевые коды, которые нельзя переступить. Я был в Америке, слышал, как выступала Хилари, за ней Барак Обама. Сидел я прямо напротив. И они клялись в верности гомосексуализму. Причем в речи было даже дважды сказано, что мы по всему миру будем защищать это движение. То есть без этого в Америке уже нельзя. Без клятвы верности. Подпись под этими иероглифами. У нас пока можно, мы пока отстали. А вот так открыто любовь, да еще к русской нации…
— Это моветон.
— Это не моветон, это просто вообще человек ставит на себе крест. Если он серьезный политик, который не может не учитывать то, что происходит в мире. Я помню, Святейший Патриарх Алексий выступал в ООН. Он там много чего сказал, но все с радостью хлопали. Почему? Потому что он сказал о том, что все хотели услышать, а сами произнести не могут. В этом смысле ваше событие с этой Доктриной, оно явилось таким же телефонным звонком, если взять ваш образ. Идут большие отзвуки, многие на этом, и я в том числе, чего-то наваривают. Самого Охлобыстина пригласить к себе на диван, на котором я сплю.
— Это для меня большая честь.
— Потом ко мне многие обращались, что того-то позвали, того-то, а этого? Ну что ж, попробуем. Я не такой информированный, я не слежу, что в интернете происходит. Как Вы думаете, будет этому какое-то продолжение? У вас лично есть ощущение, что эта тема останется на нашей территории России?
— Есть вопросы статистики, информационная сфера правит миром. Интернет – это навсегда. Почему я так строго сделал в геометрии без всякой музыки, без шумов, без китайских фейерверков? Белая пирамида на пустом стадионе, людей-то не видно, все равно как яма пустая, римский Колизей ночью?
Люди видят символами, и поэтому это останется в качестве символа. Это уже выгодно использовать патриотам, национал-патриотам. Я же открыто сказал, что я считаю, что самый лучший путь – это аристократический национал-патриотизм, а демократами я считаю тех, кто позволяет себе думать. Потому что сейчас это очень редкое качество. Люди забиты шаблонами, люди не стесняются каких-то очевидных вещей. Нужно вернуть логику к очевидности. Для мира сейчас очевидно, что мужчина может жениться на мужчине. Но раньше же это было не очевидно. Это же чушь. Не может быть в паспорте написано: родитель № 1, родитель № 2. Это шаг к апокалипсису, это шаг к уничтожению. В конце концов, Господь нас сдует как пыль.
— Конечно, при развитии это, как Содом и Гоморра, должно кончиться. Если мы в это верим.
— Я в это верю.
— Ангела Меркель первая поздравила одного из своих министров, когда он заключил однополый брак. Она так спешила, что ей удалось первой поздравить, что он женился на каком-то парне.
— Совет да любовь, и ничего больше.
— Могла бы на той недельке поздравить, а то именно первой надо. Без этого уже не проходит.
— Элементик безумия во всем этом очень и очень для нас хорош, потому что без этого элементика закисшую российскую публику, боящуюся всего, боящуюся называть себя русскими, — не расшевелить.
Не модно, что ты русский. Начинаешь гордиться, что у тебя там какие-то предки… Идет предательство нации на самом нижнем уровне. В деревнях, понятно, все умирают. Из Костромы я приехал, у них не так уж развит интернет, но у кого есть, они все пересмотрели, они гордятся этим, они поняли, что национал-патриоты — это не скинхеды. Они поняли, что это специально завуалированная игра, чтобы возможность была построить такое сообщество, на фоне которого можно говорить серьезные вещи, обсуждать вопросы нации. И тебя в тюрьму не посадят.
При этом это хорошая платформа для активных национал-патриотов. Взять петербуржских бунтарей, еще кого-то. Волей-неволей все равно они наши. Они могут заблуждаться, но они наши. Теоретики, которые сидят в думских комитетах национал-патриотов, — предатели. Я их хвалю, зная, что рублю себе карьеру, потому что у меня сразу инвестор ушел. С картины, которую мы снимали, сразу ушел инвестор. Он говорит: мы таких президентов и такие доктрины знаем, они сейчас варежки в Тюмени вяжут. Нам не надо по бизнесу. У меня сразу поломалось огромное количество деловых привязанностей. В принципе, я знал, на что шел.
Начиналось-то как. Литературный вечер. Приходит ко мне молодой человек. Лицо известное. Пришел и сразу – попа вызывали? И сразу все премии, которые возможно, и взял. Они и икнуть не успели.
Значит, как-то использовать надо.
— Это не потому что Вы – поп.
— Нет, конечно. Я в данном случае так шуткую. Мне мои провинциальные друзья, отцы, пишут: «А что ты хотел, отец Иоанн? Попы работать умеют». Я им показываю призы: «Вот, отцы, зацените, как это». «Ну а чего ты хотел? Каждый из нас, если бы не служение Святому Престолу, что угодно бы сделал».
Сразу нашлись здоровые силы. Ну, предположим, банк говорит: снимитесь у нас в рекламе. Я в ответ: вы знаете, я снимусь, но все будут знать, что я на эти деньги отпечатаю символику, значки, флаги патриотические и раздам в регионы. А банкир говорит: мне все равно, я независимый человек.
В принципе, это движение оно выгодно и промышленному капиталу.
— То есть вы думаете, что надо самому заняться «промоушном» этих идей, да?
— Вообще полемику я затеял, и вмешиваться серьезно…
— Я-то думал как, ну народ там спит, вы залезли на стену, забили туго порохом, бабахнули. Народ встал, а дальше что? А дальше организовываетесь как-то, надо землю пахать.
— Да.
— Стеклить выбитые окна.
— Собой заниматься
— И красить подъезды, окурки подметать.
— Меньше водки пить, умерить себя в этом.
— Водку пить — гадость.
— Вот эта идея может заставить людей, потому что у меня был странный разговор. Ко мне девочку привели, еще в бытность мою на службе, чтобы я с ней поговорил. Она смущала родителей тем, что возвращалась в три часа ночи домой, видимо, из клуба. Я слушаю и думаю: если она порядочный человек, она и в пять может возвращаться, ведь молодежь не управляемая. И тут родители говорят, что ей тринадцать лет, как Анфиске моей. А я дочку помойное ведро боюсь одну отпускать вынести… Я говорю, давайте встретимся и поговорим. Кстати казать, она не простая девчонка, она учится хорошо, но у нее сообщество – готы. Во что они верят, непонятно. Я стал спрашивать, что у вас, готов, есть, что для вас главное? Там… девственность, предположим.
Она говорит: «У нас блуд не поощряется (я своими словами говорю, она по-другому говорила). У нас считается, что король женится на девственности, принцесса должна быть девственница, это в порядке вещей. У нас только поцелуи могут быть». Девочке тринадцать лет, но она взрослая уже. Она в силу эстетики взрослая и поэтому с ней была возможность разговаривать, как со взрослым человеком. Она поняла, что я не буду ей ярлык вешать. Спрашиваю ее дальше: вот курение, клуб, танцы? Она говорит, что клуб, да, а вот курение…»Аристократ не курит, уж тем более не пьет. Мы пьем иногда пиво, да, бывает, но не напиваемся».
— А аристократы пьют пиво?
— Да, бывает, конечно, пьют пиво. Аристократ в первичном значении – это не владелец земельного участка, — это высшая каста по определению — после монаха. Они по-разному могут называться, например, всадники или жрецы.
— Я-то читал.
— Вернемся к доктрине. Полемика получилась какая-то политическая, у доктрины появились последователи. Безумному миру кажется, что я представляю себя шутом гороховым, это удобно. Фактически мне все равно, в каком виде бросаться с гранатой под вражеский танк. Или я буду клоун-макдональдс, или кем-то другим. Главное — танк подорван. Вот это моя позиция, сугубо деловая. Я практик.
— Лет так 40 назад я был знаком с Эдуардом Лимоновым. Я сейчас читаю томик его стихов, мне всегда они нравились. Есть у вас какая-то в идеологии перекличка? Я сначала думал, что это тоже какой-то прикол, но потом как-то это затянулось. Вижу, что Лимонов в это глубоко вошел. Хотя он был таким же художником, как вы, я надеюсь, и остается.
— Он — один из лучших в литературе. Он достигает таких высот…
— Вы с ним не беседовали?
— Мы не беседовали. У нас были переклички: общие знакомые, мы постоянно передаем приветы друг другу. Я выясняю у общих знакомых о тюрьме. Он любит по тюрьмам таскаться. Но это уже старшее поколение, романтизм (улыбка).
— То есть вы будете стараться избегать этого романтизма?
— Пока да, обязательно, потому что мы не настолько организованы. Чтобы кто-то начал заниматься управленческой работой, его нужно вдохновить, чуть-чуть на грани фола, а что — «на слабо». Эдуард Лимонов, чтобы о нем ни говорили, создал единственную структуру, которая может называться партией. Она независима, она радикальна. Пока другие партии козявки жевали, простите, их ребята протестовали за павший Севастополь. На Севастопольской башне заперлись, знали, что их побьют, в тюрьму посадят. Люди, если идут на фактор жертвенности, значит, они в это истинно верят. Если они истинно верят, значит, Лимонов их убедил. По уму это не сделаешь, только сердцем и личным примером. Значит он достоин называться уважаемым человеком и достойно с ним как-то кореллировать взаимоотношения свои.
— Не чувствуете, что в какой-то эстетике вы близки? Не внешне, а философски?
— Мне кажется, что его губит элемент печориновщины. В моем случае это более технократический элемент. Я усвоил законы медиа-рынка, понял, как его можно использовать для нас, — и использую. А он пытается идти грудью, напролом, — везде, где есть острые углы. Он не использует хитрую игру, борьбу.
— Может, он не знает таких технологий.
— Да он романтик, он вышел из поколения романтиков.
— Про хоббитов он, кстати, написал роман.
— Да, это очень помогает — символика, взятая отовсюду. Судебный пристав придет и спросит, что это на вас за значок? А вы ему: игра есть такая, компьютерная (показывает на значок). То есть нужно развиваться до этого уровня, чтобы общество находилось на грани непонимания.
— Лозунг «православие или смерть» афонских монахов стал у нас синонимом «православного экстремизма».
— Это ужас, бред какой-то.
— Полная безграмотность!
— Я как носил этот лозунг на футболке, так я и буду его носить.
— Но согласитесь, что взять с прокурора, он же не обязан быть образованным во всех сферах.
— Как осуждать чужих людей, если со своими не разобраться — теми, кого хвалишь с трибуны (у них было десять посещений в интернете на страничке, а после того, как я о них упомянул, стало тысячи). Нет бы, чтобы они сказали – молодец, прорвался, обхитрил Суркова, это уже дорогого стоит. Нет, они по такой статье — ругательной, мутной, как их учение — пишут.
— Ну, в чем тут обхитрение? Ну и есть и есть, что, Сурков обязан за всем следить?
— Нет, но это Доктрина для правительства — опасное явление, потому что в таких объемах никогда и никто не работал с публикой.
— Нет, но это же Охлобыстин…
— Это заранее признать, что есть такой мировой гений…
— Это дядя Ваня, но все-таки он Охлобыстин…
— Тогда мы победили уже! Вышел во двор, поговорил со стариками. Зовем президента. Потом министр обороны, он как раз тут чай пьет рядом. «Ну-ка, иди сюда, вот он там что-то недоговаривает, кобура при себе?» «При себе». «Идите, проследите, что бы он все сделал». И дальше беседуешь со стариками. Вот модель управления, котороя сейчас хороша для нашей нации. Но что бы подозвать нужны людей, надо не двенадцать миллионов, а намного больше. Тогда можно подзывать.
Но только надо не погубить себя собственными горделивыми помыслами. Но я себя подстраховал. Я сразу людям сказал, что у меня была возможность техническая, и я рву пелену. Я где могу, буду помогать, сдерживать врага на пулеметах. Бубенцами их закидывать (смех), чтобы мутить воду. А вы пока стройте, в библиотеках районных встречайтесь, разговаривайте. Любая библиотека с номером 77 будет говорить о том, что город процветает. На уровне доктрины. Вот гомосексуалисты находят себе место, где встречаться. Чем мы хуже? Сторонники, я вам даю явки. Причем даю открыто, через прессу, меня никто осудить за это не может, у нас игра.
— Зарница.
— Да, у нас просто игра. Люди после этого знакомятся, ходят после этого в поход. На кухне разговаривают о политике, помогают друг другу завести машину. А если что-то случится, реакция должна быть молниеносной. Все рассредоточиваются, как кровеносная система по телу. Это быстрые звонки, для быстрых звонков нужно эту систему создать. Сейчас в Перми только две ячейки, в Санкт-Петербурге есть ячейки, парадокс, в Израиле есть ячейка. Я хохотал полчаса.
— Ну, а что такого?
— Там русских много.
— Владимир Семенович Высоцкий пел, что там, в Израиле, наполовину наш народ.
— Мало того, они активные, они выпустили там символику, такую же, как везде: я им сказал, что с этим строго, давайте не путаться. Нам легко друг друга узнать, мы уже знаем, что если подойдем друг к другу ближе, то не обольем грязью. Мы аристократы, надо говорить интеллигентно, чуть-чуть даже по-игровому. Чтобы люди со стороны думали, что идет научно-академический спор, а не разговор о нации. Нельзя выносить на люди какие-то несогласия, никогда. И мало того, сама-то идея – это имперская идея. Выше нации может быть только империя. Поскольку император – это ставленник Божий.
— Хорошо, что вы опять вспомнили об империи. Например, формально в Великобритании не империя, это демократия. Не кажется ли вам, что империя — она была, так она и есть? Во многих странах.
— Абсолютно. Брежнев император был, он только не помазанник Божий. Путин сейчас — император в изгнании, скажем так.
— Вот наш царь Иван IV, он ведь тоже в Александровскую слободу уезжал, а вместо себя оставил другого человека. Это традиционно для России.
— Я смотрю, английские моряки, сидят пьяненькие в баре, а поют гимн — за королеву! Я завидую им. Я смотрю со стороны, они не патриоты лубочные, но они искренние. Они понимают, что есть кто-то, предстоящий перед Богом за них. У них есть сама возможность гордыни. Не гордыни, точнее, а имперского уважения.
— Не гордыни. Дело в том, что есть определенный духовный строй. А способ управления, как говорится, может быть любой. Какая разница, паровое управление или двигатель внутреннего сгорания. Все равно работа идет.
— Абсолютно верно, главное — кто управляет.
— Поэтому как-то странно, что люди настроены против слова «империя», а де факто империй множество. Великий Китай, где сотни народов, – это что, не империя?
— Империя, и они не стесняются этого.
— Причем империя, которая переквасила между собой все племена. Север не понимает язык юга. Но сейчас, благодаря СМИ и телевидению, все сближается и построен общий язык. Как в Германии — есть общий диалект, хотя баварцы говорят на своем языке, а другие города на своем.
— Та модель, которую я предлагаю, реконструированная. Она отнюдь не нова и не безумна. Она логична до такой степени, что люди сомневаются, возможна ли такая логика. А логика эта — биологического толка. Разумеется, из Франции сейчас привезти какого-то потомка Романовых – это смех. Он скажет: «Я царем буду». А ему в ответ: «Да кто ты такой?» Хотя это идеальная форма правления. Мы не знаем, кто будет, народ не достоин императора сейчас.
— Но что императора, хотя бы царя.
— Царь и есть император, у нас масштаб-то российский…
— Царь традиционно – это наследование престола. Мне кажется лучше взять, как в Византии, каждый раз — выбор.
— Поэтому и империя.
— Вот хорошо, у Алиева сынок был подготовленным человеком. А мог бы и не быть! На общих основаниях сын и дочь императора могут участвовать в выборах, но не наследовать власть. А так, чтобы не затевать чехарду со сменой власти…
— Да. У меня есть друзья военные: им два года не дают дослужить до пенсии. Они говорят, если бы мы дослужили, то могли бы хоть коммуналку оплачивать… Люди, подписавшиеся заведомо, что готовы отдать жизнь за родину, причем получая за это зарплату 6 тысяч рублей, – остаются ни с чем. Это не то что безумие, это предательство — выбрасывать на улицу военных.
Мы снимали на полигоне, офицеры подходили, выражали свое уважение, спрашивали, что да как. Я говорил им, что не могу сейчас давать наставления, потому что я не тот, кто их должен давать… У меня другая задача была: огласить, что народ думает по острым вопросам. Мы с ними посидели, поговорили. Они в отчаянии.
Или милицию взять — ребята честные, всю жизнь бегали с пистолетом за преступниками. У одного исказилось лицо после инсульта, к генералу ходил помощи просить, чтобы лечиться. Сменился опять генерал, их меняют каждую неделю, с ними меняются начальники отделов. Хаос, путаница, желание выслужиться — порочный круг. Я не знаю точно, как это изменить, но это не говорит о том, что я не буду мечтать, как это будет, верить в это. Буду действовать — как говорят святые, как мне подсказывает здравый смысл.
Верю, что появятся политологи, экономисты, настроенные по-нашему, работающие с учетом мнения нации. Должна быть семейственность. На этом фоне появятся могущественные лица, могучие умом и внутренней силой, харизмой. Они создадут институт, институт построит общество.
— Тут не факт, был Петр Аркадьевич Столыпин, его взяли и застрелили…
— Но все равно пробовать надо.
— Нет, это другое дело, пробовать, конечно, надо. Но не всем это может понравиться.
— Ничего, я, как сценарист, думаю так: ничего не стоит так дорого, как хорошая точка в финале, когда ясно о чем фильм (смех).
— Тут у меня целая пачка вопросов, которые задают люди. ..
— (Читает) Медные трубы для вас — это испытание или средство заработка? Медные трубы, я так понимаю, это слава.
— Что для вас слава?
— Слава Богу, меня это застало в зрелом возрасте. Мне по мордасам друзья надают, если я безумствовать буду. Я смешлив, так говорит пресса, завтра она будет говорить что-то другое. Смотрите, что с нашими актерами заслуженными происходит, они умирают в бедности. Я реально знаю цену славе, работа актера — это дикий труд…
— Для вас это больше головная боль?
— Больше головная боль, но не будь славы, я бы не собрал столько людей на Доктрину.
— Вот очень интересный вопрос: вы сняли свою кандидатуру, может, у вас есть достойные люди, которых вы можете выдвинуть вместо себя в президенты?
— Есть. Если бы мне дали время подумать, я бы предложил несколько своих друзей, которые бесконечно коммуникабельны, мудры. Наши люди, церковные. Близкого человека лучше понимаешь. Я бы подумал и нашел несколько персон, которые вполне достойны управлять государством. Причем не факт, что эти персоны будут согласны со мной по Доктрине.
— Женя из Ижевска спрашивает: человек, которого вы играете в «Интернах», мягко говоря, не христианин. Он гневается, ведет блудный образ жизни. Почему вы играете такого человека? Не считаете ли вы такой поступок соблазном?
— Нельзя не согласиться, что он не ведет образ жизни доброго прихожанина. Его образ жизни — это испорченная форма хорошего и смягченная форма плохого. Хотя бы вот так… Он влюблен в одну женщину. Между ними были отношения, но он одну женщину любит с института. Это очень сложная жизнь, нельзя давать рекомендации, что только так и никак. Он имел какие-то связи. Он не курит, он не берет взяток, он бюджетник. Он спортивен, при том, что он дядька взрослый.
Почему сериал стал популярен? Потому что люди увидели, над чем можно смеяться. Какие-то житейские проблемы на анекдотической платформе. Если проанализировать всех персонажей, они все достойны любви. Персонаж Быков любит одну женщину. Он понимает, что он ее предал, он раскаивается. Он несчастен из-за этого, он любит выпить. Он не дает выпивать своему другу, который пьяница. Он его осуждает, он острый на язык, в то же время деликатен, его любят бабулечки. Он человек.
— А каково ваше участие в этом фильме, сценарии?
— Я иногда корректирую диалоги.
— Я слышу, как будто это ваша импровизация.
— Было глупо бы самому работать и не вкладывать туда свои силы.
— Каждый, кто пишет, знает — антитезы – это прием такой.
— Интересный ход, да.
— Вопрос задает женщина, очень интересный: какими качествами должна обладать женщина, чтобы быть единственной, интересной, любимой для своего мужа?
— Оставаться самой собой, быть личностью. Любим мы не тело, не чувственную часть, мы либо сходимся с личностью и она становится второй половинкой, либо нет. Навести контакт можно только с существующей точкой, как в геометрии. Точка к точке. Если этой точки, в сущности, нет, если человек никакой, не имеет убеждений, живет по накатанной, не хладен и не тепл — это повод для блуда. В первую очередь, женщина — это личность. Не все могут похвастать, что любимы. Я считаю, если Господь меня помилует, то это только благодаря Оксанке, потому что уровень ее религиозной верности даже зашкаливает. Я думаю, что ее даже ангелы должны бояться.
— Ее любить, по-моему, только можно, а вы ее боитесь.
— Нет, я ее люблю, она мне нравится, даже в проявлениях ярости ко мне.
— Боязнь обидеть любимое существо…
— Да, она трогательна в своем «Богу, Богу…»
— Спрашивает человек из Москвы Кирилл: знакомы ли вы с Андреем Кочергиным и какие у вас отношения?
— Андрей — очень хороший мой друг. Он интеллигентный человек, максималист. В нем есть все качества, чтобы быть лидером. В некоторых позициях я могу с ним не соглашаться, но в целом он для меня ярчайший представитель хорошего и дельного мужика. Он очень хорошо ориентируется в том предмете, который преподает. Он собрал огромное количество молодежи, бестолковой, пьющей — и сделал из них убежденных бойцов, которые идут на битву за добро. У него одно из самых радикальных боевых искусств. При этом он выходец из Санкт-Петербургской семьи. У него папа академик. Он очень начитан, человек утонченного вкуса. Он идеальный человек!
— Вы очарованы.
— Я очарован.
— Анна спрашивает: вы не боитесь, что дело дойдет до выборов императора? Народ может выбрать не того, кого надо, ведь враги в России тоже не сидят сложа руки. И не будет возможности это исправить через четыре года…
— Я верю в Бога, а это вопрос такой серьезности, что Бог его не пропустит.
— Еще она спрашивает (какая умненькая): что вы собираетесь сказать не русским и не православным гражданам России, чтобы они поверили, что ваша идея хороша и для них тоже?
— Я базируюсь на логике Аристотеля, когда начинаю строить всю схему того, что я называю империумом. Я могу логически убедить всех, в том числе и атеистов, почему мир не может управляться механизмом. Нам нужен живой человек, лидер, тот, кто может пожертвовать собой. Мы не должны быть заложниками сухой, задокументированной истины, лишенной лица. Потому что если эта истина не в состоянии сама собой пожертвовать ради своего народа, то весь ее авторитет ничего не стоит. Да, мы пойдем на заведомый риск, когда будем выбирать кого-то, но оно того стоит. Да и не мы будем выбирать, а наши внуки, правнуки. Если мы сейчас поработаем. Но это должен быть человек кристальной чистоты, колоссальной харизмы.
Есть еще одно сомнение. Насчет антихриста. Ну, во-первых, это невозможно, с учетом сущности нашего народа. И, во-вторых, это всегда можно распознать.
— Распознать способен один человек, два, ну, тысячи. Но народ-то может ошибиться… И это уже бывало.
— Да. Так он и ошибется, как говорит Священное Писание.
— Вот спрашивающий человек и опасается, что народ ошибется, а получится, что Иван Иванович спровоцировал эту ошибку. Лучше уж все кисло будет дальше.
— А не будет кисло. Я с барышней сегодня разговаривал… Вот тоже насмешка судьбы. Я иду к вам на беседу, а перед этим я мерил смокинг. У меня нет смокинга, естественно, а он мне для того, чтобы я мог очередную премию получить как лучший актер по версии одного глянцевого издания. Они сами дают приз тому, кто их откровенно не любит. Причем презирает, но дают.
Так вот. Барышня эта — профессионал, и к этому миру обслуживающая такая функция у неё. Делает смокинги, привозит, увозит. Она сама говорит — для меня это дикость: гомосексуализм, эти ужасы все, гламурность, странные накрашенные люди, не имеющие точной половой идентификации. И мы с ней разговаривали о Доктрине, и она говорит: «А не боишься, что сказка твоя политическая закончится не в ту сторону, не тем концом?» Я говорю: «Ты понимаешь, сказка-то все равно будет написана. Когда ее пишет человек, который воспитан в окружении церковных людей или в прошлом идеалистов. Мой отец был убежденным коммунистом, а мама без всяких шумных выступлений отнесла партбилет и положила его в партком».
— Трудно представить себе коммуниста с фамилией Охлобыстин. Такая артистическая фамилия.
— Ой, у нас была вырезка из газеты: бегут немцы со своими шмайсерами, а наши еще с трехлинейками. А посередине стоит операционный стол, сваленная палатка, убитая медсестра, лежащая ногами к камере. И тут же стоит мой папа — оперирует. С одной стороны бегут немцы со своим «Ура!», с другой — наши. Посередине папа оперирует. Убили уже всех, унесли, а он оперирует.
— А папа был хирургом?
— Папа был военный хирург. Он воевал с Родимцевым. Генерал Родимцев — странно, что о нем не сняли фильм. Вот о ком попало снимают: о бандитах, о проститутках. Человек с моим папой воевал с испанской войны, убежденный идеалист. Они верили, что коммунизма они добьются, что будет это светлое будущее. Он считал, что каждый офицер штаба обязан хотя бы раз в квартал ходить со своим рядовым составом в штыковую атаку. То есть, для упитанных людей с планшетками это была катастрофа. Со штык-ножом бежать вместе на фашистов… А вот он считал, что офицер обязан вместе с солдатами выйти — ура, так ура. И их засыпало в блиндаже под Кенигсбергом, он поднимал дух солдат и там вот погиб. Это герой титанический, как из легенды поднятый. И с ним воевал мой отец.
— Есть даже вопрос ко мне — один правда запоздал, но я прочту: «Отец Дмитрий, может не надо приглашать отца Иоанна Охлобыстина? Ему ведь, чтобы сохранить лицо, придется опять пропагандировать свои глупости. Зачем укоренять их в человеке? Бог вам в помощь». Это мне Бог в помощь, а я укореняю ваши глупости.
— Ну, да уж, тут ничего не поделаешь, батюшка, вы заложник ситуации.
— Но у меня другая цель — я не хочу ничьи глупости укоренять. Но что для меня важно? К сожалению, у нас так часто — священника наш народ воспринимает через функцию. Поэтому раз вы выступили с Доктриной, то для меня это одна из эманаций вашей личности. И вот мне хотелось бы через нашу беседу сделать так, чтобы наш народ, несмотря на ваши — назовем это «глупости» — воспринял вас как человека. Чтобы мы как-то забыли про свет, про камеры. Чтобы все увидели, что вы обыкновенный, нормальный человек. Для меня это важнее всего, потому что я в какой-то степени фаталист, я не надеюсь, что мы присутствуем при рождении движения, которое в окончательном виде выльется во что-то там глобальное. Я, в общем, пессимист… В то же время главное не ваш продукт — Доктрина, главное — кто вы на самом деле.
— Я — заложник ситуации. Вот пришел молодой человек, говорит: «Давайте бенефис ваш сделаем». Я отвечаю: «Я петь и плясать не умею. Точнее люблю, но это отвратительно». «Читайте ваши отрывки». «Скучно». «Музыкой можно перебивать». Я тогда предложил: «Давайте сделаем так. Не будем оскорблять сознание слушателей попсой, а давайте Рахманинова. Что-то хорошее, серьезное. Рассказ — Рахманинов». Я нашел очень хорошего исполнителя Рахманинова. Его сложно играть. Это только виртуоз, или приближающийся к этому уровню пианист может себе позволить.
— Ну, и потом, эта музыка — не популярная, и трудно ее слушать, и чтобы ее воспринимать — нужно быть очень развитым человеком.
— Да, это вот все вместе. Я могу перечислить людей, кто умеет: Хельмут Вальса, Скотт Росс…. Но они все органисты. У них, понятно, сама отработка уже готова к Рахманинову, они могут себе позволить нотку в этой совершенной музыкальной конструкции, плюс Рахманинов, он же… Но этому можно посвятить отдельную передачу.
Так вот. Я нашел такого парня случайно. Вот Бог привел. Человек появился с очень странной внешностью — упитанный малыш, с длинными волосятками немытыми. Он садится за рояль, начинает играть, и я вижу, что он ангел. Он до такой степени внутри этой музыки, что я вижу, что он меняется даже внешне. Я говорю: «Хорошо, но давайте академические вечера сделаем». Я серьезные какие-то вещи пытаюсь организовать — например, в сценарии мероприятия я рассуждал о том, почему нам не дают писать в паспортах слово «русский». А еще писал о праве Кольта — это о том, что мы имеем право остановить разбойника своим оружием. Евсюкову, к примеру, голову прострелить перед тем, как он ребенка убьет очередного. Конечно, конституционно, требуя права Кольта, мы не выдерживаем никакой критики.
— Дело в том, что наша Конституция все-таки писалась не для нас, а для неких абстрактных людей.
— Поэтому нужна монархия.
— И вот, последний вопрос задам. «Уважаемый отец Дмитрий. Абсолютно с вами согласна, что Доктрина 77 — гениальный ход, хоть и не новый. Только с названием отец Иоанн перемудрил». Но это мы уже выяснили, что не перемудрил. «Проще надо, доступнее. «Моя борьба» — более удачное название».
— Но оно уже использовалось.
…«Но оно уже использовалось. Но автор бы не обиделся» — это она думает за Шикльгрубера, что….
— Не только за Шикльгрубера. Есть еще книги «Моя борьба» у наших нескольких патриотов. Я прочитал, познакомился с возможными оппонентами.
— Как вы подготовились-то.
— Деликатный вопрос.
— «Под такой доктриной и ему подписаться не стыдно. В одном из своих интервью отец Иоанн сказал, что упомянутый автор утонул в российских просторах в 45-м году. Но, судя по доктрине, ему удалось выплыть». Реинкарнацию, видимо, имеет в виду. «А жаль. А если совсем серьезно — неужели вы и отец Иоанн желаете, чтобы русский народ повторил путь немецкого с 33-го по 45-й год? Только это будет страшнее и кровавей, как у нас бывает. Опомнитесь, вы же православные священники. Разве этому учит Евангелие?».
Я-то, конечно, совсем не хочу, да и это, мне кажется, невозможно. Я даже не вижу, кто бы мог быть новым Гитлером. Ну не футбольные же фанаты! Поэтому, Наташа, спите спокойно.
— Я не могу представить себе русского человека (если он действительно русский), который поддержал бы идею фашизма в том виде, в котором она преподносилась в Германии. Все что угодно, но не фашизм. Мы до такой степени чувствуем подспудно на себе ответственность за окружающее, и за другие народы в том числе, что вступаем в фазу саморазрушения, когда лишаем себя вот этой странной, казалось бы, не очень аномальной опции: верить в то, что мы спасители человечества. Даже у крестьян, даже у мальеньких мальчишек она есть.
— К сожалению, журналистские штампы о нации глубоко проникли в людей…
-Да, если нация — то сразу фашисты. Какая связь? У меня одинаково много друзей и среди русских, и среди не русских. Я когда говорю «нация», я имею в виду и себя. Во мне, наверное, гигантское количество кровей. У нас было татаро-монгольское иго, мы мигрировали… Почему мы так хорошо ассимилируем народы, почему в нас вливаются и хотят быть нами? Потому что в нас много кровей.
— Человек видит некий символ и сразу определенным образом трактует, не понимая, что здесь есть элемент игры, эпатажа, еще, еще, и еще. Но, все-таки, сердцевина не в этом.
— Абсолютно. Нам привязали, ввинтили как гвозди в голову эти шоры, и мы не видим ничего. Нам все время бьют по лицу этими названиями яркими — фашизм. Мы стесняемся уже того, что мы не гомосексуалисты.
-Вот мне кажется, что коммунизм, который я в целокупности воспринимаю, он как раз ближе к фашизму. И мне вот даже кажется, что такое явление как искусство фашисткой Германии этого периода, и советское искусство в его развитии — они похожи, как будто вышли из одной мастерской. Это как раз говорит о том, что в духе человеконенавистническом эти два явления близки.
— Знаете, еще в чем проблема, как мне кажется? Прежде чем задавать такой вопрос — надо было не полениться, залезть в интернет, прочитать, что писал человек перед этим. Человек — то есть я. Попытаться проанализировать. Есть литературные какие-то произведения, благодаря которым люди могут понять, как я вижу Россию, как я вижу свою Родину в идеале, как я отношусь к людям, как я вижу наши отношения с другими народами. И тогда сам вопрос бы не возник. Сейчас, к сожалению, век профанации. Девушка задает вопрос, не зная, у кого она спрашивает.
— Причем ведь то, что предлагал Гитлер немецкому народу — это такая же утопия, как и коммунизм. В этом тоже коммунизм сродни фашизму.
На этой ноте, Иван Иванович, закончим. Спасибо вам за ваше внимание.
Читайте также: