«Открытое христианство» со свечой на школьной парте
– Отец Андрей, на проповеди вы говорили о Петербурге и цитировали Бродского… Расскажите про вас и ваш Петербург.
– Я родился 7 ноября 1977 года в день 60-летия Октябрьской революции. У нас дома есть запись речи Брежнева, которую он произнес в тот день, когда я родился. Речь очень грустная и смешная. Отец и мать родились в Ленинграде после войны, в 1946-м, они оба инженеры. Мама до сих пор работает, папа на пенсии. Наша жизнь была связана с центром города: первые мои годы прошли около Смольного собора, потом мы переехали в дом в Аптекарском переулке – все воспоминания до 16-17 лет связаны с Питером.
– А как вы поверили в Бога?
– Уже в классе восьмом я ощущал внутреннюю солидарность с христианством, но при этом живого соприкосновения с церковной жизнью у меня не было. Наверное, она появилась, когда я ушел из 185-й английской школы. Это очень хорошая школа для «правильных» детей на улице Шпалерной, на несколько классов младше там училась Ксения Собчак. В начале 90-х появлялись новые школы, тогда открылись старшие классы при обществе «Открытое христианство», там, кроме обычной общеобразовательной программы, преподавались философия, культурология, история искусств. И я попал в эти классы.
На некоторые занятия к нам приходил священник. Помню, что он был в рясе, ставил на стол икону, зажигал перед ней свечу. Атмосфера была очень необычной, всё-таки это происходило в начале 90-х, и священник был человеком из другого мира. В нашем классе некоторые были из церковных семей, по воскресеньям они ходили в храм, исповедовались и причащались. Именно в это время я начал приходить в храм и постепенно втянулся.
– Помните, как произошла именно Встреча?
– В старших классах я на три месяца приехал учиться в Англию, в католическую школу-интернат. То, что я увидел в Англии, было совсем другим, чем в Петербурге… Например, митрополита Санкт-Петербургского я не видел ни разу, он был в каких-то иных мирах. А в Оксфорде после воскресного богослужения оба епископа выходили из храма и отправлялись с людьми пить чай. Это была какая-то абсолютно другая атмосфера. И митрополит Антоний Сурожский ломал стереотипы. Поломал до такой степени, что образ церковной жизни, увиденный в 90-х годах в Англии, так или иначе меня сопровождает всю жизнь.
– То есть настоящая церковная жизнь для вас началась в Англии?
– Да, в Петербурге я начал ходить в ближайший к дому храм, но я совершенно не ощущал себя членом общины. Никакой общины там, в общем, и не было. Люди приходили на службу и уходили. А то, что я увидел в Англии, было совсем другим.
Одно из первых соприкосновений с монашеской жизнью было тоже необычным: в Англии, в 40 минутах езды от нас был монастырь, там жила матушка Фекла. Представьте себе английскую ферму, преобразованную в монастырь, в котором в одном крыле живет архимандрит, занимающийся богословскими учеными трудами, а в другом – пожилая монахиня русского происхождения. Где-то посередине – импровизированный храм, в котором на богослужении может быть 4-5 человек. Я привязался к этому месту, и старался из школы приезжать на день, на два.
В английской школе-интернате мне было очень тяжело, я себя чувствовал одиноким, изолированным, но тем не менее три месяца надо было продержаться. В каникулы я поехал в Оксфорд, в небольшой бенедиктинский колледж, и мне было предложено попробовать поступить, при условии, что еще один год я проведу в школе и буду сдавать вступительные экзамены.
– А как случилось, что вы остались в Англии?
– Я планировал учиться в семинарии, но мне было очень интересно увидеть опыт Православной Церкви, не искалеченной советским периодом, поэтому я хотел учиться в семинарии в Америке. Но случилось иначе. В дни этих каникул произошли две важные встречи. Первая – с владыкой Каллистом (Уэром), который тогда преподавал в Оксфордском университете, а затем был моим преподавателем. А другая встреча была со студентом, иеромонахом Иларионом (Алфеевым), которому в то время было 26 или 27 лет. Он тогда начинал писать свою докторскую диссертацию о Симеоне Новом Богослове, и рассказал мне об учебе в Оксфорде. Эти две встречи определили мое решение.
«Учитель танцев», или История любви
Матушка Александра:
– Я тоже родилась в Ленинграде, папа – физиолог, мама – биолог. Моя мама пришла к вере в молодости, а в начале 90-х стала возрождать Школу народного искусства императрицы Александры Федоровны.
Я заканчивала школу, и в начале одиннадцатого класса мама мне сказала, что у них стал преподавать английский язык молодой человек из Оксфорда. А у тебя, дескать, последний класс, экзамен по английскому, надо бы дополнительно позаниматься. В общем, нас моя мама познакомила, как в XIX веке. Есть «учитель танцев», а в нашей истории появился учитель английского.
Сельский дом – священство – диссертация – Мадрид
Отец Андрей:
– Да, вот так я готовил к поступлению в университет сына директора школы и дочь завуча.
У меня был годовой перерыв в учебе в Англии, – и я жил в Петербурге, не очень хорошо понимая, чем себя занять. Мой старший друг, отец Иероним (Тестин), который когда-то был самым первым игуменом Ипатьевского монастыря в Костроме, стал сотрудничать со школой императрицы Александры Федоровны. В школе был домовый храм, отец Иероним был его настоятелем и он же пригласил меня в школу преподавать английский, Закон Божий и помогать ему в алтаре храма при школе. От отца Иеронима я получил свой первый подрясник. Он до сих пор, кстати, у меня хранится.
И директор школы попросила меня, чтобы я занимался английским с ее сыном, а завуч – с ее дочерью Александрой. Так мы и познакомились.
Потом я снова уехал в Лондон, писал там магистерскую диссертацию, затем начал писать докторскую диссертацию в Дареме. Все эти два года мы с Аликс общались, переписывались – спасибо английской почте, прекрасно доходили все письма.
Потом мы поженились, а через несколько дней поехали в Дарем и начали нашу сельскую жизнь на одну мою стипендию. Мне удалось снять полдома в деревне за городом. Внизу на первом этаже был магазин мясника, а наверху несколько жилых комнат, гостиная, кухня.
Как только мы поженились, я подал прошение митрополиту Смоленскому и Калининградскому Кириллу о дьяконской хиротонии, которое было удовлетворено, мне была назначена дата на 16 декабря того же года. Я приехал в Смоленск, был рукоположен, проходил дьяконскую практику. И вот однажды входит настоятель Смоленского собора в алтарь и говорит: «Отец Андрей, вы будете приятно удивлены, потому что вчера было заседание Синода, и вашему другу, отцу Илариону, постановили быть епископом в Англии».
Через некоторое время приехал владыка Кирилл и сказал, что, поскольку отец Иларион должен быть возведен в сан архимандрита и это запланировано на Рождество, все хиротонии расписаны на 6 и 8 января. В день Рождества никаких рукоположений не планировалось, но на богослужении Сочельника владыкой Кириллом было принято решение о моем рукоположении во пресвитера, и мне было сказано, что меня рукополагают завтра же без каких-либо прошений с моей стороны. Я стал неловко возражать, но к этим возражениям не очень-то и прислушались.
Я вернулся в Англию уже священником. Мой первый приход – это студенческая община Дарема, которая формально принадлежала Константинопольскому патриархату, но своего священника там никогда не было. С моим приездом богослужения стали совершаться регулярно, кроме этого я еще служил в Глазго и в Халле. А после моего отъезда из Дарема был рукоположен в священный сан наш преподаватель, профессор Эндрю Лаут, который, в сущности, и был основателем общины.
Когда я начинал служить, это была единственная регулярно действующая православная община на всём северо-востоке Англии. На Пасху к нам приезжало несколько сот человек, преимущественно греков-киприотов. А так средний возраст наших прихожан был 25 лет – студенты – англичане, румыны, киприоты, болгары, русские. Община была очень простая, радостная, веселая. Кроме самого богослужения в субботу и в воскресенье, никакого внимания люди к себе не требовали, все жили своей жизнью.
А затем произошли известные события в Сурожской епархии, владыка Иларион уехал из Лондона, я потихоньку продолжал служение в Дареме. Но когда диссертация была написана, стало понятно, что на тот момент в Англии оставаться уже невозможно. Я снова приехал в Москву, встретился с владыкой Кириллом. Мне было предложено ехать в Мадрид, где служил тогда иеромонах Арсений (Соколов). Он был первопроходцем не только в Испании, а вообще на всём Иберийском полуострове, он из Мадрида ездил совершать богослужения в Барселону, в Малагу, в Лиссабон. Сейчас он представитель при Антиохийском патриархате, настоятель прихода в Ливане, в Триполи. Он тогда стал, соответственно, настоятелем нового прихода в Лиссабоне. А мы приехали в Мадрид с двумя чемоданами и с шестимесячным ребенком, не зная практически ни слова по-испански.
Любопытные и дружелюбные
– За 10 лет испанский вы выучили превосходно, а расскажите, как в целом находите общий язык с испанцами?
Отец Андрей:
– Испанцы в чем-то похожи на нас, у них всё доводится до крайности: и религиозность, и антирелигиозность. Поэтому традиционная католическая религиозность очень благочестивая, истовая, а антирелигиозность, в свою очередь, носит агрессивный и вызывающий характер.
Например, совсем недавно была выставка современного искусства в музее Reina Sofia, там экспонатом была спичечная коробка с нарисованным храмом и изречением Бакунина, которое любил повторять один испанский анархист: «Единственная церковь, которая дает свет, это та, которая горит». В католическом мире тоже была неоднозначная реакция на то, почему музей, который получает помощь и финансирование от государства, делает промоушн агрессивному и антирелигиозному искусству.
– Что в испанцах было для вас непривычно?
– Испанцы – люди очень любопытные и дружелюбные, и к нашему храму они проявляют колоссальный интерес. Пока мы снимали помещение, служили в каких-то мастерских, магазинах, особого интереса к нам не замечали. С настоящим любопытством мы столкнулись только сейчас, когда появился храм. Это любопытство носит своеобразный местный колорит, ко многим вещам в Испании приходилось привыкать даже не столько после России, сколько после Англии. Если люди в Англии проявляют к чему-то интерес, они, конечно, проявляют очень деликатно.
– Здесь неделикатно?
– Здесь по-другому, непривычно. Человек просто заходит, видит: на аналое лежит крест и Евангелие. Он берет в руки Евангелие, начинает листать, смотреть, на каком языке оно написано. Потом может подойти на клирос, взять ноты, начать листать ноты. Если, например, открыт кабинет, может зайти в кабинет, потрогать, из какого материала сделаны стулья.
– Часто такое происходит?
– Такие вещи повторяются регулярно, тут нужно запастись терпением. Есть определенная категория людей, особенно не работающих, которые совершают прогулки по улице туда-сюда, и они считают, что храм построен для их развлечения – можно зайти в мясную лавку, булочную, парикмахерскую, бар, а можно зайти в храм и как-то проявить свое любопытство.
– Трудно к этому привыкнуть?
– Знаете, это доброжелательное любопытство.
– А как в целом люди относятся к тому, что тут у них под окнами православный храм построили?
– Когда продавался дом напротив храма, продавцы, перечисляя в объявлении достоинства и преимущества этого дома, говорили, что здесь тихий район, рядом метро, удобные коммуникации, но самое главное – из окон видны купола легендарного храма святой Марии Магдалины. Тут мы поняли, что мы подняли статус этого места, потому что здесь до этого был пустырь.
Поначалу я не знал, как соседи отнесутся к нам. Еще когда я приходил на стройку, часто спрашивал у проходящих мимо людей: «Знаете ли вы, что здесь строится? Как вы к этому относитесь?» Все относились положительно. Конечно, для испанцев важна и история: ведь Русской Православной Церкви в Мадриде уже больше 250 лет, а история нашего храма уходит корнями к середине XVIII века.
– Есть у вас специальные программы для местного населения? Миссия, просветительская работа?
– В Буэнос-Айресе, в Аргентине, мы приметили в Троицком соборе традицию проводить «visita guiada» – экскурсию по храму с объяснением. Мы решили сделать это и у себя, чтобы объединять всех любопытствующих и отвечать на их вопросы одновременно. Правда, в Буэнос-Айресе это платно, а мы решили сделать экскурсии бесплатными. С тех пор у нас висит объявление на дверях храма о том, что в субботу в пять часов перед всенощным бдением совершаются такие экскурсии.
– Приходит кто-то?
– Честно говоря, мы думали, что придет несколько групп, и потом интерес сойдет на нет. Но вот уже больше двух лет мы каждую субботу проводим эти экскурсии. Очень редко бывает, что не пришел ни один человек, обычно приходят до 20-30. Часто обращаются с аналогичными просьбами из разных культурных ассоциаций. Приходят школьники. У нас были группы школьников больше 100 человек. Была однажды группа из дома престарелых.
– Когда мы шли вчера с вами по Мадриду и прошли мимо кафе, где обедали католические священники, вы очень друг другу обрадовались и очень тепло друг друга приветствовали. Расскажите о том, как вы выстраивали отношения с католическим духовенством и как вы так подружились.
– Как только открыли храм, я пригласил католических священников из этого района, чтобы познакомиться. Понимаете, межконфессиональные сложности возникают только от того, что нет контакта, прозрачности, доверия. Испанское католичество немного похоже на русское православие, в том смысле, что оно привыкло быть одним игроком на религиозном поле, потому что здесь не было Реформации. Здесь не как в Германии, когда сосуществуют католики и евангелисты, или в Великобритании, – католики и англикане.
Поэтому когда появляется кто-то другой, католики на бытовом уровне рассматривают это с некоторой опаской. Тем не менее, у нас отношения с католиками очень хорошие. Во многих наших приходах богослужения совершаются в храмах, которые бесплатно предоставляются Католической Церковью. Нас никогда не ограничивают в доступе к святыням, которые хранились в Католической Церкви. Я за 11 лет не помню, чтобы мы просили католиков о чем-то, и они нам в этом отказывали.
Католическое духовенство здесь наблюдает спад религиозности, спад благочестия, и они очень утешаются, когда люди другой страны и другой традиции проявляют уважение и интерес к их святыням, причем не только к известным. Мы иногда ездим по испанской глубинке, посещаем храмы, которые расположены в деревнях: дороманские храмы IX века, вестготские храмы VII века или пещерные монашеские комплексы предположительно V-VI века. И для испанцев это оказывается приятным сюрпризом, что в Православной Церкви сохраняется благоговейное почитание святынь, мощей святых.
«Спаси Господи», или Почему плохо петь «мимо нот»
– Матушка Александра, у вас замечательный хор и несколько лет назад вы вместе с Е. Кустовским проводили общеевропейский регентско-певческий семинар. Расскажите, как собирали хор и как вы вообще стали регентовать? У вас ведь есть музыкальное образование?
– Музыкой я занималась с детства, окончила музыкальную школу по классу скрипки, играла немного в оркестре при петербургском Доме ученых и в молодежном оркестре университета.
В Англии у нас были интернациональные богослужения: на клиросе пел финн, прекрасно знающий и греческий, и церковнославянский, был студент, очень любивший знаменное пение и меня немножко ему научивший; были англичане. В результате на службе мы совмещали несколько языков: какие-то песнопения были на греческом, какие-то – на английском, какие-то – на церковнославянском.
Через год после нашего приезда в Мадрид, когда у нас ушла регент, мне пришлось одновременно не только начать регентовать, но и самой разбираться со всей структурой богослужения, и это были непростые месяцы. На тот момент наш очень симпатичный приходской хор состоял из женщин, которые не читали нотную грамоту, все пели на слух, но каждый по-своему, и всё было так нестройно, всей толпой, как народный хор, – им и регент не особенно был нужен. Потом стали постепенно разбираться: сначала пели в унисон, потом на два голоса, потом на три, потом стали приходить люди, уже знающие нотную грамоту, музыканты. Это происходило очень медленно, почти все годы, что мы здесь живем.
На сегодняшний день у нас не очень большой хор, но состоящий целиком из профессиональных музыкантов. Это был непростой путь – были люди, которым очень нравилась «должность» певчего, а петь они совсем не умели…
– И звучание хора страдало…
– Любой труд, даже самый простой, должен совершаться с целью принести пользу, что-то улучшить вокруг, например, приготовить вкусный обед, а в хоре – цель чистое, слаженное звучание. Тут важен вопрос качества. Порой православные ориентированы на «спаси Господи», «спели и слава Богу», и приходской хор начинает ассоциироваться с неряшливостью. Дескать, если православный, то можно простить некомпетентность. Но так быть не должно.
Шахматы и живопись против нотных партитур
– Отец Андрей, в храме много детей, но вообще – это же нормально для каждого храма?
– Когда мы здесь появились, на приходе не было ни одного ребенка. Мы приехали с шестимесячной Серафимой, из посольства ходила еще одна девочка лет восьми. Прихожане были исключительно среднего возраста, наверное, от 30 до 50 лет. Сейчас у нас в воскресной школе около 60 детей.
– И при храме огромное количество всего в послебогослужебное время…
– Приход рос, и для нас было не менее важно, чем строительство самого храма как места богослужения, создать нормальную приходскую инфраструктуру, которая бы обслуживала не только клир, а была бы ориентирована на прихожан. У нас есть большой зал, где для всех трапеза, тут же после обеда концерт, после концерта беседа, есть несколько классов для занятий. И даже несколько помещений, задуманных как административные, мы отдали под образовательную деятельность.
– А социальное служение есть при храме?
– Мы же находимся в Западной Европе, здесь, в основном, государство выполняет свои обязанности по социальным функциям. И нам тут важнее озаботиться тем, чтобы наш храм не стал храмом-памятником трудовой миграции, которая в определенное время приехала из Украины, Молдавии и других стран, а думать о нашем будущем. Воскресная школа существует для того, чтобы у ребенка была связь между тем, что происходит в храме, и его собственной жизнью. И поэтому в нашем приходском контексте важнее, чем образование, сейчас ничего нет.
Матушка Александра:
– Знаете, почему мы такое внимание уделяем детям? У меня перед глазами стоит наш мадридский приход в 50-е годы – приход в честь царицы-мученицы Александры, созданный при Императорском доме. В течение примерно пятнадцати лет своего существования у прихода была очень активная богослужебная и внебогослужебная деятельность. Хор из 50 человек, включавший в себя и русских эмигрантов, и испанцев, регулярно выступал в Мадриде с церковными и народными песнопениями.
Но куда потом пропали эти люди? Ни одного человека, никого, ни внуков, ни правнуков, ни друзей их сейчас в храме вы не найдете. Настолько память о существовавшем тогда приходе стерлась, что потом новый храм был назван уже другим именем, не сохранилось даже связи. Это пример того, что как бы ни кипела у взрослых жизнь в данный момент, если не строить целенаправленно фундамент для собственных детей, не закладывать кирпичи, то будущего у прихода не будет.
«Играть в игру, изображая покаяние»
– Отец Андрей, сейчас всё выглядит очень оптимистично, детей много. Многие ли останутся – вот вопрос…
– Мы стараемся передать родителям мысль, что христианской жизни дети учатся не в воскресной школе и не в храме, они учатся в семье. Поэтому храмовое богослужение и то, что мы предлагаем в воскресной школе, имеет смысл и приносит плоды только тогда, когда дети видят христианские отношения и христианскую жизнь дома. Конечно, мы рады, что к нам так много приводят детей причащаться, но родители должны понимать: если они действительно хотят создавать семью как малую церковь, то невозможно донести до детей важность исповеди или причащения, находясь самим при этом в стороне.
– А как вы организуете церковную жизнь семей с детьми?
– Многие родители обременены работой и не всегда могут прийти за час до богослужения на исповедь. Мы на приходе предложили родителям причащаться вместе с детьми, а на исповедь приходить каждому в своем ритме, когда они считают это возможным или необходимым – раз в две недели, в месяц, раз в полтора месяца.
Мы, конечно, совершаем исповедь и после всенощного бдения, и перед Божественной литургией, но мы стараемся вывести исповедь из конвейерного формата в формат confession by appointment, который предполагает, что человеку уделяется времени столько, сколько ему нужно. Поэтому мы предлагаем приходить на исповедь даже и в будний день, когда нужно, когда можешь уделить человеку достаточно времени. Не думая о том, что в затылок дышат еще 15 человек и начинают дышать еще более раздраженно, потому что вместо своих положенных двух минут человек исповедуется три, и они могут не успеть ко Причастию. Это, конечно, очень сильно искажает таинство исповеди, и эти искажения священнику как-то приходится исправлять, если он не хочет, по слову отца Георгия Митрофанова, играть в игру, когда кающийся изображает покаяние, а священник изображает духовника.
– Можно ли сейчас говорить о каких-то результатах?
– Какие-то плоды, думаю, есть. Конечно, кто-то пропал в компьютерах. Многие прошли через семейные драмы, и эти семейные драмы наложились на их восприятие Церкви. Не надо быть знатоком Фрейда, чтобы понимать, что есть определенная связь между отношениями человека с отцом и отношениями человека с Богом. Но некоторые остались и даже помогают нам. У нас есть девочка, которая училась в воскресной школе, сейчас она сама учительница младшей группы. Другая девочка из воскресной школы поет у нас в хоре. Еще одна просто приходит помогать.
«Русский дом» для испанцев, для мигрантов, для приемных детей
– Кроме воскресной школы, при храме уже два года действует Casa Rusia, культурный центр «Русский дом». Зачем он вам?
– У «Русского дома» есть три направления. Во-первых, это небольшая группа по изучению испанского языка для мигрантов, приехавших из стран бывшего Советского Союза. Они изучают испанский с русским преподавателем по русской методике. Идея в том, чтобы помочь им интегрироваться в испанскую жизнь.
Вторая и основная линия – преподавание русского языка для испанцев. Здесь на всех уровнях у нас самые лучшие преподаватели, преподаватели Мадридского университета. В прошлом году училось около 60 человек. И третье направление – занятия с детьми, которые или усыновлены испанцами, или это дети из смешанных браков, – в общем, те семьи, где родители хотят, чтобы у детей сохранилась русская идентичность, культура, язык. С ними проводятся занятия по языку, музыке.
– Можно подробнее про усыновленных детей? В российских СМИ чего только не пишут про ужасы зарубежного усыновления…
– Усыновленных детей из России очень много. Мне кажется, их несколько десятков тысяч. Но мы видим только тех, кто к нам приходит. Со стороны родителей это тоже определенный подвиг – принимая детей в свой мир, в испанскую культуру, брать на себя дополнительную ответственность и труд сохранить их идентичность.
– И водят на занятия русским, чтобы сохранить детям родную культуру?
– Да. Мы видим усыновителей как людей совершенно невероятного терпения, трудолюбия и любви к детям, которые далеко не все здоровы. Многие из детей проблемные, можно только преклониться перед подвигом этих супружеских пар, которые совершали поездки в Россию, причем часто не в Москву или Петербург, а в Читу, Хабаровск, в самые далекие регионы, для того чтобы дети могли в Испании найти свой дом.
В прошлом году к нам приезжали несколько выпускников детских домов Санкт-Петербурга, которые тоже участвовали в жизни «Русского дома», ездили в паломничество вместе с нами. В этом году к нам приезжали студенты из Ростовского технического университета. В прошлом году уже наши студенты, испанцы, ездили на практику на юг России как волонтеры и преподаватели в лагерь «Просторы».
– В общем, языковая школа при храме? Или это тоже миссия?
– Я думаю, что главный смысл всех этих занятий – не просто в том, чтобы создать языковую школу. Русский храм – естественное место для встречи с русской культурой. И если не будет самого основного у детей и взрослых – знания православной традиции, то и встреча с русской культурой будет неполной. Мы никогда на занятиях не педалируем религиозную тему, но я часто вижу потом в храме взрослых студентов в дни православных праздников или других событий. Миссия – в том, чтобы помочь людям – и детям, и взрослым – понять, кем они являются на самом деле.
