Религиозное подполье в туберкулезном диспансере
– Из какой вы семьи?
– По маминой линии мы принадлежим к древнему роду Голицыных. Недавно узнал от ученого-археографа Бориса Николаевича Морозова, что Голицыны – потомки святого великого князя Дмитрия Донского. А это значит, что мы в родстве и с еще более ранними святыми – благоверным князем Даниилом Московским и благоверным князем Александром Невским.
А вообще мои родители были фронтовиками, оба инвалиды войны. Мама пережила арест и расстрел первого мужа, свой арест, смерть детей в оренбургских степях. Родители не были церковными людьми, и Церковь для меня открылась без чьей-либо помощи. На лето мама с отцом устраивались работать в пионерский лагерь, а я там отдыхал. Хотя воспринимал лагерь не как отдых, а как муку каторжную. Любой социум меня пугал, особенно откровенно пионерский.
Четырехлетний Валя Дронов с мамой. Москва конца 50-х
Родителям иногда удавалось поселить меня вне отряда, и я тогда мог не посещать лагерные мероприятия, был свободен и бродил по окрестным лесам, набредал на заброшенные церкви. Тогда много их стояло в полуразрушенном состоянии, и я лазил по этим руинам. И даже пребывая в таком виде, храмы продолжали быть источником необычайной божественной энергии. И я стал ее ощущать, не понимая толком, что это такое. Мне было тогда лет 14-15. Я стал в Москве ходить по храмам. Сначала было просто интересно, потом возникло ощущение иной жизни, иного мира, а затем произошла встреча с Богом.
После восьмого класса я собрался поступать в семинарию, сказал об этом родителям. Они сильно запричитали. Мама с отцом не были атеистами, но священники казались им изгоями. Разве такую жизнь пожелаешь своему ребенку? И я пожалел родителей, окончил 10 классов, затем получил экономическое образование. Оно мне потом пригодилось как священнику.
– В студенчестве вы активно участвовали в создании подпольного молодежного религиозно-философского семинара, идейным вдохновителем которого был Александр Огородников – будущий общественный деятель, лидер Христианско-демократического союза России. Как вы с ним познакомились?
– Случайно, в букинистическом магазине. У него была очень яркая и привлекательная внешность: длинные волосы, всегда ходил в солдатской шинели, открытое приветливое лицо. Поэтому он меня и заинтересовал и я подошел к нему познакомиться.
– Как удалось в Москве начала 70-х годов затеять тайные религиозные собрания?
– Наши встречи проходили в туберкулезном диспансере на проспекте Мира, где Саша Огородников работал сторожем и дворником. Он там и жил в маленькой сторожке. Главврач знал, что по ночам в возглавляемом им учреждении собирается десятка три молодых людей, но покрывал. Мы изучали богословие и христианскую философию, читали запрещенную литературу, самиздат. Семинар просуществовал пять лет, в 1976 году власти нас всё-таки разогнали.
Серьезней всех досталось Огородникову, получившему большой по тем временам срок за антисоветскую агитацию. Расправлялись и с другими. Меня, к примеру, сбила машина на Ленинградском проспекте поздно вечером. Были сильные переломы. Спасло то, что мимо проезжала скорая помощь и меня в бессознательном состоянии отвезли в находящуюся неподалеку Боткинскую больницу. Мой отец пытался расследовать это дело, но ему намекнули, что лучше этим не заниматься, а то я останусь без оплаты больничного, что было существенно, поскольку я больше года лежал.
Еще до разгрома семинара я попал в психушку, где мне установили диагноз, который дословно звучал так – вялотекущая шизофрения с маниакально-депрессивным психозом на органически измененном религиозном фоне, после чего я становился недееспособным.
Протоиерей Валентин Дронов
Протоиерей Валентин Дронов родился в Москве в 1953 году. Получил высшее финансово-экономическое образование. Работал в научно-исследовательском институте рыбного хозяйства, в архитектурно-реставрационной мастерской ГлавАПУ. В 1970-е годы был активным участником и одним из организаторов московских молодежных религиозно-философских семинаров Александра Огородникова.
В 1981 году рукоположен в священники. Окончил Московскую духовную семинарию. Служил на приходах Белгородской, Калужской и Московской областей, в Свято-Духовом монастыре Вильнюса, в Московском Даниловом монастыре. С 1997 года – настоятель церкви Владимирской иконы Божией Матери села Быково Раменского благочиния Московской епархии.
Поэт, получивший благословение на творчество от Надежды Яковлевны Мандельштам. Его стихи печатались в самиздате, в парижской газете «Русская мысль». Писал о православных основах творчества Даниила Андреева. В 2004 году вышла его книга «Наташина азбука» о духовном воспитании детей.
Шизофрения – болезнь заразная
– Много написано о том, как в брежневские времена людей упекали в психушки. Расскажите, как в вашем случае это происходило.
– Это был 1973 год. Я еще учился в институте, и у меня была отсрочка от армии. Вдруг меня вызывают в районный военкомат и вручают направление на психиатрическую экспертизу. В недоумении я говорю, что хочу служить в армии и не собираюсь косить. Но мне отвечают, что всё равно надо пройти эту экспертизу. Я никуда не пошел. Тогда меня вызывают уже в прокуратуру, где снова мне вручают то же направление, и я опять уверяю в своей готовности послужить родине. И не иду на экспертизу. И вот уже я приглашен в деканат, где на моих глазах перечеркивают мою зачетку и говорят, что пока я не выполню требование военкомата, к экзаменам меня не допустят.
Знакомые юристы мне сказали, что я могу подать в суд на деканат и выиграть дело, но как потом там учиться? И я был вынужден пойти в районный психоневрологический диспансер, где за мной захлопнулись двери на два месяца. Я попал в 15-ю психбольницу на Каширке, где познакомился с врачом-садисткой с дивной фамилией Нарышкина и выписался оттуда с диагнозом вялотекущая шизофрения.
На Соловках. 70-е
– То есть вам выдали волчий билет, и все пути в жизни у вас были перекрыты. Как получилось себя отстоять?
– С Божией помощью. Несколько лет у меня ушло на снятие диагноза. Помогли мне в этом врачи-психиатры Этелий Филиппович Казанец и его супруга Нелли Евгеньевна. Казанец был в те годы известным ученым, он опубликовал небольшую книжечку «Загадка шизофрении» тиражом в 2 миллиона экземпляров, где доказывал, что эта болезнь вирусного происхождения и она заразна. И прежде чем ставить такой диагноз, надо найти у больного вирус. Книжка стала настоящей бомбой.
Так вот, супруги-врачи посоветовали мне засыпать письмами главного психиатра Москвы с просьбой пересмотреть мой диагноз. Раз, другой, третий не ответит, а потом ответ придет. Так всё и произошло. И когда меня вызвали на комиссию московского городского психиатра, они меня научили, как отвечать на вопросы, которые мне будут задавать, чтобы доказать мое психическое нездоровье. И я с успехом выдержал атаку собравшихся человек пятнадцати психиатров.
Один вопрос был настолько коварен, что только с Божьей помощью я смог на него ответить. Меня спросили: «Валентин Зиновьевич, в истории вашей болезни написано, что вы лежите подолгу на кровати, читаете и конспектируете философскую литературу и что вы религиозны. Вы религиозны?» Вопрос был на грани. Как бы не отречься от Бога! И тут я понимаю, что Господь мне помогает самой формулировкой вопроса. Если бы меня спросили: «Вы верите в Бога?», то как я могу сказать, что нет? Это отречение. Или спросили бы, хожу ли я в церковь? Я бы сказал: нет. Тоже ложь. И вдруг вот такая формулировка вопроса: вы религиозны? И в этот момент я вспоминаю слова Священного Писания, где сказано: «Никогда не называйте себя религиозными людьми. Какие вы религиозные? Вы так вот… камни…» И я отвечаю – нет.
Меня удаляют из кабинета, и около двух часов я жду итога экзекуции. И узнаю, что диагноз шизофрении с меня снят. И я снова становлюсь полноправным человеком. Могу водить машину, ехать за границу, поступать в аспирантуру, в семинарию. Любой сосед уже не сможет позвонить в милицию и сказать, мол, он вот хулиганит, заберите его. И они приезжают и увозят меня куда угодно, что было возможно с моим диагнозом.
Вещий сон
– И как вы распорядились своей свободой?
– Несмотря на восстановленную мою полноценность, было понятно, что в семинарию меня всё равно не возьмут: москвич, с высшим образованием. КГБ, контролировавший тогда прием в семинарию, таких не пропускал, поэтому я даже и не стал пытаться. И мы с моим другом Володей Волгиным, известным нынче московским священником, а тогда – алтарником отца Александра Меня, уезжаем в Курскую область, к архиепископу Хризостому, очень активному епископу, который старался заполнить пустующие с хрущевских времен приходы священниками. Он обильно рукополагал людей из Москвы. Володя был с ним знаком и рукоположен, и я какое-то время был у него псаломщиком. Потом владыка Хризостом и меня рукоположил и направил служить в Белгородскую область, в слободу Ольшанка.
Вскоре после рукоположения
В то время Володя Волгин познакомил меня с отцом Иоанном Крестьянкиным. Перед моим рукоположением я часто к нему ездил в Псково-Печерский монастырь. В один из моих приездов он благословил меня четками, что означало, что всё-таки я буду священником. Когда я служил в Ольшанке, то продолжал ездить к отцу Иоанну и к каждой поездке собирал список вопросов по своему начинающемуся священническому служению.
Как-то рассказываю ему: «Ко мне на исповедь приходят колхозницы, я им задаю разные вопросы, в том числе спрашиваю: чужого не брали? Они мне отвечают, нет, батюшка, не брали, разве что в колхозе только. Но это разве грех? Как мне быть, отец Иоанн?» Он мне говорит: «Батюшка, увещевайте, увещевайте». – «В увещеваниях упорствовать или как-то так?» – «Если вы будете упорствовать в этом, то в следующий раз приедете ко мне с орденом Трудового Красного Знамени». – «Понял, отец Иоанн».
С епископом Василием (Родзянко) в Америке
В Ольшанке верующие молились в деревянном сарайчике, который им был выделен после того, как при Хрущеве взорвали огромный собор. Мне удалось построить каменное здание церкви, что было по тем временам делом небывалым. Официально я делал ремонт этого сарая. А на самом деле, отступая по 2-3 метра в разные стороны, мы строили кирпичные стены. И когда дело дошло до купола, разразился вселенский скандал. Все работы прекратились. А строили в основном мои друзья из Москвы, потому что местные не брались.
Я всё ломал голову, как бы мне всё-таки достроить храм. Я понял, что надо писать в Москву, в Совет по делам религии. И мне приснился во сне текст письма с фразой, которая потом облетела все окрестности. Я писал, что с такого-то времени община на жалкие крохи ведет ремонт молитвенного дома, в котором очень душно, темно, мы падаем в обморок и теперь, когда ремонт уже близится к завершению, власти запретили нам возведение вентиляционно-светового барабана, характерного для всех зданий культового типа. Слово «купол» в письме отсутствовало. Придумать это невозможно, это может только присниться. Под письмом были подписи знатных доярок, ветеранов труда. Из Москвы вскоре пришел ответ, в котором чихвостили местное начальство за то, что оно издевается над ветеранами труда, не разрешает им вентиляционно-световой барабан установить.
У своего портрета работы Александра Шилова
Мне этого письма не простили, меня протащили и в местной прессе, один мужик в меня даже стрелял, но промахнулся. И в итоге владыка сказал, что он меня отпускает, чтобы я уезжал от греха подальше.
Я перешел служить в Калужскую область. Активность моя зрела и бурлила. Получалось, что во всех битвах с советской властью я выходил победителем. Но Калужская область была очень коварная. Калуга идеологически всегда была передовая. Там трудился очень энергичный уполномоченный по делам религии по фамилии Рябов. Про него рассказывали, что он в свое время лично расстреливал сестер Шамординского монастыря. И он был очень недоволен, что калужский владыка Илиан назначил меня на приход, который он собирался закрыть.
Это было село Передоль, недалеко от Обнинска. В самом Обнинске храма не было, и обнинские ученые стали ездить ко мне. Религиозная жизнь Передоли стала активизироваться. В местной газете вышла статья, критикующая власти за провал в атеистическо-воспитательной работе среди населения. И владыка вынужден был вывести меня за штат, его заставил это сделать уполномоченный.
С поэтом Андреем Вознесенским отца Валентина связывала многолетняя дружба.
И я решил постричься в монахи и уехал в Вильнюс, в Свято-Духов монастырь. Всё замечательно складывалось, но возникла неожиданная сложность. В Литве тоже был уполномоченный по делам религии, который стал откровенно вербовать, сказав, что мой переезд из Москвы и зачисление в братию Вильнюсского монастыря возможны только после моей подписки о сотрудничестве с местным КГБ. Было обидно пройти через калужского, белгородского, московского уполномоченных и вдруг в Вильнюсе с ними снюхаться. Я отказался, и таким образом путь в монахи в этом монастыре мне был перекрыт.
Полгода всё же я прожил в этой обители. Познакомился с интересными людьми, среди которых был отец Антоний Черемисов (ныне митрополит Орловский), которому предложили переехать в Москву благочинным в только что открывшийся Данилов монастырь, и он меня взял с собой. Так я вернулся в Москву и поселился в Даниловом монастыре. Два с половиной года я служил в этом монастыре, готовясь к постригу, но он так и не состоялся. Однажды я там встретил владыку Сурожского Антония (Блюма), который мне сказал, что надо ждать монашеского пострига, иногда и долго, что он сам тоже долго ждал, и чтобы я не сокрушался.
Двадцать КамАЗов битых бутылок
Между тем меня пригласили в Московскую епархию и предложили восстановить еще один храм – в Раменском. Это был огромный Троицкий собор в центре города, в котором в ту пору располагались макаронная фабрика и пивной завод. Гигантское пространство, я когда его увидел, был ошарашен. Там уже зарегистрировали общину, и верующие просили прислать им батюшку. К ним приезжало много священников, и все отказывались. Что-то меня толкнуло, и я решил, что еще один храм восстановлю и тогда уж уйду в монастырь. А мир держит, не так просто в монастырь убежать.
Меня назначили настоятелем этого собора, и пошла моя работа хозяйственника. Только одних битых бутылок больше двадцати КамАЗов вывезли. Храм был восстановлен и открыт, но, не дожидаясь завершения работ, меня перевели в Быково восстанавливать Владимирский храм, памятник архитектуры работы великого Баженова, где с 1997 года я и тружусь.
И вот какие знаки Господь посылает. У моей мамы был друг, с которым чуть было не состоялся брак, это архитектор и искусствовед Георгий Иванович Гунькин. Мама мне рассказывала, что он в свое время производил архитектурные обмеры одной церкви под Москвой и упал с лесов, сломал руку и ногу, долго был нетрудоспособным. И тут недавно я узнаю, что произошло это в Быково. Гунькин вместе с Грабарем обмеривали церкви перед их возможным уничтожением. Так они спасли много храмов, в том числе и Владимирский храм в Быково. Они его зарисовали и исследовали, и пришли к выводу, что это Баженов.
