Церковь привлекала запретным и неформальным
– Что изменилось в Церкви с того времени, как вы в нее пришли?
– Многое изменилось. Все больше задумываюсь над тем, что если бы мне было сейчас 16, 17, 18 лет, как тогда, в 90-х годах, когда я делал первые шаги в вере, то мне, наверное, сложно было бы прийти в Церковь.
Раньше Церковь была окружена ореолом мученичества, чего-то запрещенного, чего-то очень не официозного, даже неформального. А это для подростка-юноши – самое привлекательное.
Сейчас у многих молодых ребят впечатление совершенно противоположное. Часто они просто не знают, через что прошла Церковь в XX веке, через какие страдания, через какие гонения. Они не помнят тех времен, когда по телевизору вообще ничего о Церкви не говорили, не показывали. У них, наоборот, впечатление, что раз показывают по телевизору, в новостных программах – это что-то официальное, с властью соединенное. И это может мешать им. Вот мне, с моим тогдашним, юношеским восприятием мира, мешало бы.
С другой стороны, ведь не мы приходим в Церковь, а Бог нас приводит. Может быть, Он бы все равно привел меня – другими путями.
Но тогда, в девяностые, это было особенно просто, органично. Все общественные формации в девяностые разрушились, опираться было не на что. А Церковь, наоборот, словно восстала из небытия для многих. Потому – вызывала особый интерес, был некий элемент экзотики.
В итоге остается, может быть, то единственное, что и должно остаться. Евангельское благовестие, Бог, который человека приводит в Церковь несмотря ни на что.
– А какие внутренние изменения произошли?
– Многие говорят о перемене в сторону большей регламентации, официальности. Очень много сейчас работы, которая связана с отчетами. Очень много мероприятий, связанных с планированием. Совсем без этого, понятное дело, не обойтись. Церковь – не только Тело Христово, но и организация, а в любой организации должен быть порядок. Но когда этого становится чересчур, оно может уводить от главного.
Зреет гонение на Церковь
– Как на самих верующих людей влияет смена отношения общества к Церкви, исчезновение этого ореола особенности?
– На самих верующих, то есть на тех людей, которые уже в Церковь пришли, думаю, влияет даже в какой-то степени и хорошо. Когда к Церкви слишком большой пиетет у общества, когда человека начинают чуть ли не на руках носить просто из-за того, что он верующий, когда на Церковь есть мода, как это было в девяностые – это не совсем то, что нужно. «Горе вам, когда все про вас будут говорить только хорошее» (Лк. 6:26), – говорил Христос.
То есть, когда все слишком идеально снаружи по отношению к Церкви, значит, что-то не так.
Есть такое ощущение, что подспудно опять зреет гонение на Церковь. И единственное, что от явного гонения удерживает – некая толерантность власти.
Мне кажется, власти сейчас нужна церковная поддержка, и она не дает развернуться в полную силу всем тем средствам массовой информации, которые бы с радостью окатили помоями Церковь и церковных служителей.
Но у меня такое чувство, что стоит что-то сказать не так высшим церковным властям, то сразу же, буквально со следующего дня такое начнется, не просто в интернете, а по телевизору, по центральным каналам. Столько компромата выльют, столько гадости, что простые священники и верующие миряне будут выходить из храма, и в них не то что гнилые помидоры, а камни полетят.
Иллюзии девяностых годов – что вот, сейчас немного поднатужимся, и все станут православными, верующими или, по крайней мере, очень дружелюбными по отношению к православию, – исчезли. Осталась реальность. Она состоит в том, что в храм более-менее регулярно по воскресеньям ходит один процент населения. И это знание отражается на верующих людях.
С одной стороны, надеюсь, это не будет вызывать какого-то такого сектантства, замкнутости и желания отгородиться от всех остальных.
С другой стороны, понятно: иллюзия о том, что человек не пришел в храм только из-за того, что мы что-то не донесли до него, что-то ему не дообъяснили, – исчезнет.
На каждом посту святого не поставишь
– Вы говорили про то, что можно назвать информационной войной против Церкви. Но есть и те, кто это отрицает: мол, какая война, ведь пишут-то правду.
– Но это не правда обо всей Церкви. Говорят, процент предателей, ренегатов в церковной среде с апостольских времен приблизительно одинаков: один к двенадцати.
И вот если показывать именно эту одну двенадцатую часть церковной жизни в виде всяких компроматов, а остальные одиннадцать частей не показывать, то это же неправда будет. Почему так же активно, как муссируют всякие непристойности, не говорить про порядочных священников, которые служат, занимаются социальной работой?
Потому, что это неинтересно, если некий отец Василий пошел и кому-то оказал помощь. Гораздо интереснее, когда этот же отец Василий едет на иномарке или идет в нетрезвом виде.
– Как вы относитесь к критике в адрес Церкви от обыкновенных людей?
– Есть идеальные представления о Церкви, а есть эмпирика церковная, то есть – реальность (мы говорим здесь именно о Церкви земной, именно как сообществе людей). У многих, особенно внешних, людей это идеальное представление находится в противоречии с опытом.
Часто приходится видеть, что люди вообще церковной жизни не знают, но они точно в курсе, что под их представления о церковной жизни не подпадает какой-то священник, епископ, просто верующий человек.
Спрашиваешь: «А каким, по-твоему, он должен быть? Вот тебе такой не нравится. А какой бы тебе понравился?» И он описывает какого-то святого человека.
Совершенно очевидно, что на каждом церковном посту и в каждом приходе настоятелем святого ты не поставишь, потому что просто не найдешь столько святых. И вот это вот несоответствие между тем, как оно должно быть, и тем, что есть, смущает малоцерковных людей.
Фото: patriarchia.ru
Говорим о праздниках, а о Христе – нет
– Какой должна быть сегодня проповедь?
– Проповедь меняется только по формату, а по сути она меняться не должна. Интернет позволяет этот формат изменить, расширить аудиторию. А суть проповеди как была в те времена апостольские, так и сейчас остается.
Но порой можно встретить проповеди, в которых о Христе вообще ничего не сказано. Там есть о традициях, об обрядах, о праздниках, которые мы празднуем, как мы должны праздновать, а о Христе – нет. И это проблема.
Понятно, надо учитывать какие-то сиюминутные вещи на злобу дня. Но это все должно быть применимо к самому главному в христианстве – ко спасению во Христе, к Его заповедям, к Его жизни, к Его смерти, к Его воскресению. Вот об этом бы надо говорить.
Некоторые обряды закрывают от нас Христа. Вместо того, чтобы быть окном, чтобы лучше и яснее указывать на Христа, они для нас делаются стеной.
Мы вот это сделали, вот об этом сказали, свечку поставили, праздник справили, а нет отношений со Христом, мы Его не понимаем, не видим…
«Живу с молодым человеком, не можем найти общий язык»
– Сильно изменились люди, которые приходят в Церковь сегодня, и те, кто приходил почти двадцать лет назад, когда вы только стали священником?
– Вообще я сам изменился за это время. И если я раньше требовал от людей, пытался добиться решительных шагов, перемены жизни от других, то сейчас отношусь к некоторым вещам по-другому, гораздо более спокойно.
Что касается приходящих в Церковь – раньше, в конце 90-х годов, приходила девушка на первую исповедь и каялась в том, что она, к примеру, потеряла свое девичество. А сейчас такая же девушка, такого же возраста приходит на исповедь, тоже со слезами, тоже в расстроенных чувствах, но совсем не по тому поводу. Она говорит что-то из серии: «Мы с моим молодым человеком, с которым живем вместе, никак не можем найти общий язык».
То есть в смысле восприятия нравственности, семейных ценностей изменения очевидны.
Если раньше мы венчали по три-четыре пары за один раз, то сейчас – три венчания в год.
Кстати, сейчас много говорят о роскоши церковной жизни, а я вижу, что намного меньше стало желающих помогать Церкви. Возможно, у людей меньше лишних денег, тем более таких шальных, как в девяностые.
Может быть, это из-за того, что люди перестали верить, что деньги, которые они жертвуют, пойдут туда, куда надо.
Поэтому я всегда с удивлением смотрю на вновь построенные красивые храмы и думаю: «Где ж деньги взяли?» У нас в Калаче все как-то непросто с этим. Мы начали строительство второго храма два года назад, фундамент залили, а дальше на какие деньги его строить, я, честно говоря, ума не приложу.
– Надежда на крупного жертвователя?
– С этим тоже непросто. Вот до революции – купец такой-то хотел построить храм и построил. И фабрикант построил. А потом власть поменялась, и крестьяне и рабочие начали эти храмы рушить именно потому, что они не на их деньги были построены, а на деньги купцов, фабрикантов, аристократии.
Так же и сейчас: если атеисты, ненавидящие Церковь, придут к власти, люди опять начнут храмы рушить, построенные на деньги богатых спонсоров. А если они будут понимать, что это на их денежки построено, что это их кровное, то, может, рука не поднимется. Это я, конечно, шучу – черный юмор. Но в каждой шутке есть доля шутки, как говорится…
Фото: patriarchia.ru
Не происходит перемен внутри человека
– Насколько партийность, которая раздирает наше общество, деление на «правых», «левых» присутствует и в Церкви?
– Мы вроде бы понимаем, что должны быть едины, что мы веруем в единого Господа, что Его заповеди для нас едины, но не можем избавиться от страстей, которые приводили к разделению. Начиная от внутренних споров, заканчивая глобальным разделением – на Католическую, Православную Церковь, старообрядчество и так далее.
Ведь, по сути, все можно было бы преодолеть: если бы была решимость преодолевать, если бы была любовь, если бы было смирение, все бы решалось. Все эти догматические вопросы в то время было бы еще можно преодолеть. Но гордость, уверенность всех сторон в том, что только я прав, а вот он не прав, приводит к тому, что и Церковь разделяется, раскалывается.
Гордость и уверенность только в своей правоте никуда не делись. Либералы в своем уверены. Консерваторы – в своем. В итоге никто не хочет прислушаться к другому человеку.
Мы видим в человеке его какую-то социальную роль, а точнее даже политические взгляды, а самого человека не видим. Научились бы мы видеть в людях людей, в брате и сестре по вере – брата и сестру, то все остальное было бы для нас второстепенным и разделений этих было бы меньше.
– «По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13:35), – говорит Господь. А мы, значит, прилагаем все силы, чтоб никто не догадался? С любовью-то как-то в целом не очень получается.
– Из-за того, что нет погружения на глубину. Мы на поверхности плаваем, и там вся эта пена, которая вызывает все споры, дискуссии. Если бы мы глубже погрузились в свою веру и в духовную жизнь, тогда бы мы не спорили о том, кто более прав – «левые» или «правые». Настолько все это смешно по сравнению с главным.
Только сам человек себя к этому должен призывать, а мы привыкли призывать других. Но этот путь, когда человек сам себя воспитывает, сам себя пытается с Божией помощью менять, – сложный. Гораздо легче путь, когда ты считаешь, что вокруг что-то надо изменить: обстоятельства должны измениться, или власть поменяться, или жену надо поменять, или место работы, или место жительства. Я вот поменяю, и все будет хорошо.
В итоге самой главной перемены не происходит внутри человека, и ничего не меняется в итоге. Отсюда, кстати, и в стране у нас постоянно неурядицы. То мы – социалисты, то мы – капиталисты, то еще что-то. А по сути не меняется ничего, ничего не происходит, нет духовного перерождения. И поэтому ошибки все те же.
Церковь не должна быть молодежным клубом и домом престарелых
– В начале девяностых, в начале нулевых люди активно окунались в церковную жизнь, строго, по-монастырски постились, много молились. Сейчас можно услышать, что это все лишнее, можно и послабления себе в пост делать, как хочется, и вообще все внешние правила – не главное. Что думаете по этому поводу?
– То, что маятник качается из стороны в сторону, – это наша реальность. Понятно, что в итоге надеемся найти путь золотой середины. Недаром же говорят, что рассудительность – самое главное правило. Чтобы ее приобрести, очень много нужно прожить, да и много шишек набить. И в историческом плане тоже.
И то, что у нас традиции, в том числе церковные, были прерваны, – тоже большая беда. Приходится все восстанавливать. Вот мы говорим: восстановить монастырь. А что это такое? Это, в нашем понимании, восстановить стены здания. Как восстановить духовнические традиции этого монастыря, устав и так далее? Это ведь не просто единожды утверждалось: так и будет! Там же люди что-то меняли, думали, как удобней, как лучше для спасения. Так же и с приходской жизнью. Да, при этом были и недостатки, и сложности. Но все было живое, в движении. Потом это все разломали, разрушили, оставив некое православное гетто.
Потом, в девяностые, начали восстанавливать. Как? Кто во что горазд, нередко. Ошибок много совершали, конечно, из-за этого. Золотая середина – это всегда путь традиции. А если традиции нет, то сложно ждать, что будет без таких колебаний. Традиция же быстро не возникает, время должно пройти, чтобы здравая, хорошая традиция возникла и устоялась. А пока ее нет, так, наверное, и будет колебаться маятник, а иногда уж какие-то совсем неприемлемые вещи будут устраняться указанием сверху.
– Церковные бабушки девяностых, о которых чуть ли не романы написаны, почти все ушли. А кто им приходит на смену?
– Да уже мы потихонечку приходим им на смену, переходим в категорию бабушек-дедушек.
Кстати, я не романтизирую тех бабушек – серые платочки, которые так воспеваются многими церковными писателями, утверждающими, что благодаря им сохранилась церковная жизнь у нас в стране. Я прекрасно помню всю веру этих бабушек. Когда у меня папа был твердым коммунистом, но, тем не менее, его бабушка, а моя прабабушка, молившаяся дома, ему обязательно считала своим долгом в брюки зашить молитву «Живые помочи», как она ее называла.
Вот такая вера бабушек не сильно меня вдохновляет.
Я все-таки считаю, что Церковь наша сохранилась не благодаря серым платочкам и не благодаря мудрости митрополита, а потом Патриарха Сергия, а благодаря подвигу новомучеников, их вере, их крови, которую они пролили за свою веру во Христа.
Причем бабушки девяностых уже были совсем не причастны к дореволюционной церковной традиции. Они под барабанную дробь ходили все свое детство и воспитывались в антирелигиозном духе. Никаких церковных традиций они уже не несли с собой, а приносили только свой бабушкинский уют.
Фото: tatarstan-mitropolia.ru
Часто некоторые приходы до сих пор напоминают такой уютный уголок бабушкин. Мне кажется, так не должно быть. Потому что Церковь, с одной стороны, не должна выглядеть как молодежный клуб, но и домом престарелых тоже быть не должна.
Современные бабушки часто отличаются от предыдущего поколения, хотя им не выпало на долю таких тяжелых испытаний, как война, – отличаются постоянным нытьем, недовольством жизнью, самочувствием, детьми и внуками своими. А ты должен постоянно выслушивать это, хотя оно не имеет ничего общего с покаянной жизнью.
Они с тоской вспоминают Советский Союз, и им совсем не важно, как тогда относились к Богу.
Хватит лезть в общественную жизнь
– Что вам особенно не нравится в современной церковной жизни, а чему вы рады?
– Не нравится то, о чем я уже говорил – чрезмерная официозность и регламентированность церковной жизни, из-за которой теряется какое-то ее дыхание, дыхание духа. Дух становится похожим на организацию. Но организация – все-таки не идеал Церкви.
Не нравится то, что мы влезаем в общественную жизнь, пытаясь показаться судьями, право имеющими устанавливать свои порядки, хотя мы не всегда имеем на это моральное право. Как показывает жизнь, только мы начинаем куда-то лезть, сразу начинают говорить: «А вы сами посмотрите, как у вас обстоят дела. Чего ж вы нас учите?»
Вот нам бы надо, в хорошем смысле, погрузиться в себя, стать интровертами, задуматься о главном, что есть в Церкви, не потерять Духа Святого в постоянном стремлении всех перевоспитать.
Те люди, которые еще внешние по отношению к Церкви – ну какое право мы имеем их учить, лезть в их жизнь? Ведь апостол Павел так не делал. Он же не обличал язычников, не учил их, как жить. Он христиан учил правильной жизни.
А если говорить про позитивное – здесь все просто. Это то, ради чего я в Церкви, то, что не меняется – Христос, Его Евангелие.