Протоиерей Феодор Соколов
Отец Феодор Соколов покинул земную жизнь в день памяти своего небесного покровителя великомученика Феодора Стратилата, — 21 февраля этого года исполняется четвертая годовщина его трагической гибели. Его служение Богу, Церкви и русскому народу оставили значительный след в новейшей истории нашего Отечества.
Вся его жизнь была пламенным горением любви ко Господу и людям. О. Феодор родился в семье, глубоко укорененной в православной вере. Его отец, священник Владимир Соколов, с 1952 г. служил в храме мучеников Адриана и Наталии, настоятелем которого он пребывал в течение долгих лет, а мать, Наталия Николаевна Соколова, была дочерью профессора Н. Е. Пестова, пользовавшегося уважением в кругах людей, хранивших веру при всех гонениях, автора ряда трудов, увидевших свет уже в наши дни, а до этого десятилетиями распространявшихся в машинописи. О. Феодор был самым младшим и горячо желанным ребенком в этой многодетной семье, потому и нарекли его родители Божиим даром .
В 1979 г. Ф. Соколов окончил школу, в 1977–79 гг. проходил военную службу, был десантником. В 1979 г. он поступил в Духовную семинарию, в 1982 — в Академию, в 1986 г. стал кандидатом богословия; с 1979 по 1990 г. был референтом Святейшего Патриарха Пимена. 7 августа 1982 г. он был рукоположен во диакона, а 6 января 1983 г. — во иерея. Первым храмом, где служил о. Феодор, был храм Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах.
21 мая 1990 г. протоиерей Феодор Соколов был назначен настоятелем в храм Преображения Господня в Тушине. В это время от храма оставались одни стены, а на территории были склад и свалка. Но богослужения начались сразу же; через 20 дней о. Феодор отслужил заупокойную службу сорокового дня по Святейшему Патриарху Пимену и молебен на начало благого дела, а 17 августа храм освятил Святейший Патриарх Алексий II.
За время своего служения о. Феодор не только полностью восстановил храм, но и сделал его поистине центром духовного притяжения: за Великий пост здесь принимает причастие 10 000 человек, на обычных воскресных службах к Святой Чаше подходят сотни причастников.
С 1995 г. о. Феодор был заместителем председателя Синодального отдела Московского Патриархата по взаимодействию с вооруженными силами и правоохранительными учреждениями. Свою последнюю церковную награду — наперсный крест с украшениями — он получил 7 апреля 1999 г.
Девятый ребенок о. Феодора появился на свет 5 января 2000 г., когда он сопровождал Святейшего Патриарха в его поездке по Святой Земле. Девочку назвали Анной. А в день своего святого, полтора месяца спустя, о. Феодор после богослужения отправился в однодневную командировку по линии МВД в г. Плесс Ивановской области. Машину вел друг и водитель о. Феодора Георгий. До Плесса оставалось 40 км, когда произошло столкновение, в котором не было виновных…
За свою короткую жизнь он успел восстановить храм, собрать одну из самых больших общин в Москве, заложить фундамент новых отношений Церкви и Армии (ему принадлежит честь и право называться первым военным священником в возрождающейся России), примирить с Богом сотни заблудших душ в местах лишения свободы.
Щедро награжденный от Бога многими талантами, он стяжал редкий для наших дней дар — дар любви. Ниже приведен отрывок из книги о протоиерее Феодоре Соколове «Дар любви» — воспоминания Галины Соколовой, матушки отца Феодора.
Родилась я в белорусской деревне, в Полесье, а в Москву приехала после школы в 1980 году — надо было помочь сестре. Мама отпустила меня в Москву с благословением обязательно посетить Троице-Сергиеву Лавру, и после первого же моего посещения Лавры я отчетливо поняла, что моя дальнейшая жизнь может быть связана только с ней и с Богом.
Вскоре я стала работать в семинарской столовой. Жила вместе с сестрой Верой, которая перебралась в Загорск (так в то время назывался Сергиев Посад) еще до моего приезда, вместе с ней и работала. Полтора года моей жизни в Лавре — это кладезь, из которого я черпаю и по сей день. Именно там я увидела и почувствовала светлую и чистую жизнь, совершенно иную, ни на что не похожую. Я благодарю Господа, что Он сохранил юность мою и наполнил Своей благодатью. Теплым светом озаряются мои воспоминания о первых встречах с Федюшей. Федюша мне потом рассказывал, как он впервые меня увидел: — Ребята наши все про тебя говорили: у нас новенькая появилась, уж такая веселая. Я стоял с ребятами, а ты столы вытирала. Я посмотрел на тебя сбоку и говорю им: вот хорошая-то матушка будет. И все. Без всякой связи с собой.
Однажды Федя пришел со своим другом Николаем Кондратьевым в столовую в перерыве между обедом и ужином. Сели они за стол, расположились, открыли принесенную с собой коробку и сидят. Я занимаюсь своими делами, прохожу мимо, а Николай Кондратьев, друг Федюшин, говорит мне: — Матушка, как тебя зовут? — Да ладно вам, — говорю,— вы знаете как. Матушкой меня зовут. — Нет, ты скажи имя, мы в первый раз пришли. — Галя меня зовут. — Матушка, принеси нам чайку. Я принесла, обслужила их и пошла себе. А когда они уходили, Федюша ко мне обратился: — Матушка, попейте чайку с халвой, мы Вам тоже оставили. — Спасибо, — говорю, — мне сейчас некогда, я потом попью. — Вы точно возьмете? — Точно. Вот дело доделаю, возьму вашу халву и съем за ваше здоровье. Конечно, я забыла про эту халву. А на ужин они приходят, подходят ко мне: «Ну, как, матушка Галя, халва вкусная? Понравилась?» А я говорю: «Ах, забыла, конечно». Они так расстроились! Федюша потом говорил: «Пошли к столу, где сидели, смотрим — коробочка стоит пустая». Я их потом успокаивала: — Ничего, ребята съели за ваше здоровье, какая разница. Этот случай с халвой нам с Феденькой очень памятен, и поэтому халву в нашем доме все любят.
…Когда я впервые увидела его глаза, я почувствовала, что он не такой, как все, чем-то он отличался. В то время знать этого я не могла, я тогда еще даже имени его не знала. Наверное, это наши души друг другу знаки подавали: вот я. Так мы и познакомились. Потом я его видела издали, но он ко мне не подходил. С того времени у меня появилась к нему не то чтобы симпатия, а я стала выделять его среди других. Помню, на Пасху, выхожу в зал, смотрю — сидит за третьим столом… в подряснике! Я так испугалась, и быстрей обратно на кухню. Думаю: «Мамочки мои! Он, наверное, женат, уже диакон, а я о нем думала! Грех-то какой! Что делать?» Пошла к нему, а он сидит, смотрит на меня и улыбается. Я подхожу, переборов волнение, и говорю: — Христос воскресе! — Воистину воскресе! — Кто ты? Федюша мне рассказывал: «Я сразу понял, что ты выглядывала и потом ушла. А когда спросила «кто ты», я понял, что ты имеешь в виду, понял, что я тебе небезразличен, и успокоился». — Не волнуйся, — он мне тогда ответил, — меня благословили носить подрясник. Вздохнула я с облегчением и пошла, успокоенная тем, что нет греха в том, что я о нем думала. А потом началось лето, и Федюша уехал со Святейшим. Я тогда даже не знала, что он иподиакон у Патриарха. За мной ухаживали разные мальчики. Ну, как ухаживали: подойдет, принесет яблочко, пирожок, угостит или вызовется провожать домой. Ходили мы обычно втроем: моя сестра Вера, подружка наша Мария и я. В случае, если к нашей компании добавлялся провожатый, это сразу замечалось. В Семинарии же все открыто, все перед глазами: ага, понятно…
…Лето прошло, а Федюши нет. Потом наступил праздник Преподобного Сергия, осенний. Ах, мамочки мои, пришел! Я тогда мыла посуду. — Здрассте, — говорит и ручки за спиной держит. — Ах, Федя, где ж ты был все лето? — Я, видно, уже знала, как его зовут, потому что назвала по имени. «Ну, когда ты сказала такие слова, — потом он говорил, — я уже точно знал, что ты обо мне все время думала». И он остался у меня около мойки, покуда я всю посуду не перемыла. Обычно я все быстро делаю, а тут смотрю — посуда-то у меня не вымывается. Все мою и мою, а он все говорит и говорит. Уже все отдыхают, чай пьют, а я все мою и мою. Мария, что с нами жила, раз пройдет мимо, второй, третий, все смотрит, повара косятся. Они все знали, кто он такой, а я-то не знала. Думала, просто Федя, семинарист. И только когда он наговорился вдоволь, а я вымыла все кастрюли, черпаки, он со мной распрощался: — С праздником тебя наступающим, Преподобным Сергием! А дома Марийка и Вера в два голоса устроили мне взбучку: — Ты знаешь, с кем ты стояла? Ты знаешь, что он у Патриарха иподиакон? Это тебе не Коля! На тебя все смотрели — все повара, все девчонки! У него семья какая, отец — священник! — А я тут при чем? — пыталась я отбиваться. — Он сам ко мне подошел. Я же не виновата, что он ко мне подошел! — и в слезы. Вера мне говорит: — У тебя начинается серьезная жизнь. Брось свои шутки. Надо быть серьезней, в конце концов. Я про себя думала: «Не могу я быть другой, мрачной, серьезной, нет во мне этого», но отвечала: «Ладно, буду». Потом, между Преподобным и Покровом, он подходил ко мне и все приглашал в Москву, в Елоховский собор, говорил: — Приезжай к нам на службу. Я же, «пропесоченная» Марийкой и Верой, отвечала: — Да у нас и тут службы очень хорошие, и тут очень красиво поют. — А ты была хоть раз в Москве? Мне не хотелось признаться, что я нигде, кроме Загорска, не была, и говорю: — Была. — А где? Что тут сразу скажешь? — На ВДНХ, — говорю, — была. А что это за ВДНХ такое, я и понятия не имела. Правду сказать, я до сих пор там так и не побывала. — Приезжай, говорит он мне, — я тебе покажу много интересных мест. — Ну, может, как-нибудь и приеду. Так и не поехала, когда он в первый раз приглашал. Потом говорю Вере: — Меня Федя в собор приглашает, можно поехать? Она мне: — Знаю, ты не молиться поедешь, а на него смотреть, — но разрешила. Я пошла к батюшке, и он меня благословил на поездку. Приехала я в собор и во время службы даже встретилась с ним взглядом. Но как служба отошла, я пошла по всем иконам. Никто меня этому не учил, но я чувствовала в этом какую-то потребность и всегда после службы ходила по иконам. Я подхожу к мощам святителя Алексия, к Казанской, к другим иконам, а везде ж очереди. Покуда это я очереди выстою, покуда приложусь, уже и храм пустой. Вышла из собора, когда в нем полы мыть заканчивали. А Федя что? Служба закончилась, Патриарх уехал, он оделся и стоит у храма, меня караулит. Стоял, стоял и решил, что он меня проглядел, что я уже уехала, повернулся и пошел к метро. Так было несколько раз, и только на Покров Божией Матери состоялась наша первая прогулка.
…На Преподобного Сергия на всенощной я не была, дежурила. Он пришел в столовую, принес благословенный хлеб, дал мне его и при этом мою руку как сжал! У меня внутри все загорелось. Я схватила этот хлеб: спаси, Господи! Столько много я никогда не видела. Нам давали по кусочку, так благоговеешь над этим кусочком, не знаешь, как его скушать. А тут — целый хлеб! Я — бегом к Вере, говорю: — Смотри, Федя мне дал! Домой принесли, разделили и съели. А на утро в Успенском соборе Лавры была патриаршая служба. Я в тот день не работала. Подхожу к собору, ребята семинаристы меня все знали, пропустили по левому ходу, и я встала около хора. Стою, молюсь, смотрю — Федя выходит. После службы мы вместе с Верой втроем прошлись. На Покров Федя меня пригласил в Елоховский. — Ты точно приедешь? — Постараюсь. Он потом рассказывал: «Я решил, буду в соборе тебя ждать, не на улице, а внутри». И потом, когда мы гуляли, он говорил: «Понял я, почему не мог тебя дождаться раньше. Ты ходишь по всем иконам, прикладываешься, а везде очереди, я и уходил раньше, тебя не дождавшись. Прости меня, пожалуйста». И вот на Покров я отстояла очередь к святителю Алексию, иду к Казанской — стоит около иконы с портфельчиком, улыбается, ждет меня! Я приложилась к Казанской, потом пошла к святителю Николаю, к Матери Божией «Взыскание погибших», потом мы уже вместе вышли из собора, перешли улочку и пошли вперед. Моросил дождик. Первый раз идем вдвоем, а я и не знаю, как себя вести. Помню, портфель у него был новый. Он к нему, наверное, еще не привык, и говорит: «Я тебе сейчас просфорочку достану». Открывает портфель, и все из него посыпалось на асфальт. Собрали мы рассыпанные вещи, он выпрямился, и я машинально его под руку — хвать, чтобы держаться удобней. Тут же сама испугалась своей смелости, руку отдернула, а он говорит: «Бери, бери». С каким трепетом положила я потихонечку свою руку на его! В этот день мы гуляли около Данилова монастыря, прошлись в Донской и Новодевичий — казалось, всю Москву исходили. Потом пошли в кафе, кофе пили. Он мне стакан подает: — Пей, согревайся, ты, наверное, замерзла. — Да нет, — хорохорюсь я, — ни капельки, — и не пью. А не пью, потому что в стакане ложка. Я думаю: «Как же я возьму этот стакан, если ложка там мешается? И куда мне ее положить? На стол не положишь — грязный, а начнешь пить — она по лицу стукнет. Нет, буду ждать, как он сделает». Смотрю, он спокойно одним пальчиком ложку придерживает и пьет. «Вот, — думаю, — голова садовая, таких мелочей не знаю». Потом я, конечно, ему все рассказывала. Он меня так жалел! — Бедненькая ты моя, — приговаривал, — досталось тебе со мной. У тебя все так просто, — и вспоминал историю с лужей. Была на нашей памяти такая история. Как-то он со своими друзьями провожал нас с Верой и Марией домой с работы. Идем, а перед нами лужа. Остановились все перед ней, думают, как бы обойти, а я и говорю: — Ну, кудой пойдем: тудой или сюдой? Уж и не знаю, как это у меня так язык вывернулся. Федя мне потом говорил: «Меня просто поразила твоя простота, непосредственность. Так это мне понравилось! Увидел я, что не старалась ты понравиться, не обдумывала, что и как сказать, а была сама собой. Я тебя люблю за эту простоту и доброту. Больше мне ничего не нужно». После праздника Покрова, Божья Матерь взяла нас под Свой покров. Буквально после первой же прогулки он мне сделал предложение.
На следующий день после праздника встретились мы после работы. Из Лавры вышли, идем по аллейке, и я ему рассказываю, что у нас на кухне уже разговоры пошли. Когда в Семинарии узнали, что Федюша стал за мной ухаживать, тут враг стал действовать открыто. Если другой юноша подходил или даже провожал, никаких особенных препятствий извне не было. Даже «вразумления» сестры были общевоспитательного характера: она не требовала от меня, чтобы я вовсе не общалась с мальчиками, а лишь призывала к серьезности. Но как только появился Федюша, я сразу почувствовала давление. Помню, меня две девушки вызвали на улицу и говорят: «Ты знаешь, из какой он семьи? Ты знаешь, какая у него мама? Она такая мадам, она вся в золоте, она в шляпе, у нее такие прически, она так одевается! А ты какая?» Я стою и молюсь про себя: «Господи, помоги!» Очень скоро я узнала, что мама Федюши совсем не такая, какой мне ее рисовали. Так враг стремился разрушить наш будущий брак в пору, когда мы сами с Федей о нем и не думали. Не стала я ему рассказывать об этой истории с девушками, только посетовала, что беспокоюсь по поводу разговоров на кухне. — А чего беспокоиться? Я уже обдумал, как познакомлю тебя с мамой и папой. — Потом помолчал и после паузы сказал: — Галочка, ты выйдешь за меня замуж? Что я пережила в тот момент — не берусь описывать. Помню, что растерялась, не ожидала, что так вот сразу все произойдет, и говорю: — Ой, страшно даже и подумать. Я ведь из деревни, а ты из Москвы. У тебя семья вон какая, а мы простые люди. А он будто и не слышит. — Ну как, ты вышла бы за меня замуж? — Конечно, — говорю. Долго мы потом беседовали. О том, как он представит меня своим родителям, как будем просить их благословения на брак. Говорил, конечно, он, я же слушала и удивлялась: передо мной открывался мир, о котором я никогда не слышала, даже в книгах не читала. — Я тебя поторопил с ответом, но ты не спеши, подумай. Ты должна знать, на что решаешься. Ты знаешь, какой должна быть матушка? Я же буду священником, и кто знает, какое будет время? Мой дедушка был дьяконом, он за веру Христову пострадал. Церковь всегда переживала притеснения. Ты сейчас только к вере пришла и многого не знаешь, а сумеешь ли нести крест матушки, жены священника? В жизни все может быть, и насмешки: «Жена попа», чувствуешь ли ты готовность к этому? Я так посмотрела на него и говорю: — Федюша, куда ты, туда и я. Я тебе полностью доверяю. Будем молиться, чтобы Господь нас сохранил, чтобы я сумела быть твоей матушкой, деток воспитать. — Нужно будет жертвовать собой. — Как жертвовать, чем? — Своей молодостью, своей жизнью. Мы с тобой сейчас поженимся и, если Господь нам даст деток, не будем жить и веселиться, как сейчас. Это сейчас нам с тобой так весело, так хорошо. Закончатся сплошные воскресенья, наступят будни. Будет свой приход, нужно будет держать себя в каких-то рамках. Сумеешь ли ты все это перенести? — Я знаю одно, Федюша, ты у меня есть, и я буду стараться вести себя так, как ты мне будешь подсказывать, и все силы приложу к тому, чтобы тебе никогда не пришлось за меня краснеть. Конечно, я тогда и не представляла всего, что меня ждет на самом деле, какой крест несет матушка, какой она должна быть. Он-то знал, когда предостерегал меня, и знал не только по книгам. А я даже и не задумывалась о той огромной разнице, которая существует между женой священника и мирянина. Теперь-то я знаю, что заключается она не в привилегиях, а в обязанностях: как вести себя с людьми, как деток воспитывать. Слова апостола Павла: «Жена — слава мужа» относятся ко всем женщинам, но, в первую очередь, к женам священников.
Своим родителям Федюша меня представил еще постом. Но до этого ему предстояло сообщить им о своем желании. «Я так волновался перед тем, как сказать им, что встретил девушку, на которой хотел бы жениться, — вспоминал Федя. — Мама и папа все время меня спрашивали: — Феденька, ну ты нашел девушку? — Ищу. А они мне: — Вот у того батюшки дочка хорошая, у другого. — Знаю, они хорошие девушки, ничего плохого не могу сказать о них, но не лежит мое сердце к ним. Приехал после занятий пообедать, чтобы потом вечером служить с Патриархом, и за обедом рассказываю, как идут занятия, что сейчас собираюсь на службу со Святейшим, а сам все думаю, как же мне сказать маме с папой? Второе кончаю, чай выпил, уже надо уходить, а я все никак не могу начать. Встаем, уже поблагодарили Господа, и тут я говорю: — Папа, мама. Вы меня все спрашивали, ищу ли я невесту, я нашел ее. Привезу вам ее показать. Мама: — Ах! Уже даже и показать везешь? А кто она, откуда? — Из Белоруссии. — Из Белор-у-уссии? А сколько ей лет? — Восемнадцать. — Ой, ребенок, совсем ребенок! А как зовут? — Галя зовут. — Ну, очень хорошо. А когда ты ее привезешь? — Когда скажете»… Договорились они на какой-то день, и Федюша меня привез. Я ужасно волновалась. Федюша говорит: — Ты не бойся, я все время буду с тобой. У нас мама такая любопытная, она будет тебе вопросы задавать, но ты не волнуйся, я за тебя на все отвечу. Я тебя не оставлю ни на шаг. Я буду держать тебя за руку. Ты не бойся. И вот привез меня Федюша, заходим в дом, мамочка нас встречает, мы с ней поздоровались, поцеловались. Тут же стали накрывать на стол, сели обедать. Начались обыкновенные вопросы: откуда, какая семья. Мама Федюши Наталья Николаевна все расспрашивала, а я подробно ей рассказывала. Контакт у нас с ней сразу возник, и волнение моментально улетучилось. После обеда я мыла с ней посуду, и мы все говорили, говорили. Федюша мне потом рассказывал: — Ты мамочке моей очень понравилась. Она сказала: «Такие руки, как у Галочки, все смогут сделать». Я посмотрела на них — руки как руки. Какие же они должны быть? А он мне: — У тебя же маникюра нет, колец не носишь. А потом, ты пришла, стала помогать стол накрывать, посуду мыла, и мама сразу заметила, что ты труда не боишься. — А, вот в чем дело. Потом назначили день свадьбы. Мама с папой говорят: — Мы решили, что вас молодых мучить? Если вы любите друг друга, чего вам ждать какого-то лета? Прямо после Пасхи и отпразднуем свадьбу. Нам с Федюшей настолько было хорошо вместе, что мы даже и о свадьбе не думали, но, конечно, с радостью согласились. Назначили дату, стали готовиться. Они мне все купили: и материал на платье, и туфли. Я только фату из Белоруссии привезла. Очень красивая была фата, многие потом у меня ее просили «на прокат», так она у кого-то и осталась. Как начались приготовления к свадьбе, с работы я уволилась, и мы поехали с Федей в Белоруссию. А дома у меня готовился «последний штурм». Я написала родителям, что собираюсь замуж, что жених мой будущий священник, и батюшка меня благословляет на брак. Сестры мои как узнали об этом, все восстали. Мама мне писала: «Раз тебя батюшка благословляет, и муж у тебя будущий священник, то я тебя благословляю, и отец благословляет. А на сестер не смотри». К нашему приезду они все съехались, чтобы взять меня в оборот и разрушить наши планы. В то время в их представлении будущий священник был не человеком, а, наверное, каким-то чудовищем. Забегая вперед, скажу, что теперь все мои восемь сестер — люди церковные. Одна из них сама матушка, другая — монахиня, но Вера, в постриге Валерия, никогда и не была на их стороне.
Когда мы с Федюшей приехали, и они увидели его, рот у них закрылся, а потом расплылся в улыбке, и выражение лица уже не менялось. Он так им всем понравился, что они только и говорили: «Ой Хведенька, ох Федечка, да який же ты умница, да какой же ты! А ты так смеешься, а ты так шутишь, а с тобой так легко и хорошо! Ох, Галина, да якая ж ты шчастлива! Ох, як добре, шо ты пошла туда!» Собрались они расстроить нашу свадьбу, но в один момент все стало по-другому. С первых же мгновений знакомства Федюша покорил их своей простотой. Он мог держаться очень просто с любым человеком, будь то генерал, простой человек или президент, ему это было безразлично. Не то, чтобы он себя держал как-то особенно достойно — нет. Он был одинаков со всеми. Людей поражала чистота его сердца, поэтому они к нему тянулись. Он мог поговорить, пошутить, посмеяться и какие-то серьезные вопросы обсуждать. Уж если мои сестры так изменились, что о других тогда говорить. После нашего приезда они перестали мамочку мучить за то, что мы с Верой не пошли путем, который они для нас выбирали.
Мы вернулись в Москву; вскоре кончился Великий пост, а за ним и Пасха. Прошла Светлая седмица, и в храме Адриана и Натальи, где настоятелем был папочка Федюши, отец Владимир, нас обвенчали. Таинство венчания совершал он с двумя дьяконами — отцом Николаем Важновым и отцом Сергием, братом Федюши, будущим епископом Новосибирским и Бердским. Поженились мы с Федюшей, свадьбу отпраздновали, а на следующее утро ему нужно было ехать в Семинарию на экзамен. В 5.30 утра он встал и поехал в Лавру. Приходит на экзамен, вытягивает билет и читает вопрос — христианский брак! Весь класс просто в голос захохотал. Преподаватель спрашивает: «В чем дело?» «Да, — отвечают, — у него только вчера свадьба была». Сдал на отлично. Ни в какое свадебное путешествие мы не ездили. У Любы стали жить, Федюшиной сестры. Люба была уже матушкой, женой отца Николая Важнова, но детей у них еще не было, и жили они вдвоем в четырехкомнатной квартире у метро Планерная. Я стала присматриваться к их жизни: как вести хозяйство, как готовить пищу по-городскому, как готовить супы, второе, котлеты. У нас в деревне по бедности все было просто: хлеб, молоко да картошка. Удивляло меня, как это Люба знает, что нужно вечером приготовить, а что можно уже завтра. Все это было для меня загадкой, и Любушка меня всему научала. Постоянно я ощущала на себе ее любовь и внимание, с каким она относилась ко мне. Теперь я удивляюсь, как она все успевала, ведь в то время она пела в храме «Всех скорбящих радосте» на Ордынке и училась на регента в Семинарии. Как же мне хорошо жилось на Планерной! До сих пор я вспоминаю чувство узнавания другой, счастливой жизни. При встрече: «Доброе утро» — поцелуют друг друга. «Спокойной ночи» — поцелуют друг друга. Ни ругани, ни ссор, ни криков. Как они рады друг другу, как обсуждают все вопросы вместе, у них нет ничего отдельного. Как беспокоятся друг за друга, переживают, молятся. Все это было для меня таким контрастом по сравнению с тем, что я до сих пор наблюдала в семьях моих сестер. Конечно, в жизни не может быть все гладко, даже не должно, мне кажется, быть какой-то стерильности в жизни. Только в испытаниях и закаляется любовь сильнейшая.
Вскоре после свадьбы полетел Федюша с Патриархом в Америку, а я на эти две недели поехала в Белоруссию. Но мне неинтересно там было. Как будто не мои стены. Жила эти две недели в Белоруссии, а сердцем и умом была в Москве. Это была первая Федина поездка, когда я его ждала. Потом я ждала его всю нашу жизнь, все восемнадцать лет, часто вспоминая нашу первую разлуку. Вернулись мы в Москву в один и тот же день. Я появилась дома раньше, и он мне звонит: «Галочка, приезжай ко мне в Патриархию на Кропоткинскую». Ой, да конечно! Федюшечку сейчас увижу, не видела две недели! Не пошла — полетела как на крыльях. Приехала в Патриархию, мы расцеловались, довольные, счастливые, и он тут говорит: — Ну, пойдем, Патриарх тебя ждет. Я даже дар речи потеряла: меня ждет сам Патриарх! Тут же вспомнила я, как впервые увидела Святейшего в Трапезном храме Лавры, как через сотни голов пыталась разглядеть его от дверей. Было это еще до знакомства с Федюшей. В то время я вообще ничего не понимала в службе. Помню, на исповеди сказала об этом батюшке, а он мне на это тогда говорил: «Галочка, ты стой, читай про себя Иисусову молитву, когда нужно будет — все станешь понимать, Господь тебе откроет». А спина разламывается, ноги ватные. Стою, слушаю пение, смотрю на монахов, служащих со Святейшим, и думаю: «Господи, какие же там все святые! Сам Патриарх, такой человек! Он же святой! А я такая грешница, я ж ничего не знаю! Какой ужас…» Впервые Федя меня представил Святейшему еще до венчания в Елоховском после службы. Федюша идет за мной и говорит: — Не волнуйся ты так, все будет хорошо. Благословение возьмешь, он на тебя посмотрит, и все. Федюша меня подводит, Святейший сидит, вокруг него архиереи, священство. Подхожу, ни жива ни мертва, он меня благословляет, берет за руку и внимательно так рассматривает. Я стою вся красная от смущения. Как он отпустил руку-то, отошла подальше, стою, а он все молчит. Потом взглянул еще раз и говорит: — Ну что ж, хорошо. Высокая, красивая, все хорошо. Я не знаю, что со мной было от этих слов! Как я вовсе не сгорела от смущения!.. Но одно дело — подойти к нему в храме, где, наверное, каждый мог видеть Святейшего, и другое дело — в Патриархии. Да еще Федя сказал, что он меня ждет. Это что же, значит, он меня помнит? — Ой, что ты, Федюш! — Ты не бойся, он очень простой человек. Вошли мы в зал заседаний Синода, в этот момент открывается дверь кабинета Патриарха, и на пороге стоит сам Святейший Патриарх всея Руси Пимен. Как сейчас вижу его перед своими глазами: маленький, сухонький, седенький, в простом подряснике, и почему-то показался мне маленького роста, не такой, каким я видела его на службах. — О, Галочка, ну-ка, иди сюда. Я сейчас тебе…, соскучилась по Федюше, да? Ну, пойдем-ка. Я подошла под благословение, прошла с ним в кабинет. Вхожу и вижу на столе вазу с огромнейшим букетом роз, штук, наверное, пятьдесят. Он вынул их и подал мне. С волнением приняла я цветы, поцеловала его руку, а он говорит: — Ну ладно, поезжайте, поезжайте, — отпустил Федюшу. Могла ли я тогда думать, что пройдут годы, и я удостоюсь чести не только переступить порог кабинета Святейшего, но и принимать его в собственном доме?… Потом мы поехали с папой в Молочное, к морю. У папы, да и у Федюши, были плохие легкие, и врачи говорили: «Только туда», там воздух какой-то особенный, сухой или влажный — не знаю, одним словом, полезный для слабых легких. Кончилось лето, вернулись мы в Москву, и началась у Феди Семинария. Он тогда был в четвертом классе. Каждое утро вставал в 5.30, отучится и приезжает, часам к пяти, шести вечера. Если есть в этот день патриаршие службы — он там, если свободный день — сидит за уроками, но такие вечера случались очень редко. Бывало, идет экзамены сдавать, говорит: — Молись за меня. Я же ничего не знаю! Ты сама видела, я ничего не учил. С Патриархом туда, с Патриархом сюда, а за книги и не садился. Переживаешь, молишься… Вечером приезжает, руками машет, издали пятерку показывает. — Спасибо тебе за молитвы, — говорит, — такой легкий вопрос попался, так хорошо ответил — пять. Следующий раз опять — молись, ничего не знаю, приходит — опять пять. Я ему говорю: — Федюша, что же это получается, я молюсь, ты пятерки получаешь. Ты меня обманываешь, ты все знаешь! — Честное слово, да ты же сама видишь, я же не учил ничего. Действительно, на чтение времени у него оставалось мало, но, видно, крепко заложено в него было то, что он получил в семье. Многому он научился от отца, от дедушки Николая Евграфовича. Отец Владимир Семинарию не кончал, но лучше многих выпускников Академии знал, например, богослужебный устав, мог ответить на любой богословский вопрос. И все это он передал своим детям. А потом, жить с Патриархом десять лет — это тоже образование. И какое!
В каждой семье появление на свет ребенка — событие исключительное. И сколько к нему ни готовься, оно всегда поражает чудом появления на свет нового человека. Я никогда не читала медицинской литературы и абсолютно ничего не знала о семейной жизни, даже не знала, откуда дети берутся. Не хотела и книг в руки брать, чтобы не было мне страшно. Это знание пришло само. Первого нашего ребенка я вынашивала, еще когда мы жили на Планерной. Часто ждала я Федю в аллейке над оврагом, гуляю, а сама молюсь: «Матерь Божия, помоги мне. Ведь я не знаю, как рожать. Ты же лучше знаешь, ты мне помоги, что бы я там не кричала, могла потерпеть. Тебе-то не было больно, а мне будет больно. Ты уж меня не оставь, помоги мне». А потом, когда рожала, как схватки начались, я про себя думала: «Ой, какой ужас, не буду больше рожать!» Схватки кончаются, думаю: «Как же это — не буду? Я же Федюшу люблю. У его мамы сколько детей, у моей мамы сколько — они могли терпеть, а я нет?» Схватки начинаются — и все снова. И эта борьба продолжалась все двенадцать часов, пока я рожала. А потом, когда родила, тут же все забыла. Вот какое счастье дает Господь! Когда родишь, присутствие Матери Божией настолько реально ощущаешь — не передать! Помню, когда родила, встала, Федюша ко мне приехал. Зима, февраль месяц. Я в голубом халатике, косички две заплетены. Что мне тогда было: в девятнадцать я замуж вышла, в двадцать родила. В окошко смотрю — Федюша. Машет мне обеими руками, на дерево зачем-то полез, потом пишет на снегу огромными буквами: я тебя люблю! Спасибо за дочку! Мне на всю жизнь запомнилась его радость, когда он вез нас с Лизонькой из роддома. Я помню его восхищение, как он взял ее на руки, одеяло отодвинул, глянул, сам весь сморщился, и говорит: «Ой, какой носик!» Я в машине впереди сидела, а он с Лизочкой сзади, и всю дорогу говорил: «Ой, какой носик! Ой, какая маленькая, ой, какая Лизочка!» Имя Лизочке мы выбирали так. Я еще носила ее, и мы не знали, кто именно родится — мальчик или девочка, а удовлетворять свое любопытство, идти на УЗИ, нам и в голову не приходило. Написали на бумажках те имена, что нам нравятся, закрутили их в трубочки. Вечером помолились, почитали Евангелие, а под Евангелие положили записочки — с одной стороны мальчики, с другой — девочки. Я вынимала девочек, он вынимал мальчиков. Он вытянул Владимира, я вытянула Елизавету. Это имя мы избрали в память о моей бабушке, папиной маме. А Владимир пригодился позже — когда родился, тогда и пригодился. Причем, интересно, девять человек детей, казалось бы, можно бы привыкнуть к отцовству, а он каждому ребеночку так радовался! Он сам был, как ребенок, умел радоваться, как ребенок. Если приносил в дом какую игрушку, сначала сам играл в нее с тем, кому она предназначалась. И так заразительно, так искренне, настолько увлеченно катал машинки или показывал, как прыгает зайчик! Я думаю, в эти минуты он действительно становился ребенком, возвращался в свое детство. Он и смеялся, как ребенок, не опасаясь, что будет выглядеть в глазах окружающих каким-то, может быть, слишком легкомысленным. Он был такой замечательный папа!
…Вечером накануне дня Ангела он служил вечерню. Все было как обычно: празднично, радостно, но с каким-то чуть заметным налетом грусти. Я ему потом говорила: — Феденька, что с тобой? Ты как-то особенно сегодня служил и акафист читал не так. — А как? — Не знаю, но не так, как обычно. На следующий день я опять заметила какую-то едва уловимую грустинку в его жестах, выражении глаз и даже губ. А вечером, сидит он за своим письменным столом уже в куртке, собрал портфель, взял с собой будильник, маленькую бумажную иконку Царицы Небесной, Ее Владимирский образ, сидит и говорит мне: — Если бы ты знала, Галочка, как мне не хочется ехать! Но надо. — Бедненький Федюшечка, как мне тебя жалко! — Я не бедненький, я счастливый, — мельком взглянул на благословение отца Иоанна (Крестьянкина) и пошел к двери. Утром 22 февраля, только мы успели позавтракать, звонит телефон. Я подхожу — отец Николай: «Матушка, крепись, держись, нет у нас больше Феденьки. Я сейчас приеду».
Вешаю трубку. Иду… чувствую, словно что-то безвозвратно уходит из дома, как меняется привычная обстановка, а я не успеваю даже вслед посмотреть… Собрала всех деток, говорю, что папочка наш погиб — и сдерживать слезы нет сил. Но рядом дети, и надо держаться. Господь нас не оставит! Он не может нас оставить! Мы стояли перед иконой с зажженной лампадой и молились: «Слава Тебе, Господи, за все!», и папочка наш в это время молился вместе с нами.