Благословите жениться на ком-нибудь
— Вы настоятельствуете уже двадцать три года. Церковь в наукограде (Пущино — один из научных центров РАН) — все-таки особое место. Совсем не то, куда приходят с просьбой «благословите жениться».
— Согласитесь, церковь существует для всех, а не только для либерально настроенных людей, которые не приемлют директив в своей жизни. Ко мне приходят и вполне простые люди. Есть и такой тип людей, которые бесконечно спрашивают совета. А вот как поступить? А тут как сделать?
Другое дело, что у меня есть принципиальная позиция. Я убежден, что священник — как настройщик. Он настраивает в человеке верный компас. «Любезный, тебя интересует вот это?»- «Да, батюшка». — «Замечательно. Подумай, а как бы я ответил?» — «Ну вот так вот, батюшка». — «Совершенно верно, именно так я бы и сказал тебе. Ну и зачем ты меня спрашиваешь, раз знаешь, что я отвечу?!» Именно так, а не иначе строится моя беседа с вопрошающими.
Я много лет стараюсь и очень надеюсь, что сумел помочь людям сформулировать для самих себя, как должен действовать верующий человек. Я сделал это, потому что мой отец сформировал это у меня. У него это сформировал его духовник и чтение святых отцов. Миссия священника в том и состоит, чтобы вложить компас в душу человека.
— Неужели совсем не приходят за благословением?
— Вчера пришел человек. Трудно ему живется. С женой расстался.
Говорит мне, мол, батюшка, у вас наверняка есть незамужние прихожанки, а благословите меня жениться на ком-нибудь. Я ему в ответ: «Нет, друг, это не про меня».
Я не считаю себя старцем, который способен соединять судьбы людей. Считаю, что это дело Божие. Более того, я уверен, что не всякий человек вынесет, если вот так священник благословит его на брак.
— Почему же?
— Мы другие, мы не можем и не умеем жить по благословению, как жили в средневековье. Еще 20 лет назад люди считали, что возможно реанимировать дореволюционную традицию, когда священник давал имена детям, соединял пары, говорил, кому какую корову купить. Я знаю массу примеров, когда такие благословения на современной почве приводили к трагедиям. Это не то что плохо или что-то не так со средневековьем. Но у человека тогда иным было мироощущение.
Сегодня есть выбор: либо ты становишься смиренным послушником духоносного старца, либо настраиваешься на то, чтобы Господь тебя вел в жизни. Ты сам с Ним устанавливаешь контакт, сам умеешь обращаться к Нему, сам научаешься читать Его волю и знаки, которыми Он ведет тебя по жизни. Только тебе самому предстоит решать и делать выбор, потому что твоя жизнь, твоя душа и есть та ценность, которую тебе вручил Господь.
Я сразу понял, что должно быть что-то помимо стройки
— Так что же за люди ваши прихожане?
— Когда мы с семьей после учебы вернулись в Пущино в начале девяностых, никакого храма там не было. Власти только разрешили организовывать «десятки». Десять членов общины имели право заявить о себе, подать документы в Минюст и впоследствии попросить назначить священника. Мой отец, еще один священник, тоже научный сотрудник, пара бабушек, которые за неимением другого храма ездили в Серпухов, объединились и заявили о себе. У отца был большой энтузиазм, и ему удалось добиться права начать строительство. Так что храм в наукограде строили с нуля.
1988 год — время невероятного религиозного подъема. По стране народ массово стал креститься. И рождение в Пущино религиозной жизни было явлением своевременным и уместным. Место под храм выделили на отшибе. Власти города осторожничали, боялись давать центральные места, мало ли что: сейчас разрешили, а завтра запретят и придется сносить. Дали дачу архитектора. Наши службы начинались в щитовом домике.
Стройка развернулась много позже. Руководил ей очень самоотверженный человек, выпускник МАРХИ Виктор Варламов, назначенный главным архитектором города. Настоятелем назначили архимандрита Иакова (Максимова). Он человек большого авторитета, его даже почитали чудотворцем, к нему люди ездили из Тульской области, в которой он когда-то служил. Но в Пущино между архимандритом Иаковом и жителями возник самый настоящий конфликт.
Это было противостояние между учеными и простецами. Традиционная церковная жизнь противопоставлялась ученой среде, которая была настроена на более образованный подход, чем ей был предложен.
Усугубило дело еще и то, что отец Иаков завел здесь коров и коз. Водил их в заказник на выпас. Территория охраняемая, экологи возмущались: «Как можно!» Хотя коровы и заказник — вещи не противоречащие друг другу вроде бы. Корова не помешает экосистеме, но экологи так не считали. Подняли волну неприятия, и на этой волне конфликт развился.
Когда меня назначили настоятелем, я сразу понял, что ни в коем случае нельзя поддерживать ни тех, ни других, но нужно попытаться их примирить и соединить. Это была моя принципиальная позиция.
В этом я и сейчас убежден: нельзя строить групповое православие по образовательным, политическим или каким бы то ни было другим принципам.
Ну невозможно механически примирить консерваторов с либералами, профессуру с дворниками. Единственный выход: снова и снова на проповедях повторять, что христианство в том и состоит, что мы видим образ Божий в человеке, который нам кажется существом не из нашей жизни.
— Студенческий, молодежный, многодетный, грузинский, интеллигентский приход. Это ли не естественный и понятный принцип объединения людей в храме? Люди ищут священника под себя, или людей, взгляды которых разделяют, образ жизни которых им близок, разве не так?
— Так. И в этом ничего плохого и нет. Замечательно, что в Москве, например, есть возможность выбора. Но в Пущино выбора нет. И если священник в маленьком селе или городке начинает выделять одну группу людей, то неминуемо толкает остальных искать себе место за пределами этого населенного пункта.
Когда я стал настоятелем храма, стены были уже возведены и даже колокольня построена. Мне, вчерашнему пианисту, пришлось осваивать строительные вопросы, организовывать воскресную школу и вообще духовную жизнь. Но я сразу понял, что должно быть что-то помимо стройки.
Евангельские беседы, с которыми мы начинали укреплять общину, были вещью основополагающей. Но в нашем городе жили ученики отца Георгия Чистякова. Они тоже собирались на такие евангельские группы. И мы развивались в параллельных плоскостях. Именно тогда я понял, что самой большой бедой будет попытаться создать элитарный приход, в который ходит исключительно интеллигенция, читающая и цитирующая выдающихся богословов.
Мне бы хотелось, чтобы у моих прихожан была жажда Бога
— Результаты социологических исследований утверждают, что с каждым новым поколением снижается число верующих. Есть ли у вас понимание, что и почему происходит? И как так случилось, что невероятный религиозный всплеск 80-х годов вдруг себя исчерпал?
— Романтизма у современных новообращенных действительно гораздо меньше. Стремления попасть в средневековье, едва переступив порог храма, когда раз — и живешь в XVII веке, этого уже нет.
Начав воссоздавать церковную жизнь, мы сами не изменились, и традиционное сознание уже не про нас. Мы — жители эпохи постмодерна. Как священник я наблюдаю, что среди тех, кто сейчас приходит в церковь, ярких обращений гораздо меньше, чем было еще двадцать пять — тридцать лет назад. В массе своей у людей гораздо меньше личного отношения. Люди приходят в храм, потому что посещение церкви превратилось в элемент обыденной российской действительности.
— «Раз православный, то по воскресеньям нужно идти в храм»?
— Примерно так. Но есть люди, которые ходят от внутренней потребности, а есть ведомые, которые ориентированы на окружающую среду. Раз сосед, родственница и даже начальник ходит в храм, то и я хожу смелее. Эта категория людей нуждалась в накоплении критической массы, чтобы почувствовать церковь как свое, родное, а не чужеродное.
Я наблюдаю еще одну тенденцию, которая тянется все из тех же восьмидесятых: «Мы русские, значит православные», как будто это априорная данность.
С одной стороны, это хорошо, ведь у людей нет барьеров перед желанием переступить порог храма. Все знают, что хлеб покупают в магазине, а духовные проблемы решают в храме.
Так же всем известно, что главными таинствами Церкви являются исповедь и причастие. И это наиважнейшее достижение церковной деятельности последних лет. Раньше считалось, что Церковь — это про «свечку поставить, чтобы экзамен успешно сдать».
С другой стороны, все это плохо, ведь посещение церкви и участие в таинствах воспринимается как форма социальной деятельности.
— А как вы видите место человека в храме?
— Мне бы хотелось, чтобы у моих прихожан была жажда Бога. Я как священник хочу донести до людей, что Бог не средство, а наша цель. Тех, для которых Господь — цель, во все времена было немного. В основном Он был средством.
В религиозном всплеске 80-х было много огня. Но очень скоро одни остыли и отошли, другие стали заблуждаться, кому-то надоело, а четвертые признали, что Бог их целью так и не стал. Но сегодня нет не только огня, проблема в том, что вопрос: кто для нас Христос — часто даже не возникает.
— Церковь сегодня так много делает, чтобы человеку в ней было хорошо: красивый храм, приходской листок с толкованием Евангелия, служба на русском языке, умный священник, досуг для детей… Но число людей, которые идут в церковь, неминуемо снижается. Человеку трудности подавай, без них обрести Бога не получается?
— Формализация — большая беда современной Церкви. Церковь превращается в госуслугу. Сегодня она ближе к комбинату ритуальных услуг, чем когда бы то ни было. Порой кажется, что лучше бы Церковь воспринимали как альтернативу психотерапии.
Понимаете, в духовной жизни всегда был и будет конфликт формы и содержания. Хотя строить жизнь на формальных признаках гораздо проще, и это очевидно.
Но и конфликт между Христом и фарисеями — тоже вечный. И в этом конфликте мы все фарисеи по определению. Нам проще исполнять установления, чем переживать что-то.
Переживать — это же больно, трудно и требует концентрации. А отчитаться и формально потратить время или мышечное усилие, чтобы сделать поклоны, проще и понятнее. Это обрядоверие не изживаемо. Более того, оно всегда будет и каждый из нас должен пройти этот этап.
Помню, когда я активно воцерковлялся, а это совпало с попыткой поступить в Гнесинскую академию, я много уделял внимания обрядовой стороне. Мне казалось, что в ней вся суть и сила. Я сам не избежал этого. А еще понял, что развитие духовной жизни обязательно происходит от простого к сложному. Оно напоминает трансформацию «страха Божия», о котором говорят святые отцы.
Сначала мы испытываем рабский страх и боимся Бога, как раб боится наказания, потом нас настигает страх наемника, который ждет от Бога платы за то, что исполнил, наконец, однажды рождается сыновний страх, когда живешь с Богом как с отцом едиными чувствами, боясь огорчать Его своими поступками. Я уверен, человек должен пройти все эти ступени. Перепрыгнуть невозможно. «Я сразу стану сыном» — все это интеллигентский прикол.
— Почему же, разве это не зрелое чувство?
— Если в твоем жизненном опыте нет ощущения того, что за грехи тебя может покарать твоя же жизнь, если ты не будешь бояться дубины по своей спине, причем не от Бога, то будешь скорее играть в сына Божия, чем быть им. Как следствие, все себе позволять, «ведь Бог все простит, потому что Он мой Отец». Я уверен, что это уводит от подлинного религиозного чувства, от подлинного сыновства.
То же касается изживания в себе фарисейства. Страх наемника — это и есть страх фарисея, исполняющего все предписания ради того, чтобы Бог обеспечил в его жизни устойчивое благополучие и комфорт. И это мы тоже должны пройти, как и этап рабства. Все сразу и в один момент не станут сынами Божьими.
Фото: Концерты и фестивали в Подмоклово / Facebook
— Вы как музыкант знаете, если долго играть одно и то же произведение, то однажды надоедает и никакого желания, кроме как взять и бросить, не возникает. Если применять это к Церкви, выходит, не перейдя на следующий этап, ты уйдешь из нее?
— Именно поэтому Церковь должна давать самую высокую перспективу для человека, говоря о спасении, жажде Бога, радости жизни в святости. А священники все чаще апеллируют к мысли «ты русский, значит ты православный», а еще «все наказания нам за наши грехи».
Грехи действительно разъедают ткань человеческой жизни. От них и беды, и нестроения. Но какой акт покаяния нам предлагают? «А давайте пройдем покаянным крестным ходом, и тогда в нашей жизни будет все хорошо и благополучно».
Но это уж очень примитивно и просто, хотя я понимаю, что кто-то только на этом уровне воспринимает Церковь и, значит, мы не имеем права отметать такой подход. Церковь для всех: для мытарей, фарисеев. Но хочется, чтобы человек видел перспективу, чтобы оставалось место серьезной духовной работе.
Провести такой фестиваль сам я просто бы не смог
— Священники, понимая, что община расползается, придумывают разные способы для объединения людей. Фестивали, например, устраивают. Как это возможно, уместно ли в контексте религиозной жизни? Не есть ли это проявление того самого формального подхода?
— Знаете, какая самая популярная фраза среди верующих? «Не люблю большие храмы, там толпа. Предпочитаю маленькие, камерные, на буднях. Люблю в сторонке забиться и там молиться». Я очень часто это слышу. Звучит понятно, ведь в тишине и безлюдном пространстве лучше всего чувствуешь и слышишь свою душу, настраиваешься на общение с Богом. Но позвольте, а где же ощущение единства, той самой экклесии? Его нет. И выходит, что нет разницы: дома одному молиться, в поле пойти или в пустом храме в углу забиться.
Церковь — она же не только ради реализации личных потребностей, туда не только молиться приходят. Она — место, где происходит очень важная вещь: рождается чувство, что ты не одинок, а являешься клеточкой огромного организма и Христос посреди нас.
Фото: Концерты и фестивали в Подмоклово / Facebook
Общаясь и учась у самых разных священников, я вынес один важный принцип: я должен быть доступен каждому для общения, а еще сделать так, чтобы те, с кем общаюсь сам, начали взаимодействовать друг с другом. Только тогда приход не замыкается на священнике. Именно поэтому мы в своем приходе освоили все формы взаимодействия: от простых (паломничества) до сложных (фестивалей), от евангельских встреч до катехизаторских курсов. И вовсе не потому, что боимся, как бы народ не разбежался.
У нас есть столовая для бедных, в которой мы кормим ежедневно 50 человек, попавших в трудную ситуацию. Эту столовую организовали прихожане. У нас есть молодежные смены, молодежный клуб. И это сделали сами прихожане. Когда ко мне приходит человек, я вижу, что он адекватный, у него есть инициатива, я его благословляю и как могу помогаю. Мне важно, чтобы у людей была общинная жизнь, которая по-настоящему объединила бы их вокруг Христа.
— И фестиваль в Подмоклово — одна из таких инициатив?
— Он выходит за этот сценарий, потому что это скорее наше семейное дело, к которому мы привлекаем прихожан. Фестиваль задумал я, моя жена и старшая дочь Вера. На этом фестивале я делюсь с общиной тем, что для меня и моих близких важно. И делаю это в храме в Подмоклово, возрождением которого занимаюсь уже много лет. Но провести такой фестиваль силами своей семьи я просто бы не смог. Составить программу, договориться с музыкантами, отвезти, привезти, накормить, убрать территорию вокруг храма, да даже обеспечить чистые туалеты. Это все большая работа.
Фото: Концерты и фестивали в Подмоклово / Facebook
И я рад, что в моем приходе есть замечательные и отзывчивые люди, которые совершенно естественно откликаются. «Можешь последить за туалетом во время фестиваля?» — «Могу». И меня поражает, что после они подходят и благодарят, что ты разрешил принять участие в большом и общем деле, хотя это участие было не самым приятным.
В фестивале участвует больше сорока человек из нашего прихода: одни занимаются социальными сетями, другие лавочки строят. У нас есть архитектор, которому можно поставить любую самую сложную задачу. Например, мы попросили его разработать ширму для пианистов. Во время фестиваля музыканты и инструменты стоят прямо на галерее, а во время игры неприятно сидеть, имея за спиной открытое пространство, тем более если оно продувается всеми ветрами. Архитектор нам сделал проект. А мои прихожане его воплотили в жизнь. И все это на добровольных началах, потому наш фестиваль бесплатный. Мы всем миром на него собираем.
Фото: Концерты и фестивали в Подмоклово / Facebook
В этом году привезем камерный оркестр Тарусы, которым руководит дирижер Иван Великанов. Он, как и его оркестранты, связан с факультетом исторического исполнительского искусства, который организовывал Алексей Любимов. Сам Любимов в этом году к нам не приедет. Он живет между Зальцбургом и Москвой, и его концертная программа не позволяет до нас доехать. Но будут его соратники: Екатерина Державина, Юрий Мартынов, Иван Соколов, Марина Катаржнова, Ольга Мартынова, Филипп Нодель и другие.
Фестиваль будет состоять из трех частей. Начнется в 12 дня в субботу и будет продолжаться до позднего вечера. Барочная музыка, оркестр, рояль, симфония Гайдна, много всего интересного.
— Старинные инструменты, тихое камерное звучание барочной музыки — как это все вписывается в формат общинной жизни? Зачем всем приходом слушать классику, приглашая таких звезд, как Алексей Любимов?
— С детства отец привил мне, что музыку нужно слушать только в хорошем исполнении. Он собирал записи лучших исполнителей классической музыки. Со временем и я, став профессиональным пианистом, начал коллекционировать эталонные записи и снабжал ими отца. В этом году на Рождество кельи Данилова монастыря оглашала Рождественская оратория Баха в исполнении Арнонкура. Мой отец, игумен Феофан, купил новую очень хорошую технику и радовал музыкой братию.
Это я к тому, что отец научил меня пропускать через сердце и душу и науку, и искусство. Из любви к искусству десять лет назад я стал заниматься сначала историей храма в Подмоклово, в котором был назначен настоятелем, а потом и организовывать фестивали, привлекая своей проповедью в музыке прихожан и их друзей.
— А у вас нет ощущения, что, организуя фестиваль, занимаясь скамейками, ширмами, встречами и проводами, вы сами не успеваете насладиться музыкой?
— Я организую его не для собственного удовольствия. Конечно, пытаюсь послушать наших исполнителей, но для меня важнее поделиться с людьми тем, что я сам очень люблю. Если хотите, это форма моей проповеди. Для меня наиважнейшим является то, что фестиваль проходит в приходе, объединяет много новых людей вокруг церкви.
Фото: Концерты и фестивали в Подмоклово / Facebook
Культура вышла из культа, размежевалась с ним, но я вижу возможность их объединить. Да, культура может быть вредна для духовной жизни, у меня нет в этом сомнений. Многие работы Ларса фон Триера, например, — это жестокое обвинение в адрес Бога.
Может быть, и надо современного человека встряхивать, но мне кажется, что ввергать его в бездну отчаяния — равно разрушать. А в искусстве должен быть далекий свет, выход, к которому человек мог бы стремиться.
Я уверен, классическая музыка способна возвратить человека к Богу, ведь она говорит о Божественной гуманности, лелеющей человеческую душу.
Одна из проблем современного христианина — окамененное бесчувствие, жизнь по привычке. Но Церковь не для того только, чтобы грехи прощать и медяки получать, она призвана возвращать человека к Богу, развивать его. Музыка всегда непосредственно обращается к чувствам и в этом смысле она наиболее гуманный способ воздействия на человека, она способна научить чувствовать. Наконец, музыка лучше всего говорит о нас самих, если мы, конечно, хотим про себя что-то узнать.
Прийти и послушать Баха, который довольно трудно ложится на слух, не в камерных условиях, не в рамках зала, в котором ты заперт как пленник, а в открытом пространстве прямо у стен красивейшего храма оказывается способом обратиться к самому себе. Тем более, что выступают выдающиеся исполнители. Фестиваль в Подмоклово — это самое настоящее миссионерство.
Фото: Концерты и фестивали в Подмоклово / Facebook
Фото: Мария Бабуркина