Самодельные взрывные устройства, шаржи и судомоделирование
Родители у меня были интересными людьми. Отец художник-рекламист, мама — директор дома культуры. Так что детство мое прошло среди концертов, музыкальных инструментов и витрин универмагов.
Отец рисовал шаржи, а я пытался копировать веселые отцовские рисунки. Еще он много шутил, так что я со своей любовью к шуткам пошёл в отца.
Честно скажу, я не был примерным мальчиком, бывало, и хулиганил. Тогда почти все дети хулиганили. Это сейчас современные дети смирно сидят в интернете и не умеют ни рогатку делать, ни «самострел». Шалили мы безобидно, так, чтобы никто из посторонних телесно не пострадал. Например, привязывали лохматую шапку на ниточку и ночью через дорогу перетягивали. Прохожие, к нашей радости, пугались, думали, что это такое животное страшное ползет.
Бегали на канал купаться, хотя бабушка не разрешала и волновалась – несколько ребят там утонули. Приходилось тайком, а потом прятаться, пока не высохнет голова и штаны, чтоб она не догадалась, где я был.
Делал я с друзьями и самодельные взрывные устройства, — это, понятное дело, никаким родителям никогда не понравилось бы. Мои дети в таком же возрасте намного лучше были, чем я. Их точно не тянуло к таким опасным экспериментам.
Но мы не только из рогаток стреляли и людей пугали. Я ходил в судомодельный и автомодельный кружки. И сам, дома, с удовольствием делал копии автомобилей.
Я бы и сейчас, если б нашлось время, чем-то подобным занялся. Вот, один знакомый священник купил конструктор — копию модель самолета. И такое, говорит, удовольствие получил, когда сам все это склеил, как в детстве. Так что в каком-то смысле мы все дети до сих пор.
Неслышный хор
О вере я начал задумываться класса с четвертого. Это было самое начало семидесятых. Я с детства увлекался рок-н-ролом, слушал Creedence, Little Richard… Родители подали в этом пример, но мама одновременно привила мне и любовь к классической музыке. Мне очень нравились произведения Баха. Мама как раз привезла из Риги пластинку «Иоганн Себастьян Бах. Прелюдии». Слушал, слушал, и… стал размышлять о Боге. И это в четвертом классе.
В конце этого же учебного года мы поехали семьей в Молдавию, и я там впервые увидел сельскую церковь. Она была закрыта, не действовала, внутри хранили зерно. Мне нравилось подходить, заглядывать в замочную скважину, прислушиваться. В какой-то момент показалось, что в храме поет хор, хотя, конечно, никакого хора не было.
Запомнился рассказ хозяйки, у которой мы жили, как ее и других верующих милиция не пускала в храм, когда его только закрыли, как их били ногами.
Классическая музыка, подобные рассказы – все это заставляло думать, что вера, Церковь – это совсем не то, что говорят нам в школе. Я спрашивал родителей, и мама рассказывала, как бабушка и она сама ходили в церковь, а потом перестали, мама вступила в комсомол. Да и церквей-то уже почти не осталось…
Вскоре из Риги же (а тогда все интересное из Риги привозилось) мне привели еще одну пластинку Ференса Листа «Via crucis» – о Страстях Христовых. Мама объяснила мне, что главная тема «Via crucis» — это несение Креста на Голгофу и это стало последней каплей – на Воздвижение я пришел в церковь. Это был 1973 год, мне – 14 лет.
У нас в Кривом Роге на 800 тысяч жителей была одна церковь.
На следующий день я вновь пошел в храм, думал, что тоже будет служба. Службы не было, несколько пожилых прихожан разгружали уголь. Я начал помогать. После священник пригласил меня в гости и накормил борщом. Я ему подарил икону целителя Пантелеймона, которую нарисовал сам. После недолгой беседы он мне сказал: «Ну все. Будешь священником». Это мне, кто в церковь пришел второй раз в жизни… Но для меня это был уже призыв.
Заводской опыт для священника
Когда родители узнали, что для меня все серьезно, они встретили это в штыки. И сами были не рады, что беседовали со мной на церковные темы. Даже запретили слушать классическую музыку с церковным содержанием.
Тогда я ушел в «подполье», начал действовать более конспиративно. Правда, товарищам по школе рассказывал. Чтобы показать, — верующие люди – вовсе никакие не забитые, а, наоборот, веселые и активные, я начал больше участвовать в жизни класса, рисовал стенгазеты, шутил. Одноклассники ждали моих новых карикатур.
Появились у меня и церковные друзья, с которыми мы общались, ходили в походы, друг друга поддерживали. Мне было легче, когда я видел в церкви своих сверстников, молодежь, а не только бабушек.
В комсомол вступил просто за компанию, без всякой надобности. Меня на «допросе» никто от веры не заставлял отказываться. Спросили только: боролся ли с религиозными предрассудками? Я честно ответил, что да. Понятно же, что мы должны бороться с предрассудками — суеверьями.
Я окончил художественную школу и хотел поступать в художественное училище. Но мать была против. Они с отцом учились в культпросветучилище в Ленинграде и видели, как живут студенты художественного училища. Она побоялась, что если я попаду в общежитие, я не смогу выдержать этих испытаний и соблазнов. Скорее всего, мать меня знала, как облупленного и, наверное, она правильно поступила.
Так что после школы я учился в металлургическом техникуме, служил в армии, работал на комбинате «Криворожсталь» оператором на первом блюминге, потом стал дизайнером в конструкторском бюро промышленной эстетики. Я не жалею об этом и считаю, что все священники должны пройти какой-то трудовой курс, а не идти в семинарию со школьной скамьи. Для священнического служения нужен определенный жизненный опыт. 
Самое страшное гонение – когда нет никаких гонений
Мне кажется в советские времена, когда вера была вне закона, верующим было проще. Сейчас, например, для молодежи больше соблазнов. Даже если сравнивать молодежь, которая приходила ко мне в храм в 90-е и сегодня – это большая разница. Сейчас больше цинизма и исчезают романтики. А православные, в основном, — романтики. Сложнее и с детьми. Им родители купили планшеты, смартфоны и они теперь из «сетей» не выходят.
Я даже замечаю, что в то время священники были более дисциплинированные, среди них много было интеллигенции. Тогда священство было осознанным выбором. Мой духовник, отец Петр Крот, через «тернии» сумел вырваться из деревни, ему не давали паспорт. Приложил еще массу усилий, чтобы поступить в семинарию, а со второго курса его призвали в армию на три года.
Сейчас же это дается без крови, легко. Помню, как вычитал у Иоанна Златоуста, что самое страшное гонение — это когда нет никаких гонений.
Сейчас СМИ заменили отделы по делам религии. Церковь в последнее время подверглась шквалу критики о наших недостатках. Но нас не должно это пугать. Мы и так знаем, что у нас масса минусов, ведь Церковь – это разные люди и разные священники, которые не с неба же спускаются. Но это нормальное явление, когда у нас есть проблемы. То, что нас сейчас часто в разных СМИ обличают — это даже и хорошо. Потому, что все идеально только у свидетелей Иеговы, вот у них нет никаких проблем. Если у нас есть раны, если они болят, значит, мы живы, значит, Церковь жива.
Я за свою жизнь видел недостойное поведение священников. Но их не стоит осуждать. Господь их терпит? И у меня есть свои «тараканы». В церкви встречаются грубые прихожане, но больше добрых и вежливых. Церковь – это больница и мы заражены главной болезнью — эгоизмом. Главное, что мы собрались у единой Чаши. Вот если бы я не был в Церкви, не причащался, я был бы, наверное, еще большим чудовищем.
Люди уходят из Церкви или отказываются в Нее войти по разным причинам. Кого-то тяготят заповеди и посты, кому-то не нравится священник. Но причина, скорее сего в игнорировании самого важного и, на самом деле, единственно важного вопроса — Действительно ли Христос воскрес? Истину ли говорит Евангелие? Если да, если веришь, то тебя никто и ничто не отлучит от любви Божией.
Специальный православный юмор
У меня нет специальной цели и идеологических задач рисовать карикатуры на определенные темы. Мне хочется лишь только поднять народу настроение — моей матушке, знакомым, прихожанам моим, которых сильно люблю. И они ждут, что я что-то новое им «выдам». Только и всего. Но я не карикатурист, а прежде всего священник. А карикатуры – просто по слову Апостола Павла: «Каждый оставайся в том звании, в котором призван» (1Кор. 7:20)
Нарисовал недавно карикатуру «Разговаривающим в храме посылаются скорби и печали», но для немцев, вместо «скорбей и печалей» подписал: «Если в церкви не разговаривать, то вам будет очень хорошо». Им так понятнее. Это у нас скорби и печали, а у них там социальный заповедник.
На самом же деле этот плакат я посвятил любимой прихожанке Нине: она любит поговорить в церкви. Я однажды сделал ей замечание, попросил поменьше отвлекаться и отвлекать других. И вскоре она, понятное дело, безо всякой связи с нашим разговором, сломала ногу. Пришел я к ней в гости и увидел, что она живет одна, и ей дома просто не с кем поговорить. Когда она приходит в церковь, конечно, ей хочется пообщаться во время чтения третьего и шестого часа.
Только зажила у нее нога, она руку ломает. Когда выздоровела, увидела плакат, засмеялась: «Ой, а вот это я». Нашла она себя там.
Самое интересное, что прихожане посмеялись, посмеялись, но потом замолчали на какое-то время.
Меня спрашивают: у вас православный юмор? Не может быть специального православного юмора, как и католического. Юмор, он или есть, или нет. Главное, чтобы юмор был не пошлый. Он может быть, например, как у меня – чуть хулиганским.
Одно время, в связи военными действиями в нашей стране, мне было не до шуток. Я не выкладывал карикатуры на «Фейсбуке». Погиб под Мариуполем наш прихожанин, у многих прихожан сыновья и мужья были призваны в АТО.
Через некоторое время мне позвонил священник, отец Андрей Пинчук и говорит: «Напрасно ты не выкладываешь карикатуры. Бывает на душе так тяжко, а тут ты нам радость доставишь, и легче на душе». Вот я опять начал шутить.
Как они рождаются – не знаю. Я выпускал газету, и раз в месяц мне надо было делать новую карикатуру. Бывало так, что сразу аж четыре получается, а в этот раз – ничего. А высасывать из пальца я не люблю, натянутый юмор, он неинтересен. Было как-то, даже заснул за рабочим столом. Очнулся. Есть! И утром газета пошла в печать.
Никогда не слышал осуждения в свой адрес, что вот, священник, а карикатуры рисует. Даже нашему архиерею, я чувствую, нравится, поскольку он человек с хорошим чувством юмора.
Вообще люди, не имеющие чувства юмора – очень несчастны и в некоторой степени опасны. Есть такое выражение – «Таких в разведку не берут».
Отец Константин, который меня воспитывал, при советской власти служил на одном приходе 25 лет. Он был человек строгий, но с большим чувством юмора. Он однажды в храме сказал, что зануды в Царство Божие не попадут.
Про политику
Священник вообще не должен касаться политических тем. Он не должен давать повода, чтобы прихожане говорили о политике в церкви. Это то, что может разделить общину.
Если меня напрямую спрашивают по поводу предстоящих выборов, я стараюсь отшутиться, чтобы незаметно перевести разговор на другую тему. Да и мое мнение может не совпасть с мнением прихожан и где гарантия, что я не ошибаюсь.
Апостол Павел в своих посланиях давал повод общинам говорить о политике? Вот мы должны учиться языку апостола Павла.
Стараюсь ничего не просить для храма. Я подальше держусь от «кандидатов» и желаю всем священникам никогда ничего у них не просить. Сами пожертвуют, без телевидения и кинокамер – слава Богу. Но самим никогда не надо просить. Потому, что потом, перед выборами о вас обязательно вспомнят.
Неблагодатные свечки и благословение на чайник
На карикатуру про «неблагодатные свечки» меня натолкнули православные объявления в храмах, которые я увидел в социальных сетях. У нас в приходе подобных тем для вдохновения, к счастью, нет.
Мне повезло, поскольку я прибыл на целину. В Желтых Водах не было церкви. И получилось так, что мы открыли церковь, и в нее пришли люди, которые никогда не ходили в храм, так что «православно-суеверных» традиций у нас было очень мало.
У нас в церкви очень веселые, вежливые, добрые прихожане. Мы все ждем воскресного дня, и чтобы снова увидеться. Так и живем от литургии к литургии.
Слышал я и истории, что верующие пытаются переложить на священника ответственность даже за самый мелкий бытовой поступок: «батюшка, благословите чайник», « батюшка, благословите молоко пить…»
Думаю, что это как следствие воспитания советской властью, когда нас и вылечат и выпишут, поставят на учет, отчитают на партсобрании, поставят на вид… Люди так и жили. За них думали, вели по жизни с пеленок, их воспитывала КПСС. Они не знают, как быть свободным. Они приходят в Церковь, и боятся стать свободными, боятся сделать выбор самостоятельно. И им вновь нужна какая-то установка. Вот и идут к священнику: «Батюшка, благословите…»
Радует, что в нашем приходе люди чувствуют ответственность за храм. Слава Богу, наши мужчины все умеют делать сами. Сегодня, например, перегоревшие лампы кто-то уже поменял. Надо было поставить утепленные двери. Люди несколько месяцев собирали деньги. Собрали и поставили. И так во всем. Это нормальное явление. Поскольку каждый человек, который ходит в церковь, член общины, точно такой же хозяин храма, как и я, и они должны любить церковь, как и свое жилище.
Обжоры и срочное избавление от лукавого
Стараюсь объяснять, что честнее назвать один грех, который действительно искажает твою жизнь, чем читать по записочке: — мшелоимство, гортанобесие, тайноядение и так далее. Да не надо говорить такие непонятные слова, прятаться за «гортанобесием и неправдоглаголанием». Скажи просто – я обжора, или — я лжец.
Как-то пришли к нам верующие из другого города со списками грехов на два, три листа. Я уже такого давно не видел. «Фотинья», — представляется женщина. «Вы монахиня?, — спрашиваю, — Нет? Значит Светлана. А записочки о грехах спрячьте, давайте своими словами, так будет честнее перед Богом». Она не обиделась, искренне исповедовалась.
У нас есть интересный мальчик, Никита, пономарь, в алтаре прислуживает. Такой маленький философ. И вот в конце службы мы соборно читали благодарственные молитвы после причастия. Один священник стоял на солее и давал крест прихожанам, а другой священник разоблачался в алтаре. После благодарственных молитв была прочитана молитва «Отче наш» и надо было сделать возглас: «яко Твое есть Царство и сила и слава во веки веков. Аминь». Никита подходит к священнику, который разоблачается (это был гость из другого прихода) со словами: «Батюшка, избави нас от лукавого». Тот не понимает ничего. Никита вновь: «Батюшка, избави нас от лукавого». Священник аж испугался: что с мальчиком, кого от чего избавлять?! А потом сообразил, что прослушал и не подал возглас.
Про хрямзиков
Тяжело, когда у наших церковных детей начинается переходный возраст. Я всегда глубоко переживаю, когда вижу, что они начинают меняться. Еще привык, что они дети, а они уже выросли. И это каждый раз, каждый год. Я никак не привыкну, что дети могут взрослеть.
Эти, «хрямзики», как я их называл, пока они были детьми, росли на моих глазах. И, вот, они после школы уезжают в другие города учиться. И я переживаю, как они сами будут жить, будут ли ходить в Церковь… Раньше я постоянно пытался вмешиваться в их жизнь, капал им на мозги. Но потом понял, а я все-таки священник уже более 26 лет, что лучше им сейчас дать свободу, а самому нужно просто молиться о них. Они вернутся. И они возвращаются. Главное, чтобы им было куда прийти. А нам главное — принять их в любом виде, в котором они вернутся. А они знали, что мы их ждем.
Вот, недавно, как-то пришли девчата, которые долго не ходили в церковь, и я узнаю, что они, живут в другом городе, поют в церковном хоре, читают на клиросе. Как я обрадовался! «Отец Александр, что, хрямзики, вернулись?», — спрашивает священник, который тоже у нас воспитывался. Да, вернулись. Все вернутся.
Вот написала на моей «стене» наша воспитанница: «Я думаю, что нас слишком захватывает взрослая жизнь, и мы забываем о самом главном, решаем в воскресенье насущные житейские проблемы вместо того, чтобы идти в Храм и утешаем себя ничтожными иллюзиями о том, что верим в душе…. Надеюсь, придет день, и мы обязательно вернемся уже с нашими детками, главное, чтобы не было слишком поздно».
