Протоиерей Василий Ермаков: Освобождение- Патриарх — Учеба — Пастырское служение
Материал сайта http://ermakov.orthost.ru/index.html
Первая часть Протоиерей Василий Ермаков: Детство-Война- В оккупации
3 февраля 2007 года в 0:25 на 80-м году жизни скончался от инсульта настоятель и председатель Приходского совета храма преподобного Серафима Саровского на Серафимовском кладбище Санкт-Петербурга протоиерей Василий Тимофеевич Ермаков.
Бог так судил, что моя жизнь с молодых лет оказалась связанной с жизнью Его Святейшества Святейшего Патриарха Алексия II. Я прекрасно знал его семью: батюшку Михаила Александровича, матушку Елену Иосифовну, и, разумеется, самого Алешу. Думаю, не пережил бы я страшных военных лет, если бы Господь не послал мне встречу с удивительной семьей будущего Патриарха. Михаил Александрович вызволил меня из фашистской неволи: еще немного — и я бы непременно погиб…
В нашем бараке богослужения совершал светлой памяти протоиерей Михаил Ридигер — родитель ныне здравствующего Патриарха Московского и всея Руси Алексия. С ним приезжал ныне здравствующий митрополит Таллинский и всей Эстонии Корнилий. Тогда он был просто псаломщиком. Мальчиком-служкой у них был Алеша — Святейший Патриарх Алексий II.
В том же лагере находился и отец Василий Веревкин. Таллиннское православное духовенство обратилось к немцам с просьбой отпустить священнослужителя и его семью. Особенно, я знаю, хлопотал отец Михаил. Напряженно следил за ходом дела его сын Алеша, который на случай неудачи переговоров имел свой план. Уж не знаю, чего это стоило самым дорогим для меня людям, сколько нервов и сил было потрачено, какие убедительные были найдены слова, но гитлеровцы просьбу духовенства в конце концов удовлетворили. Отец Василий причислил к своей семье и 14 октября, на Покров, нас с сестрой отпустили…
Когда мы прибыли в Таллин, я сразу отправился в церковь. Изможденный, голодный, я чуть не падал от порывов ветра, но пока не принес молитву благодарения Божией Матери за свое счастливо освобождение, о еде даже думать не мог. С тех мгновений для меня началась новая жизнь…
До конца войны вместе с Алешей Ридигером я служил у епископа Нарвского Павла. Получил доступ к духовной литературе и окунулся в нее. Тогда я впервые узнал, что был на Руси угодник Божий Серафим Саровский. Мы много и подробно говорили о нем с Алешей. Особенно нам запомнились слова из проповеди священника: «Наступит золотое время для России, когда летом будут петь пасхальные песнопения». Насколько мне известно, и сегодня преподобный Серафим Саровский — в числе наиболее часто поминаемых нашим Патриархом святых.
Я стал вести дневник, он у меня сохранился, разные выписки, духовные наставления и особенно о России. И мы молились, веря, что «золотое время» наступит. До конца войны я был иподиаконом у Владыки Павла и одновременно работал на частной фабрике. 22 сентября 1944 года город Таллин был освобожден советскими войсками. Кругом стал слышен русский говор, русская речь… Приход наших войск церковь встретила колокольным звоном — это было после праздника Рождества Божьей Матери.
После освобождения я был мобилизован и направлен в штаб флота КБФ. Но в свободное время, а оно было, оставался прихожанином собора Александра Невского в Таллине и выполнял самые разные обязанности: звонаря, иподиакона, прислужника. И так до конца войны. Дни победы 1945 года- пасхальные, над городом звучал благовест. И мы верили, что в жизни России начнется новая эра — эра возрождения национального самосознания. Но до этого было еще далеко. Здесь невольно встает вопрос, или проблема: русские среди немцев. Мы были среди немцев, и только молитва и случай помогли нам освободиться из лагеря; но и так называемые власовцы, — бойцы, добровольно входившие в состав РОА, — тоже были русские среди немцев. Известно, что до осени 1944 года Гитлер не разрешал создания РОА: были лишь отдельные отряды, которые немцы использовали для карательных акций, чтобы уж намертво связать русского человека с изменой Родине. Это — трагедия России, ведь РОА расшифровывается, как русская освободительная армия, и Гитлер не случайно опасался ее создания и разрешил лишь тогда, когда наши войска приблизились к Германской границе и конец войны был предрешен.
А разве не трагично, что колокольный звон русских церквей прозвучал лишь тогда, когда враг вступил на русскую землю? Немцы позволили то, что запрещала воцарившаяся в России власть. И это сыграло свою роль для изменения политики большевиков по отношению к Церкви. Сталин не захотел отдавать этой козырной карты фашистам. В сущности уже в первом обращении его к народу 3 июля 1941 года прозвучало церковное «Братья и сестры…»
Немцы же не противодействовали открытию церквей на оккупированной территории, разумеется, не ради «уважения» к православной вере народа, а ради пропаганды. Что касается национального возрождения, после всех катаклизмов революции и гражданской войны и уничтожения целых слоев, целых сословий русских людей, в том числе и духовенства, то для такого возрождения время тогда не настало еще. Двадцать лет безбожья и оголтелой атеистической пропаганды не прошли даром. Выросло целое поколение неверующих, атеистов, воспитанных на «героизме» Павла Морозова, предавшего своего отца… Предательства, доносы культивировались в обществе — к чему это могло привести?
А немцы, вбивая клин между народом и властью, разрешили молодым псковичам по рекомендации приходских священников учиться в Вильнецкой Духовной семинарии, просуществовавшей до 1944 года. С некоторыми из них я позже учился в Ленинградской семинарии. Словом, мы шли по неизвестной еще нам дороге, обращая свое лицо к Алтарю. В период оккупации мне пришлось видеть власовцев, они ходили в церковь, молились… Русский человек в этих труднейших обстоятельствах своего бытия возвращался на круги своя — к православию, в церковь и здесь получал поддержку, утешение и наставление.
И эта разность интересов все же обнаружилась, хотя и поздно. С 6-го на 7-ое мая 1945 года власовская дивизия под командованием полковника Буньяченко перешла на сторону восставших против немцев пражан и освободила Прагу. Жители Праги приветствовали своих освободителей. Но к Праге приближались советские войска, и, поняв в чем дело, повстанцы предложили дивизии Буняченко удалиться, те двинулись на запад.
Это — история. Я привел эти примеры, чтобы показать трагедию русского человека, втянутого силой обстоятельств в борьбу со своими соотечественниками. Партия коммунистов возглавляла Отечественную войну советского народа против фашизма, и она же рушила святые храмы, воспитывавшие в людях патриотизм, верность Отечеству.
Есть легенда о том, что в блокадном Ленинграде, да и на других фронтах возили икону Казанской Божьей Матери; что в Ленинграде совершались Крестные ходы с иконой в сторону Пулкова, где в августе — сентябре 1941 года шли особенно тяжелые бои. Но эта легенда не находит своего подтверждения. Из духовенства в осажденном городе осталось считанное количество священнослужителей: митрополит Алексий (Симанский), отец Павел Тарасов, отец Михаил Славницкий, отец Владимир Румянцев, отец Филофей Полозков — вот и все духовенство. И они были измождены голодом и вряд ли могли поднять икону. И кто бы позволил? Шли обстрелы, был введен комендантский час… Даже в 1942 году в Пасху запретили совершить Крестный ход в действующем Никольском соборе — это задокументировано. Думаю, что один из авторов этой легенды Василий Швец просто не знал обстановки, когда писал об этом. То же можно сказать и о Сталинграде. Какие там могли быть Крестные ходы, если почти весь город был в руках немцев? А нашей оставалась лишь узкая полоска у Волги! И эта полоска простреливалась и с земли, и с воздуха. Провести Крестный ход было практически невозможно.
Другое дело, что война вынудила советское правительство изменить отношение к Церкви — о причинах я уже писал выше. И то более на словах, с пропагандистской целью. А после войны было запрещено крестить, ходить по требам, произносить проповеди, а в 1948 году прошла новая волна ссылок священнослужителей в лагеря.
Но человек так устроен, что хочет верить в лучшее: и в Крестные ходы в войну, и в то, что Сталин в роковые дни перед московской битвой молился в Успенском соборе Кремля о победе… Нет, это было не в его демоническом характере и слишком много он нанес вреда православной церкви, чтобы молиться Святым Угодникам. Странно, но попытки реабилитировать Сталина предпринимаются с разных, порой даже диаметрально противоположных сторон. А то был истинно демон, у которого руки по локоть в крови. И истреблял он не только Духовенство, но и выдающихся ученых, писателей — все это известно.
Меня часто спрашивают об отношении к маршалу Жукову. Это был человек иного плана — талантливый полководец. Но когда я сегодня слышу разговоры о том, что Жукова надо канонизировать, с этим я не могу согласиться. Как человек Жуков был достаточно жесткий, и Господь еще при жизни смирил его. Судьба великих полководцев бывает трагична, как Суворова, например.
Кого канонизировать — знает Бог. Среди русского народа было немало подвижников благочестия, мучеников, исповедников, Господь откроет их имена!
После окончания войны я вернулся домой и с благословения родителей подал прошение о приеме в московский Богословский институт. Все лето ждал вызова, а его нет и нет. Наступил август — и вдруг телеграмма из Ленинграда от моего лучшего друга Алексея Ридигера. Текст простой: «Вася, приезжай в семинарию. Алексей». Конечно, я тут же рванулся на этот зов.
Добирался долго, на перекладных, поэтому на экзамены опоздал. Но меня все же приняли. Ректором тогда был протоиерей Иоанн Богоявленский, духовный наставник моего друга Алексея, впоследствии епископ Эстонский и Таллинский Исидор а помощником — отец Александр Осипов. А Осипов — это тот самый, что в 60-ые годы, преследуя политический интерес, шумно отказался от Бога; но это позже, а в сорок шестом он верил.
Кстати, самого Алешу, несмотря на прекрасные знания, в семинарию тогда не зачислили. Рановато тебе, сказали. Нескольких месяцев не хватало ему до совершеннолетия, и его не приняли. Но ничего, на следующий год Алеша меня догнал, сдав экзамены сразу за весь первый курс обучения. Пришел и говорит: «А можно я с тобой за одним столом сидеть буду?» Господи, да как же нельзя-то! А он спрашивает вроде серьезно, а в глаза ему заглянул — батюшки! — лучики смеха так и бьют… За одним столом все семинарские годы просидели, а позже и в академии старались не разлучаться…
В нашем первом классе было около двадцати человек. Состав преподавателей был великолепный, и они зажгли в нас яркий свет глубокой веры. Это Сергей Александрович Купрессов, Константин Михайлович Федоров, братья Вознесенские — Дмитрий и Александр и др. Собрали лучших из тех, кто уцелел от тюрьмы и репрессий. Учились мы в полуразрушенном здании, во время войны здесь располагался госпиталь. Холод, карточная система, но, повторю, годы эти освящены надеждой и верой. Учителя были очень заботливы. Состав учащихся был в основном из Прибалтики: Владимир Сидоров, Анатолий Малинин, Петр Колосов, Иван Кондрашев из Вильнюсской духовной семинарии. Из российской глубинки был, кажется, я один.
С нами учились и люди пожилого возраста, кому уже за сорок. Часть из них была из послушников Псковско-Печерского монастыря. Помню также Павла Кузина — матроса с линкора «Марат», где он был контужен в войну. Утреннюю молитву обычно проводил отец Александр Осипов, тот самый… Он же произносил проповеди, и они были доходчивы, направлены на то, чтобы укрепить в нас, девятнадцатилетних, веру в сердцах. Он же преподавал нам Ветхий Завет. Запомнились его слова, сказанные о Ветхом Завете: «Это священная книга, которая веками подвергалась гонению, ее стремились уничтожить; книга эта должна быть вашей наставницей в вашей будущей пастырской деятельности». Он призывал нас к вере, учил порядочности…
Что же должно было случиться, чтобы он отрекся от всего этого, в сущности, от самого себя? Думаю, что это была и его личная трагедия: в свое время в Эстонии были изданы его книги антисоветского содержания — я читал их. Подобное советская власть не прощала. И настал час, когда ему предложили: или Колыму, или отречение. И он избрал последнее. Это случилось позже, я к тому времени был уже священником.
Ну, а уж встав на путь отречения от Бога, Осипов пустился во все тяжкие. Кажется, в 1953 году он стал распродавать свою духовную библиотеку. К этому времени относится мое последнее свидание с ним. Я, будучи уже священником в Никольском соборе, зашел в Академию. Он спросил: «Ну, как, отец Василий?» «Трудновато», — отвечаю. «Мне трудно дается проповедь». «Получится. Молись Богу». Такой произошел диалог. А когда по радио он выступил со своим отречением, мы, несколько бывших учеников его, пришли к нему в Музей истории религии и атеизма, занимавший Казанский собор. Осипов работал там научным сотрудником. В ответ на нашу просьбу встретиться с Осиповым, мы получили отказ: он занят и не может принять. Да и был ли смысл в таком свидании? Назад у него уже пути не было. Но он получал много писем от верующих с проклятиями, ему грозили Божьим наказанием. Кстати, оно и постигло Осипова: он умер в мучениях от саркомы.
В изданных в советское время «трудах» Осипова есть его фотография. Он лежит на больничной койке, лицо улыбающееся, но духовно униженное, пустое. Пишет, что счастлив, сказав «правду» советскому народу, что Бога нет. И в муках отошел в вечность. Впрочем, был слух, будто он покаялся перед смертью. Объективности ради надо подчеркнуть, что до своего отречения он был ярким священником. Его проповеди собирали много народа, оттого-то чекисты и поставили перед собой задачу заполучить его, сделать своим сторонником. Тем более, что во времена Хрущева пошло новое гонение на Церковь, хотя в 50-ые годы она не выступала против советской власти.
Но власть-то эта слишком много нанесла вреда Церкви, слишком много было ею уничтожено священников, епископов, митрополитов, чтобы она могла примириться с Церковью! Самый главный завет Христа «Не убий», а они, большевики, истребляли целые сословия: офицерство, дворянство, а позднее и интеллигенцию… Известно, и об этом писали уже, что вождь революции требовал ежедневно списки расстрелянных священников по принципу: чем больше, тем лучше.
И к чему пришли? Довели террор до того, что уже свои, опора революции, балтийские моряки восстали, забастовал питерский рабочий люд…
Отпустили немного, ввели НЭП, дали передышку, а потом взялись за крестьянство, разорили, угнали на Крайний север, поубивали миллионы крестьянских тружеников.
Ну, так как им примириться с Церковью или Церкви с ними? Одно с другим — несовместимо. Вспомним хотя бы процесс 86-ти в 1922 году, приговоривший к расстрелу Митрополита Петербургского Вениамина и с ним целый ряд священнослужителей. За что? Ведь Митрополит Вениамин не отказывался сдать церковные ценности в фонд помощи голодающим. Он просил лишь: не надо насильственного изъятия, мы сами добровольно сдадим. И Петросовет вначале согласился, но потом, по настоянию Москвы, отказался от достигнутой ранее договоренности — нет, только насильственное изъятие. Митрополит Вениамин не мог благословить грабежей, и тогда его обвинили в контрреволюции.
Аргументы Митрополита были настолько убедительны, что суд, а точнее видимость суда, на котором присутствовали в основном чекисты, оказались в трудном положении, тем более, что смертный приговор любимому народом Митрополиту мог вызвать волнения и протесты среди верующих. Митрополиту Вениамину прямо намекали, чтобы он свалил на кого-нибудь вину. Святитель отверг подобные «предложения» и подтвердил, что это именно он написал протест против насильственного изъятия церковных ценностей и потребовал, чтобы в комитет помощи голодающим вошел представитель церкви с целью контроля, как и на что пойдут средства, вырученные от реализации церковных ценностей.
Также героически вел себя и тоже был приговорен к расстрелу по этому делу, будущий митрополит, протоиерей Григорий Чуков. Впоследствии расстрел ему заменили ссылкой. Это — герои-мученики и страдальцы за Православную веру.
В семинарии я проучился три года и окончил ее в 1949 году, а затем еще четыре года учился в Духовной Академии. Что я мог вынести из этой духовной школы за 7 лет? Нам привили любовь к Храму. Я и прежде был верующим, потому и пошел по этой стезе. Но мою веру углубили знаниями духовных богатств, которые накопила Православная церковь за свою многовековую историю; мы также изучали языки, учились пению, умению проповедовать и т.д. И чтобы с Богом на «ты» не разговаривали, а коль Господь призвал нас служить Ему и людям, то мы должны с верой и старанием отдать себя этому духовному поприщу. Бог поругаем не бывает и Его пути неисповедимы…
В мой академический период — четырехлетие — я укрепился в своем намерении стать священником. Но я искал: каким я должен быть? Это было нелегко. На пожилых священниках чувствовалась печать прошлых гонений. В беседах с нами они избегали говорить, что было в прошлом, быть может, не хотели отпугивать нас, молодых… Могу вспомнить светлые образы наших наставников, отца Константина Быстриевского, отца Александра Медвецкого, они подолгу, терпеливо беседовали с нами, вразумляя нас.
Уже служа в Никольском соборе, я прочел книгу с названием «Затейник» Григория Петрова. В ней раскрывался облик дореволюционного священника, который по окончании Академии поставил перед собой цель — идти на фабрики, заводы, на окраины Петербурга, туда нести свет истины Христовой. И он посещал цеха, лачуги, артели и проповедовал. Это не нравилось революционерам, стремившимся сбить народ с толка. И священника, наставляющего людей на путь истинный, убили.
Читал также дореволюционный журнал «Отдых христианина». Это был прекрасный журнал, раскрывавший суть духовного подвига. Читал и другие дореволюционные духовные издания.
Из нашего выпуска 1953 года все стали священниками, в том числе и нынешний Первосвятитель Русской Православной Церкви Патриарх Алексий II. Скрывать не буду — мне очень приятно, что он достиг такой высоты. Разумеется, столь видное положение друга моей юности ко многому обязывает и меня. Но очень жаль, что встречаемся мы теперь крайне редко. Однако когда Святейший Патриарх приезжает в Петербург, то непременно выкраивает время для встречи со мной. И мы, как в былые времена, стараемся не потратить впустую ни одной минуты.
Не пойму одного: почему сегодня на Русскую Православную Церковь и ее Первосвятителя идет такое яростное нападение? Не потому ли, что в Церковь пришли люди, не пережившие тех страданий, которые пережил он?
Многие священники нового поколения, получившие светское образование, крестившиеся в 20-30 лет, не представляют себе, чего совсем недавно в советском атеистическом государстве стоило архиереям и священникам воспитывать людей в вере и направлять их на путь Истины.
Святейший Патриарх честно исполнял и исполняет свой долг, отдает все свои силы и здоровье на благо Русской Православной Церкви. Он всегда честно и преданно защищал ее интересы.
Сегодня наше общество болеет, а к болящему, как говорит Святейший Патриарх, требуется очень внимательное отношение. Будем же бережно, терпеливо, с любовью исцелять его.
Верю, что с таким Первосвятителем, как Святейший Патриарх Алексий, русский народ не пропадет. Невидимыми путями Бог ведет многострадальную Россию к спасению.
После окончания Академии 4 ноября 1953 года митрополитом Григорием (Чуковым) я был рукоположен во Владимирском соборе во иерея и сразу начал службу священником в Никольском соборе. Я отошел от привычного стереотипа священника, спустился с амвона к прихожанам, к людям и стал спрашивать: какая нужда, какое горе у человека…
А время какое было? Не прошло и десятилетия со дня снятия блокады. В церковь пришли фронтовики, блокадники и блокадницы, пережившие все ужасы тех лет — Бог сохранил их. Эти беседы были нужны не только им, но и мне.
Из нашего выпуска 1953 года все стали священниками, в их числе и нынешний первосвятитель русской православной церкви. Патриарх Алексий II. Еще в Академии я написал диссертацию о роли русского духовенства в освободительной борьбе нашего народа начала XVII века против польских захватчиков. За эту работу меня дважды бичевали в советской печати, когда я уже служил в Никольском соборе. Но ведь и к борьбе с татарским нашествием, и к изгнанию польско-шведского нашествия призывала православная церковь, ее великие святители — Сергий Радонежский и Патриарх Гермоген, за что последний и был замучен поляками.
Служа в соборе, я учился понимать душу народа, чувствовать их горе, людские страдания и как уже мог, по молитве Божьей я помогал людям в решении житейских вопросов и особенно вопросов духовных. Как верить. Как идти за Христом. Как исполнять свои духовные обязанности. Служить приходилось в трудных условиях запретов и ограничений, наложенных советской властью. Известно, что уполномоченные Комитета по делам религии беззастенчиво вмешивались в дела церковной жизни, даже в таинства рукоположения священников и епископов. Мы знали, кто наш друг, а кто враг, знали, откуда идет опасность.
Эта опасность коснулась и меня. В 1957 году меня вызвали в КГБ. Было это перед всемирным фестивалем молодежи в Москве. И вот работник, не знаю какого чина, в штатском, спрашивает, хотел бы я побывать на московском фестивале в Москве.
— Да ведь это дело светское, — отвечаю, — а я — священник.
— Там будут и служители культа, это политика. Разумеется, вас пошлет Епархия, все как положено. Я молчу.
— А нам вы будете давать информацию: кто из священников встречался с иностранцами. Все. Больше ничего от вас не требуется.
— Непосильная для меня задача, — говорю.
— Отчего же непосильная?
— Память у меня плохая… Нет, не могу.
— Напрасно, напрасно отказываетесь! Вот, как нам известно, у вас нет квартиры, поможем!
— Благодарен, но не могу…
— А почему вы отказываетесь? О вашем сотрудничестве с нами никто никогда не узнает.
— Не могу.
Тут собеседник мой повысил тон: что ж, мол, вы отказываетесь? Я смиренно отвечаю, что готов служить Родине, и служу ей, как я разумею…
— Смотрите, будете раскаиваться, — пригрозил. Но я твердо, хотя и без вызова отказался. После этого меня в течение многих лет не включали ни в одну делегацию священников, отправляющихся за рубеж. Епархия, возможно, и включала, но там вычеркивали.
Служба в Никольском соборе — это большой и памятный отрезок в моей жизни. Среди моих прихожан были актеры Мариинского театра, — балетмейстер Сергеев, певица Преображенская. В нашем соборе отпевали Анну Ахматову, знаменитого Печковского… У меня исповедовались прихожане, посещавшие Никольский собор с конца двадцатых, тридцатых годов. И некоторые из этих прихожан еще живы и изредка посещают меня в моем нынешнем Храме Серафима Саровского. В Никольском соборе я прослужил с 1953 по 1976 год.
В 1976 г. меня перевели в церковь «Кулич и пасха» в Невском районе, неподалеку от Обуховского завода. А в 1981 г. — настоятелем Храма Серафима Саровского на Серафимовском кладбище в Приморском районе города. И вот уже 23 года служу здесь. Сейчас времена изменились и никто меня не вызывает и не требует становиться осведомителем. Это достижение нашего времени. Люди идут к вере, но часто бывают вовлечены в различные секты, разные псевдорелигиозные группы, которые влекут к себе броскими лозунгами, даже увеселениями. И сегодня вести людей к Богу, пожалуй, не менее трудно, чем в недалеком прошлом, хотя и по другим причинам. Труднее выявить ту лесть, ту неправду, то обольщение, которое прикрывается видимостью религии. Хотелось бы, чтобы люди искали веру в Бога не на различных многолюдных сборищах, а в православных храмах.
Если говорить о внутрицерковных проблемах, то одна из них состоит в том, что тем, кто хочет видеть возрождение церкви, не хватает молитвенности. Многие не умеют молиться и идти на какие-то жертвы ради молитвы. До моего храма нужно идти пешком километр-полтора, но ко мне идут; рядом на Каменном острове храм Иоанна Крестителя — недавно открыт — не ходят. Дойти близко, но, увы, в нем нет молитвенности.
Я часто посещаю другие храмы, стою и молюсь, как мирянин и… не чувствую молитвы. Ушли традиции великих святителей прошлого, а их следовало бы возродить. Следует вспомнить о прошлом, например, о московском молитвеннике уже послереволюционного времени Алексее Мечеве. Он призывал в Храм Божий, отмаливал, и Господь даровал просимое. На мой взгляд, нужны собеседования и частного характера. Ведь мы своими молитвами часто помогаем страждущим, и христиане это знают по опыту. Об этом надо рассказать молодым, неокрепшим еще… Нужны и яркие проповеди, чтобы народ внимал и тянулся в церковь. Говорят: не стоит село без праведника. Так и в приходе нужны глубоко верующие люди, которые бы вместе с пастырем создавали особую атмосферу благостности, благолепия, которая бы захватывала вновь приходящих. И нужно чудо. Да. Народ ждет чуда, он изнурился пошлостью бездумного существования. А это уже задача священника: ему в молитвенном делании открывается видение, недоступное обычному человеку. Повторяю, такое видение дает не только сан, но и ежедневные долгие моления. И опыт, и знание жизни.
Иоанн Кронштадтский прибыл в Андреевский собор в Кронштадте в 1855 году по окончании Духовной Академии Петербурга. Поначалу ни кронштадтское духовенство, ни прихожане его не приняли. Это угнетало его и он терзался вопросом: за что меня не любят? Прошло десять лет. Он усердно молился, и Господь даровал ему способность творить чудеса: видеть будущее. Сегодня мы читаем его пророчества — все свершилось, как он говорил. Народ валом валил к нему в Кронштадт со всех концов России, чтобы повидать и получить его совет.
Меня часто спрашивают, как относиться к католикам, лютеранам. Что сказать? Все это дело ума, совести и личного ощущения каждого. Я всех уважаю, со всеми побеседую, но никогда не позволю унижать православие, нашу историю, наши святыни. Тем более, что в XX веке православная церковь и ее духовенство прошли Крестный путь, были расстреляны, замучены в тюрьмах сотни тысяч верующих. Мы пережили и журнал «Безбожник», и агитки Демьяна Бедного и разрушение храмов, которые сейчас начинают возводить вновь. Так, через испытания ведет нас Бог.
Недавно я получаю довольно затейливое письмо и в нем вопрос: «Батюшка, а вы-то сами в Бога веруете?». Что ответить? Автору письма надо почаще бывать в храме, тогда бы не возник такой вопрос. Но сейчас — и эта мысль прозвучала в одном из выступлений Папы Римского — мир тянется к Православию, особенно к русскому. Ибо русская Церковь своими молениями, мученичеством, своими чудотворными иконами явила миру свое духовное богатство, свое духовное могущество.