Протоиерей Максим Козлов: Что мешает провести Всеправославный собор?
Совещание, конференция, собрание, но не Собор
– Как вы воспринимаете предложение Священного Синода перенести Собор, если прошения других Церквей не будут учтены?
– Здесь белое названо белым, а черное – черным. То есть это заявление «капитана Очевидность». Ибо какой же это Всеправославный Собор, когда как минимум три Поместные Церкви не участвуют, а четвертая склонна рассматривать его как всеправославное совещание? И зачем тогда это всё нужно? Зачем называть не своим именем то, что должно быть очень значимым в жизни православия? Ясно, что какие-либо двусмысленности и недоговоренности здесь абсолютно недопустимы.
Не будучи связанным высоким иерархическим положением, как те, кто дипломатически формулировал это заявление, могу сказать так. Сейчас есть опасность, что если встреча на Крите будет проведена, то это будет преимущественно собрание лояльных к Константинопольскому Патриархату грекоговорящих Поместных Церквей с некоторыми добавлениями.
Безусловно, в любом формате такие встречи могут проводиться. У нас в 1948 году проходило совещание, посвященное юбилею установления автокефалии Русской Православной Церкви. Но такие мероприятия и называть нужно честно: совещание, конференция, молитвенное собрание, еще как-то. Дело доброе, но только это не Всеправославный Собор. Это, на мой взгляд, очевидно.
Почему так получилось? Я думаю, что мы, как люди церковные, должны во всём искать некоторую богословско-экклезиологическую причинность, никоим образом не сводить это к неким политическим тенденциям или, тем более, поискам закулисных моментов. Всякого рода аргументация про наводнивших Крит американских шпионов, или, наоборот, руку Кремля, которая кем-то руководит, – это, на мой взгляд, недобросовестная спекуляция. Что-то может иметь место в жизни, но не это всё определяет жизнь Церкви.
Первый среди равных или первый БЕЗ равных?
Вопросы, связанные с природой и пониманием первенства в Православной Церкви, в чем и как это первенство выражается не только на поместном, но и на вселенском уровне, действительно не решены. Проблема эта возникла в XIX столетии и существовала на протяжении фактически всего XX-го. Все новые автокефалии появлялись через расколы, по сути дела, в новейшую эпоху, причем большинство – именно через расколы из Константинополя.
И процесс обратного признания, законности тех или иных, находящихся ныне в семье Вселенского православия, Поместных Церквей часто растягивался не на годы, а на десятилетия. Эта проблема существует по отношению к Американской Православной Церкви, которой Русская Церковь дала автокефалию в 1970 году. Проблема и в том, что наше каноническое предание в отношении первенства не прояснено на уровне общеправославного консенсуса.
Местоблюститель патриаршего Престола митрополит Пимен (Извеков) вручает Томос об автокефалии ПЦА епископу Аляски Феодосию (Лазору). Москва, 1970. Фото orthodoxhistory.org
Очевидно, у нашей Церкви и ряда солидарных с ней Поместных Церквей и у Константинопольского Патриархата и тех, кто ориентируется на его канонику и экклезиологию, есть разное понимание. Я говорю, прежде всего, о 34-м апостольском правиле, 9-м правиле Антиохийского Собора и 28-м правиле IV Халкидонского Собора.
Поясню для тех, для кого это просто набор цифр и древних имен. В 34-м апостольском правиле говорится, что епископы страны, народа, территории (тут уже будут расходиться мнения) должны знать первого между собой, без которого они не должны никак действовать, и который без них, без согласия с ними тоже не должен действовать. Это правило выразило тенденцию, которая проявилась в историческом развитии Церкви, от поместных общин до Патриархатов.
Как писал наш великий русский церковный историк Василий Васильевич Болотов, собственно, так шло развитие Церкви. Местные общины формировались в округа, потом формировались митрополии, из митрополий возникли Патриархаты. К IV веку установилась система пяти крупнейших Патриархатов, которые были в империи ромеев, в Римской империи.
Затем произошло некое расхождение двух экклезиологий – восточной и западной. Западная экклезиология в итоге выкристаллизировалась в папизм – безоценочное каноническое определение, которое утверждает, что Церковь пережила всю эту самостийность и автокефалии, и что не нужно никаких самоуправлений и автокефалий, что есть один епископ, которому, в конечном итоге, все подчинены.
Собственно, католическая экклезиология на сегодня представляет из себя именно такую структуру – в ней нет автокефалий, в ней не может быть самоуправляемых регионов. Мы же считаем, что истинное церковное предание хранится во Вселенском православии. Развитие тенденции к определению главенствующего епископа промыслительно остановилось на уровне Поместных Автокефальных Церквей. Каноническое развитие не привело к возникновению единого абсолютного главы в рамках Вселенского христианства. И это не случайно, если смотреть на христианское понимание истории.
А в Константинополе, после отпадения Римской кафедры и смутных веков, когда Константинополю было не до настояния на первенстве, возобладала тенденция к признанию особых прав и преимуществ (не таких, конечно, как у Римского Папы, но тоже, в общем, отличающих его от всех остальных) Константинопольского Патриарха.
Для нас первенствующий епископ – primus inter pares («первый среди равных»), для значительной части константинопольских богословов и епископов Константинопольский Патриарх – primus sine paribus («первый без равных; первый, кому никто не равен»). С этим подходом мы согласиться не можем. И если он вновь возобладает в позиции Константинопольского Патриархата – это, увы, грозит межправославным отношениям тяжелыми кризисами. Искренне надеюсь, что христианское трезвомыслие и осознание ответственности за Вселенскую Церковь у всех возьмет верх.
Одинаковые формулировки – противоположные смыслы
– Очень много говорится о единстве Вселенского православия, при этом мы видим, что существуют серьезные разногласия даже в процессе подготовки Собора. Как это соотнести?
– У нас очень трудная вера. Когда мы говорим, что мы верим в Единую Святую Соборную Апостольскую Церковь, мы, в отличие от католиков, не можем привести никакого институционального выражения, видимого в истории этого принципа. Что говорить, если последний Вселенский Собор был в VIII столетии, да и сам принцип соборности очень по-разному, очень переменчиво реализовывался уже и на уровне Поместных Церквей.
Когда-то в окружном послании восточных Патриархов 1848 года были сказаны боговдохновенные слова о том, что у нас ни Соборы, ни Патриархии не могли ввести ничего нового, потому что хранителем истины и благочестия у нас является сама полнота Церкви, сохраняющая за каждой Поместной Церковью, за каждым отдельным христианином дар свободы христианской веры. И поэтому, может быть, нам трудно прийти к Всеправославному, то есть, по сути дела, Вселенскому Собору.
Если мы остаемся на позициях последовательной экклезиологии, Всеправославный Собор выражает веру истинной Церкви, по отношению к которой иной христианский мир, конечно, не вовсе отделен, но есть его средоточие и та самая Церковь, которую не одолеют врата ада. Понятно, что даже на уровне онтологическом не может не быть противодействия такого рода встрече от врага рода человеческого.
Мы же христиане, мы должны понимать, что здесь не упирается всё в общественно-политические реалии, в частные амбиции, еще что-то. Здесь есть метафизическое противостояние. Что-то кажется на поверхности каким-то мелким – Антиохия и Иерусалим поссорились из-за катарского прихода, светское сознание скажет: «Ха-ха-ха! Древние Патриархаты, один приход – в Катаре, нефть, а они не могут собраться».
Но мы-то понимаем, что не зря это почему-то произошло именно сейчас. Или какие-то вопросы, может быть, высказываются в вещах относительно второстепенных – в позиции Грузинской Церкви по бракам или какие-то претензии к документу об отношении к межхристианскому миру – за ними стоит несколько более глубокая тревога, может быть, пока не осознаваемая до конца, ее нужно проговорить.
Те две разные экклезиологические тенденции, о которых я пытался сказать выше, наличествуют, и нужно, прежде чем собраться, что-то сделать, решить. Иначе это будет, прости, Господи, как на всякого рода экуменических собраниях, когда подписываются формулировки, которые устраивают всех, потому что в них можно вложить противоположные смыслы.
Чего мы должны избежать предельно – это того, чтобы всеправославная встреча, как бы ее ни назвать, от конференции, совещания – до Собора, не породила документов, которые можно будет подписать, вкладывая в них нетождественные смыслы. Упаси Бог от этого.
Согласие важнее конкретных документов
– Документы, которые предполагалось рассмотреть на Соборе, очень многих удивили своей бессодержательностью: тусклые, описывающие общеизвестные вещи. Было не очень понятно, что обсуждать. При этом часто встречалась мысль о том, что есть действительно серьезные проблемы. Что происходит, например, с молитвенным правилом, с епитимьей и причастием, с постами – на Богословских конференциях в Москве эти темы обсуждались очень интенсивно, помню, сербские епископы были недовольны, например, тем, что миряне должны поститься так же много, как епископы.
– Да, я тоже считаю, что епископы должны поститься больше всех. Я абсолютно убежден, что пример соблюдения постов должны давать нам епископы.
– Часто высказывается мысль о том, что если начать обсуждать реальные вопросы и предлагать какие-то практические решения, например, обсудить ту же длительность постов и разный график, разную строгость постов для мирян, клириков, епископата, то это приведет к расколу, и никто не хочет обсуждать какие-то насущные проблемы. Как тогда они должны обсуждаться?
– Эта проблема возникла отчасти из-за долгих десятилетий подготовки Собора. Действительно, если почитать то, что поднималось в 70-е годы, то даже те выносимые проекты документов, на мой взгляд, были куда как более жизненные, актуальные. Казалось бы, время было куда более сложное в церковно-политическом контексте, но там проговаривались вещи, которые сейчас отодвинуты. Почему? Потому что по ним не удалось согласиться.
Проблема подобного рода документов в том, что когда одни и те же люди или преемники вырабатывают их на протяжении долгого периода, они начинают видеть текст не снаружи, а изнутри. То есть их радует, что после того, как сто раз не удалось ничего подписать, мы, наконец, договорились о некотором согласованном тексте.
А то, как он видится снаружи, не всегда уже адекватно воспринимается. И я соглашусь, что проекты эти были не вдохновляющими, а скорее успокоительными. Скорее, их задачей было сказать: «Не бойся, народ Божий, нет никаких революций, нет покушений на древнее благочестие, не будет отмены постов, не будет введения всяких новизн».
Что, может быть, и актуально, потому что, действительно, задача избежать последствий в виде расколов – актуальнейшая задача и ответственность для всех, кто стоит при организации Всеправославного Собора. Это мы тоже никак не должны забывать.
Поэтому для меня главным было даже не то, что документы, в общем-то, выглядят скорее констатирующими, чем ставящими проблемы. Значительно более важным, на мой взгляд, является то, чтобы соборная практика была возобновлена. Потому что, даст Бог, если после преодоления нынешних проблем Собор всё-таки состоится – сейчас, или через год, или через пять лет, или через десять лет – всё же то, чего не было тысячу с лишним лет, будет возобновлено.
И это само по себе принципиально важно. Мне кажется, сейчас куда важнее конкретных документов, которые могут быть приняты при первой встрече, само по себе договориться. Но только по-честному договориться, что на таких-то принципах всеправославные собрания, которые мы когда-то сможем именовать Соборами, возобновляются. Я думаю, к этому все стремятся. Об этом нужно молиться, и я думаю, что нет ни одной Поместной Церкви, которая бы этого не хотела. Но если сейчас обнаружилось, что те или иные недоговоренности остались, надо их снять до того, как встречаться на Соборе.