Протоиерей Владимир Новицкий: Страдали ли святые психическими болезнями?
Протоиерей Владимир Новицкий родился в 1963 году. Окончил Первый московский медицинский институт, до 1998 года работал в Московской областной клинической психиатрической больнице. В 1998 рукоположен в диаконы, в 2000 в священники. В 2005 году окончил ПСТГУ. Служил в храме бессребреников Космы и Дамиана в Космодемьянском, в ноябре 2013 назначен настоятелем храма святителя Николая у Соломенной сторожки.
Психиатрия ближе к нематериальному
– Отец Владимир, вы из семьи психиатров. Никогда не сомневались в том, что хотите продолжить семейную традицию?
– Скорее, это подразумевалось. В школе я еще не готов был думать о призвании. До призвания, видимо, надо дорасти, созреть, получить какое-то Божие указание.
Но, может, и семейная династия врачей – тоже Божие указание? Я с детства слышал разговоры о работе, о больных, о проблемах в больнице. Помню, что родители очень сочувственно и внимательно относились к больным.
Вообще, психиатрия в те годы была теплая. Конечно, при обострении душевного заболевания человека могли без особых разговоров госпитализировать, но персонал в больницах отличался теплотой. Особенно младший персонал – нянечки заботились о больных, как мамочки о детях, от души! Да и сестры были очень хорошие, и врачи.
Семейная атмосфера царила в больнице. Такой я ее запомнил и по студенческой практике, и по началу своей врачебной деятельности.
В институте я уже по-настоящему заинтересовался психиатрией, зачитывался книгами по общей психопатологии, клинической психиатрии. А какие лекции по этим предметам читали нам профессор Урсова, профессор Жариков! Видимо, душа уже тогда была настроена на помощь тем, кто имеет душевные травмы, страдает от этого. Господь настраивал.
Ведь это только на первый, поверхностный взгляд может показаться, что что-то в жизни сложилось случайно, по инерции. На самом деле, конечно, Господь ставит человека в те условия, в которых он может полнее раскрыться. Меня Господь привел в психиатрию – на дорогу, хорошо знакомую и понятную нашей семье. У меня и старший брат стал психиатром, и племянник, и сын.
Психиатрия находится на стыке материального и нематериального, даже ближе к нематериальному. А немногие, особенно в юности, довольствуются только земным.
«Душа человеческая по природе христианка», она стремится к вышнему. Поэтому когда обсуждаются какие-то внутренние тайны человека, душевные перипетии, особенности человеческих переживаний, заболеваний, это задевает, вызывает интерес. У меня, по крайней мере, вызывало.
После института я закончил интернатуру в Московской областной психиатрической больнице, что на улице 8 марта, и проработал там до 1998 года.
– Вы говорите, что психиатрия находится на стыке материального и нематериального, и сегодня, наверное, многие психиатры с вами согласятся. Теперь всем известно, что профессор Мелехов был верующим человеком, его книгу «Психиатрия и проблемы актуальной духовной жизни» изучают в семинариях. Но писал он ее в стол и вряд ли тогда афишировал свою веру. В целом же, как я понимаю, советская психиатрия, как и всё советское общество, была материалистическая?
– Мне кажется, материалистически на всё смотрели невропатологи и нейрохирурги, а психиатры были над этим. Ведь в психиатрии очень специфическая методика: невозможно провести эксперимент с психикой, невозможно потрогать, пощупать, невозможно по полочкам разложить симптомы – их можно только описать, но материалистически мы этого доказать не можем.
Всё основано на опыте и, прежде всего, на интуиции. Интуиция, с одной стороны дается Богом – когда человек работает с душевнобольными, ему необходима интуиция, чтобы им помогать, – с другой стороны, за время работы утончается, совершенствуется.
– Но осознанно верующих, церковных людей среди психиатров в то время было немного?
– Совсем немного. В первые годы своей работы я не встречал верующих людей. Но изменилась ситуация в стране, и в начале 90-х у некоторых моих коллег появился интерес.
С заведующей нашим отделением, Ольгой Александровной, мы даже вместе, бок о бок, шли к вере. И еще одна заведующая стала серьезно интересоваться вопросами веры. Мы сблизились на этой теме, общались по душам, делились своими переживаниями, искали чего-то нематериального, питающего душу.
Крестился я в 1991 году, в 28 лет. Тогда не очень готовили к крещению, я сам готовился, но скорее на эмоциональном уровне. Конечно, уже имел какие-то общие представления о Церкви, о Христе, о Троице, но больше было не понимания, а внутреннего желания приобщиться к чему-то глубокому, сокровенному, настоящему. Трудно это объяснить.
Теперь я вспоминаю, что уже в 20 лет почувствовал такую жажду, сначала она проявлялась в интересе к художественной литературе. После института, а закончил я его в 21 год, первые полгода работал в приемном покое, прием там начинался часов в 11–12, а рабочий день – в 9. Вот я приходил к 9 и до 11 читал.
Зачитывался Толстым, Достоевским, другими писателями. Очень нравился Вересаев. Он по взглядам ближе к толстовству, но меня тогда всё интересовало, душа искала.
Просто в метро человек читал в газете про Оптину
– После крещения вы сразу стали ходить в храм, воцерковляться?
– Нет, не сразу. От самого крещения были очень сильные впечатления, хотя само таинство прошло, как мне показалось, быстро, я не читал чинопоследования и вообще мало что понял, но, помню, после крещения вышел из храма и пошел по какой-то дорожке к автобусной остановке. Солнце светило, небо было голубое!
Но дело не в погоде, не в природе, а в том, что я тогда впервые испытал благодатную радость – хотелось летать! Не отдавал себе отчета в том, что произошло, почему радуюсь, но радовался. И такая радость продлилась несколько дней, а удержать ее не удалось. У меня тогда не было верующих друзей, наставников, и я вернулся к обычной мирской жизни, растерял всё, что получил на крещении.
Но через полгода в мою жизнь удивительным образом вошла Оптина пустынь. Просто увидел в метро человека, читающего газету, а там что-то было написано про Оптину пустынь. Заинтересовало сочетание слов, а когда узнал, что это название монастыря, захотел съездить в монастырь, посмотреть, как и чем живут там верующие люди.
Поехал на подворье Оптиной пустыни, купил билет на паломнический автобус. Зима (не помню, январь или февраль), едем, уже стемнело, вижу какой-то Козельск, где никогда не был, и думаю: «Господи, куда я еду, зачем, чего хочу узнать, что приобрести?» Кругом всё непонятное, незнакомые люди: женщины в платочках, в длинных юбках, какие-то ушедшие в себя мужчины.
В самом монастыре я тоже мало что понял и вообще за день, проведенный там, устал и физически, и душевно, но интуитивно почувствовал, что есть здесь какое-то зерно, надо только потрудиться, чтобы найти его. Понял, что хочу сюда вернуться, и месяца через два-три действительно вернулся, прожил уже неделю – у меня был отпуск.
Тогда я еще раз пережил благодатный опыт. Впервые исповедовался, причастился, встретился с удивительными людьми – со всей России, точнее, еще со всего Советского Союза приезжали туда самые разные люди: семейные, одинокие, образованные, простые. Все горели и заражали друг друга этим горением!
Спать приходилось на полу на матрасах, но нас не интересовали бытовые условия, а хотелось подольше побыть там, оставаясь в этой радости. Где только ни трудились – и в просфорной, и на лесоповале, – но любая работа была в радость, усталости я не чувствовал.
После той поездки стал раз в месяц ездить в Оптину на выходные, без этого я уже не мог. Когда приезжал в Оптину, душа раскрывалась, снова начинались благодатные переживания, но трудно было сделать окончательный выбор, чтобы отсечь все свои привычки и стать христианином.
Не знаю, как долго продлилась бы эта внутренняя борьба, но убийство оптинских монахов потрясло меня. Ужасно было видеть кровь, но главное – меня эта трагедия потрясла духовно.
«Кровь мучеников – семя Церкви», – писал Тертуллиан. По себе могу сказать, что если бы не кровь мучеников, я, может, и не смог бы сделать над собой последнее усилие. А тогда, после Пасхи 1993 года, я вернулся из Оптиной другим человеком.
Стал ходить в храм уже не от случая к случаю, а регулярно. Сначала в разные: в храм Владимирской иконы Божией Матери в Куркино (где крестился), на подворье Оптиной пустыни, в храм Петра и Павла в Химках – жил тогда рядом.
А потом зашел в храм Космы и Дамиана в Космодемьянском. Его только начали восстанавливать, служба шла в небольшом помещении, которое трудно было назвать храмом. Увидел настоятеля, отца Сергия Куликова. Он с такой любовью, так внимательно выслушивал исповедующихся, что я понял: здесь, как в Оптиной, такой же дух! И стал ходить туда.
Жития святых – рассказы о психически здоровых людях
– Воцерковление как-то помогло вам в работе, что-то изменило?
– Конечно. Я смог немножко по-другому посмотреть на душевные заболевания, увидел, что во многих случаях можно помочь не только лекарствами, но и духовным советом.
И часто это помогало – у людей, которые начинали ходить в храм, исповедовались и причащались, значительно сглаживалась симптоматика, ремиссии становились длиннее, качественнее, уходили тяжелые синдромы. Болезнь уже не довлела над ними.
– Религиозность при психическом заболевании может быть здоровой стороной личности, которая помогает бороться с болезнью, а может быть в рамках общего бреда. Об этом писал и профессор Мелехов.
– Ну, во втором случае это не религиозность, а психопатология. Религия – это связь с Богом. Когда человек находится в общении с Богом, он не может быть душевнобольным.
Есть ли душевно здоровые люди? Ведь все мы имеем свои особенности, немощи, какие-то отклонения. Наверное, есть – святые. Жития – это рассказы о психически здоровых людях. Ни один святой не страдал психическим заболеванием.
– У святителя Тихона Задонского бывали депрессии.
– Может, бес уныния искушал, но это не клиническая депрессия, которой занимается психиатрия. Не то заболевание, которое охватывает человека и полностью подчиняет его себе.
– Понятно, что религиозность в рамках бреда – религиозность только по форме, но ведь эта форма может ввести окружающих в заблуждение. Человек использует церковную терминологию, осеняет себя крестным знамением, читает наизусть молитвы.
– Врача в заблуждение не введешь – профессионал умеет отличить болезненные проявления личности от здоровых. Ну а когда понимаешь, что Бог есть Любовь, легко увидеть другой дух там, где любви нет. Если человек с кем-то борется, от кого-то убегает, кого-то боится, понятно, что это другой дух, не Божий.
Бывают случаи и явной духовной болезни, одержимости. Пришла ко мне как-то больная, села передо мной и говорит: «Уберите икону». А она ее не могла видеть – икона стояла за стопкой книг. Естественно, я не убрал. Потом у нее был приступ с явными признаками беснования – она упала, кричала. Душевнобольные могут нести в себе и дух нечистый.
– А бывает, что психиатры-неофиты отрицают медицинские аспекты болезней, подменяют консультацию катехизацией – мол, ваша депрессия от грехов, срочно идите причащаться?
– Думаю, профессионал не будет так категоричен. Есть же врачебный опыт, очевидно, что при многих состояниях необходимы различные лекарства, которые действительно помогают. Ни психотерапия, ни духовная жизнь не отменяют медикаментозное лечение, если оно необходимо.
Человек же не дух бесплотный. Были бы мы духи, тогда не нужны были бы лекарства, да и пища. А поскольку мы состоим из духа, души и тела, должны и словом помочь человеку, и пищу ему дать, и, если надо, назначить лечение.
Не представлял, что такое священническое служение
– Когда вы решили принять сан?
– Первый посыл я получил от своего духовника протоиерея Михаила Труханова. Удивительный батюшка, исповедник, 15 лет провел в лагерях. Сейчас уже, к сожалению, покойный. Впервые я попал к нему через знакомых врачей. Он собирал интеллигенцию, проводил духовные беседы.
Однажды он попросил меня остаться. «Владимир Владимирович, я хотел, чтобы вы были с нами, но не просто за этим столом, но нашим собратом», –сказал он (хотя я был еще совсем молодым человеком, он всегда обращался ко мне на «вы» и по имени-отчеству).
Я тогда еще серьезно об этом не помышлял. Уже позже мы с приятелем мечтали, как станем священниками, будем служить (приятель тот сейчас послушник на Афоне). Неофитские мечтания! Я же не представлял, что такое священническое служение. Но было сильное желание.
Понятия не имел, как это желание осуществить, к кому обратиться. Помог отец Сергий Куликов, у которого я алтарничал. Когда я стал ходить в храм Космы и Дамиана, он меня заметил (я был молодой, высокий), познакомился и вскоре позвал в алтарь. В 1998 году меня рукоположили в диаконы, в 2000 в священники, и до прошлого года я служил с отцом Сергием.
– При храме Космы и Дамиана есть очень хорошее сестричество. По чьей инициативе оно было организовано?
– По нашей с отцом Сергием. Когда мы начинали, православных сестричеств было очень мало: при Первой градской больнице у отца Аркадия Шатова, у отца Димитрия Смирнова, вот, наверное, и всё. Но мы решились, отец Сергий благословил меня быть духовником сестричества.
Мы опекали и духовно окормляли пансионат для престарелых (около шестисот человек), госпиталь для военнослужащих, Химкинскую психиатрическую больницу, военный госпиталь, ходили в тюрьму, была у нас и патронажная служба.
В прошлом году меня назначили настоятелем храма святителя Николая у Соломенной сторожки, и здесь тоже организовали сестричество, у нас уже 15 сестер. Две сестры из храма Космы и Дамиана пришли сюда со мной, они и помогли мне привлечь молодежь.
Опекаем и окормляем больницу, в которой я проработал 12 лет. Многие там меня помнят. В больнице есть домовый храм мученика Вонифатия, в нем служит отец Максим Обухов из прихода отца Димитрия Смирнова, а мы ходим в разные отделения.
Встречают нас тепло и больные, и персонал. Чувствую себя, как на приходе: люди задают адекватные вопросы, исповедуются. Врачи и сестры отмечают, что после молебнов в отделении становится тише, прекращаются громкие разговоры, хождение.
Не каждый станет специально заниматься душевнобольными людьми, но на любом приходе в любую минуту священник может столкнуться с таким человеком, и ему надо будет отделить духовное от психического.
Поэтому я считаю, что священнику необходимо знать азы психиатрии, и хорошо, что теперь в семинарии преподают пастырскую психиатрию. Очень нужный предмет! Ну и, конечно, надо знать святоотеческие каноны и, главное, любить людей, видеть в каждом образ Божий. Тогда всё получится.
Это же касается и мирян. Мы по четвергам собираемся с сестрами на чаепитие, обсуждаем духовные проблемы. Три сестры у нас в штате как социальные работники, остальные волонтеры, помогают в свободное время. Но самое главное – все сестры дружат.
Только когда люди умеют дружить, имеют любовь между собой, они смогут помочь другим. А без любви, какие бы профессионалы ни работали, всё развалится.
Беседовал Леонид Виноградов
Фото: Ефим Эрихман
Видео: Виктор Аромштам
