Протоиерей Димитрий Климов: Во Христе разочароваться невозможно (+видео)

Мне никто не делал замечаний

– Какой была дорога к Богу, к вере и к принятию решения о рукоположении?

– Это были девяностые и тогда все было совсем не так, как сейчас. Я крестился в 1990 году, мне было 16 лет. У нас рядом с домом в Волгограде находился кафедральный Казанский собор. И мимо этого собора я все время ходил, иногда заглядывал внутрь: мне было интересно. Получалось, что заходил в будни, народу было немного, так что я спокойно стоял, смотрел на свечки, вдыхал особенный запах старого храма.

Часто говорят о том, что бабушки делают замечания или священники, а я был достаточно неформального вида, но никто мне не делал каких-то особых замечаний, или я на это не обращал внимания.

Крестился я не то что как-то очень осознанно, а просто потому, что было нельзя, а теперь можно.

В девяностых годах вокруг Церкви был ореол экзотики, чего-то запрещенного, совсем неофициозного.

Лет, наверное, в 18-19 я начал читать Новый Завет – у меня была маленькая книжечка. Пока ехал в университет в трамвае, я ее читал. Читал-читал-читал и дочитался, что все написанное стало для меня важно, нужно, понятно. А потом я уже через Евангелие пришел в Церковь.

Для меня все совпало, стало понятно, что именно здесь Тот Самый евангельский Христос, о котором я так уже много всего прочитал. В 1996 году я окончил исторический факультет университета, через год стал дьяконом, и через полгода-девять месяцев – священником. Мне было 23 года.

Из точки А в точку Б

– В какой момент вы поняли, что хотите связать свою жизнь с Церковью?

– В момент, наверное, воцерковления, первой исповеди, причастия. Хотя не скажу, что в 19-20 лет решил, что буду священником, и дальше к этому шел. Нет, это было на каком-то интуитивном уровне.  А сейчас я уже думаю, а кем бы я еще мог стать?

Вера – это же встреча. Вера – это не просто, когда человек согласился с тем, что Бог есть, сказал: «Да, наверно, ты прав». Это не вера, а вера – это встреча, это опыт переживания.

Так вот, откуда оно берется? Наверно, через проблемы, через несчастья, через беды, через болезни.

Есть ли человек, который бы никогда не испытывал каких-то несчастий, бед, предательства, оставленности друзьями? Таких людей не бывает, правда же? То есть, рано или поздно, все с этим экзистенциальным кризисом в своей жизни сталкиваются. И через это приходят к Богу. Но таких – меньшинство. А большинство говорят: «Ну и что? Случайность». И дальше ничего, понимаете? То есть найти какой-то рецепт, как человека поставить, чтобы он из пункта А в пункт Б дошел и в пункте Б стал верующим – невозможно.

Где же священник?

У нас на службе где-то человек двести в воскресенье бывает. Храм у нас большой.

Но дело не в размерах, а в том, что многие священники не понимают, что можно сократить, а что – нельзя. Иногда волосы дыбом становятся. Поприсутствуешь на каком-нибудь крещении и думаешь, что так нельзя. Этот священник, может быть, хороший организатор, хороший педагог, но надо не забывать и то, что необходимо уметь все-таки служить. Надо уметь доносить службу до людей, показать, что богослужение – великое богатство, которое мы имеем, а не волны энергетики, которые нас обтекают на службе. Важно, чтобы хоть что-то затекало в разум и в сердце. Это все-таки основа.

Не зря говорится и о том, что на приходе должен быть обязательно дежурный священник, чтобы человек пришел и встретил там батюшку. А то человек приходит, встречает бабушку – и убегает из-за нее на десять лет вообще из храма. Да, священник должен быть в храме. Но от священника требуется и это, и другое, и третье, а иногда действительно просто нет времени на то, чтобы сидеть на скамеечке в храме и дежурить. И это проблема. Те люди, которые уже с каким-то настроением, с каким-то вопросом приходят в храм, там священника не встречают.

Мои прихожане, когда переезжают из Калача в Питер или в Москву, потом жалуются: «Здесь так тяжело. Раньше мы приходили в храм на воскресные занятия. Могли, когда надо, общаться со священниками. А здесь батюшка пролетает,  как молния. У него столько дел! Невозможно вопрос задать и поговорить».

Десяток бабушек поменять на одну девушку

– Скажите, а вы с бабушками профилактические беседы проводите?

– Да, обязательно. Вы имеете в виду, в том смысле, что на бабушек смирительные рубашки надевать надо? У нас с этим строго. И бабушки сами знают, что я могу десяток бабушек поменять на одну девушку и сделаю это легко, если вопрос так встанет. При мне они никогда никому замечаний не сделают, никого не подвинут, ни на кого даже косо не посмотрят.

Особенно, когда иду с кадилом, строго посмотрю на какую-то бабушку. А рядом с ней девушка в брюках. У нее прямо язык чешется замечание сделать.

Как только я зашел в алтарь, может произойти все что угодно, и я об этом узнаю потом, когда девушка со слезами будет рассказывать, как ей грубо сделали замечание.

Да, надо, конечно, менять ситуацию, но не всё возможно изменить волевым решением. Настоятель сказал и – всё? Человека-то не поменяешь каким-то циркуляром или указом. Он какой был, такой остался.

У этой проблемы – глубокие корни. Не будем заходить слишком далеко – шестидесятые годы прошлого века, время хрущевских гонений на Церковь. Солженицын описал крестный ход на Пасху, как молодежь – комсомольский актив – срывала богослужения, кощунствовала. И у многих бабушек, видимо, осталось такое отношение к молодежи, как к чему-то чужеродному, атеистическому. В 90-е годы они не успели перестроиться.

Кроме того, воспринимают Церковь как свой клуб – клуб по интересам.

Еще один момент – разговоры в храме.  У нас тоже это бывает, в родительские субботы, когда в храм приходят люди, не понимающие, что делать. Пока они узнают, куда и как ставить свечку, в храме создается шум. Раньше я просто подходил к микрофону, рявкал громко, и на какое-то время восстанавливалась тишина. А сейчас, наоборот, я просто эти микрофоны выключаю. Люди поневоле начинают прислушиваться. Я говорю: «Ну, наговорились? Включим микрофон?» – «Да. Батюшка, извините, простите…»

Еще такой момент: молодые люди в суете постоянной, в движении, им хочется в храм прийти и постоять в тишине, помолиться, сосредоточиться. Как без тишины можно сосредоточиться? А теперь представьте бабушку 70-летнюю или 80-летнюю. Сидит одна-одинешенька, поговорить, кроме Малахова в телевизоре, не с кем. И тут она приходит в храм. А здесь и Петровна, и Васильевна, и все – и они начинают сны рассказывать.

То есть, если молодому человеку надо прийти в храм и помолчать, то бабушкам надо в храм прийти и пообщаться. Вот как это совместить? Но надо совмещать и надо понимать друг друга, надо уважительно друг к другу относиться.

Когда священник разочаровал

– Можно вас попросить рассказать про ваше видение того, что главное сегодня для христианина в такой повседневной жизни?

– Главное – иметь правильные критерии. Всё зависит от того, какие книжки человек прочитал, от того, что он считает главным в христианстве.

«Утешитель же, Дух Святый, Которого пошлет Отец во имя Мое, научит вас всему и напомнит вам все» (Ин. 14:26), говорит Евангелие. Мы на это мало сейчас опираемся. Считается гордыней, прелестью, когда человек сильно доверяет какому-то наитию, какому-то настроению, ощущению, интуиции. Но мне кажется, надо вырабатывать в себе это чутье, эту интуицию. Потому что за каждым таким поводом к священнику не сбегаешь. Да и священники разные: один одно скажет, другой – другое.

И поэтому, когда в человеке есть внутренний индикатор, маячок, он в нужный момент ему сигнализирует: так надо, так не надо… Совестью это называется.

Но совесть, опять же, для некоторых понятие такое априори положительное. То есть совесть – это, считается, как бы голос Божий в человеке, который всегда говорит только правильные вещи. Но мне по этому поводу знаете, какое сравнение приходит в голову? Что совесть есть практически у всех людей, только говорит-то она как раз разные вещи. Один человек, например, на производстве план не выполняет, не оправдывает чаяний, и по этому поводу совесть его тревожит, и он не может уснуть, потому что он не выполнил свою работу, не выполнил план, не доточил какие-то свои винтики, болтики, гаечки и так далее.

А другой человек – у него другая профессия немного, но тоже проблемы с тем, что он не выполнил заказ. Как-то не получается у него пока. Первый токарем работает, второй – киллером. Понимаете? Второго совесть тоже обличает, тоже уснуть ему не дает. Вроде бы она тоже у него есть. Но, понимаете, это же совсем разные вещи. Получается, совесть тоже нуждается в каком-то воспитании, в каком-то вразумлении.

В первую очередь надо ориентироваться на Евангелие. Я и сам к Богу и к Церкви через чтение Нового Завета пришел. И поэтому меня сложно столкнуть с христианства, с православия, не человек меня привел в Церковь.

Когда мы воцерковляемся, для нас все священники – ангелы, неземные создания. Особенно это было в девяностые, в ореоле неофитской романтики. Бывает, например, священник хороший, умный – ты его послушал, ты с ним согласился, он тебя убедил – и ты пришел через него в Церковь, а потом ты с этим священником начал общаться дальше – он тебя разочаровал, в быту оказался не таким, как тебе казалось…

Он тебя разочаровал, и ты автоматически разочаровался и в вере, и в христианстве. Так что, если ты через человека пришел, то есть риск разочароваться, а если ты через Христа, через Его образ, который в Евангелии показан, пришел в Церковь, то ты разочароваться не сможешь. Потому что во Христе разочароваться невозможно. В основном разочаровывают люди. И если бы такой у нас был критерий, я думаю, ошибок было бы меньше и люди легче бы понимали: это по-христиански, это не по-христиански.

Грустно, что христианские простые критерии сейчас заменяются какими-то узкоконфессиональными, каноническими, догматическими критериями, в которых вырулить гораздо сложнее, чем в простых евангельских истинах.

Фото: Ефим Эрихман
Видео: Дмитрий Островский