Мы не знаем, в каком мире они будут жить
– Меняются ли задачи родительства от поколения к поколению?
– Основная проблема сейчас, что родители не знают, на что смотреть. Никто из нас, взрослых людей, не знает, в каком мире будут жить наши дети. Ситуация, на мой взгляд, уникальная: широкие массы народонаселения, в том числе и России, отлично понимают, что мы не знаем, каким будет мир через 20 лет.
Катерина Мурашова
Понимаете, когда родилась и росла я, рассматривалась дихотомия: старались подготовиться к двум вариантам. Первый вариант, неблагополучный, – ядерная война, и мы все погибнем. Нужно было учить детей выживанию. Второй вариант, благополучный, который рассматривался взрослыми и транслировался нам: завоевание космического пространства. Гагарин полетел прямо перед моим рождением, вот уже состыковался «Союз-Аполлон», вот уже американцы на Луне, вот уже ползает наш луноход.
– И тогда все хотели стать космонавтами.
– Да, это был контекст. Не сбылось ни то, ни другое. Полеты на Луну остались феноменологией, никакого бурного развития космической отрасли не произошло, в ядерной войне мы с вами, слава Богу, тоже не погибли. Люди поняли, что они не могут ничего предвидеть. А случилось то, чего никто не предвидел: ухода в виртуальный мир не было в советской и в зарубежной фантастике. Мы, возможно, первое поколение, которое воспитывает детей и внуков и понимает, что мы не знаем, в каком мире они будут жить.
– Значит, нужно учить детей быть готовыми ко всему, определенной гибкости?
– А я точно так же не знаю. Может быть, мы все достигнем точки сингулярности, может быть, мы все ляжем в ванночки, как в фильме «Матрица», отправившись в мир 37D, и этот реальный будет не особо нужен. А может быть, будет новый виток, и мы таки выйдем в космос. И ядерную войну я бы не исключала.
И, конечно, задача родителей очень изменилась, она фактически сейчас стала – «пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что».
У родителя в голове сейчас: «Я вроде должна его как-то воспитывать, я должна его чему-то учить, от чего-то предостерегать, различать добро и зло». Но даже понятия добра и зла меняются прямо на глазах.
То, что было уголовно наказуемым во времена моего детства, сейчас считается магистральным путем развития цивилизации.
– Например?
– Спекуляция. Это была статья в уголовном кодексе той страны, в которой я росла. Перепродажа – это теперь бизнес и, на мой взгляд, самый динамично развивающийся: все всем пытаются втюхать.
– Тогда кто сейчас – «хороший родитель»?
– Это очень серьезный вопрос. Мы не можем научить ребенка всему: чтобы он был готов и в космос, и в ванночку, слушать других и подчиняться, и одновременно быть независимым и креативным. Это невозможно, очевидно. Поэтому родители, исходя из того, что им известно, должны построить модель мира, в котором, как они думают, будут жить их дети. Вычислить, что нужно для этого мира, некий набор качеств и навыков.
Например, родитель считает, что в мире, в котором будут жить его дети, все будут делать роботы, а люди будут давать то, что робот сделать не может: высокую духовность и эмпатию. Очевидно, чему надо учить своих детей, правда? Или, например, родитель – катастрофист, он считает, что мир катится к катастрофе, и вполне возможно, что эта катастрофа случится в период жизни его или его детей. Чему он учит детей? Тоже понятно: вещам, связанным с выживанием, например, работе в команде, умению физически прийти на помощь, оказанию первой помощи. Умение делать искусственное дыхание, а также умение понимать других людей, считывать их чувства и правильно реагировать ребенку пригодятся.
Ребенка можно научить, например, быть хорошим семьянином. Есть такой способ обучения, один из базовых в природе, – это имитация. Родитель должен демонстрировать ребенку прекрасную, любящую, гармонично развивающуюся семью и надеяться, что ребенок путем имитации что-то подобное сделает. Если ребенок не сделал, то единственное, что может сказать себе родитель, сидя перед зеркалом: «Я плохо показывал». Больше ничего.
– А главный принцип родительства – можно его как-то обозначить?
– Стараться как можно меньше врать. Заметьте: я не говорю: «Не врать», просто потому, что это невозможно. Мы – довольно лживые существа, мы лжем все время. Делать сознательные усилия, стремиться не врать. Словами врать плохо, но выносимо. Совсем плохо, если родители врут чувствами. Демонстрируют не те чувства, которые на самом деле испытывают.
– И ребенку, соответственно, не дают права на его чувства?
– Да! Ребенок путем имитации не может найти свой путь экспрессии чувств, и это очень отражается на формировании личности. Сейчас от этого мир отходит, но стандартный, многолетний вариант: «Показывать свои чувства неприлично». То есть если ты особенно ярко экспрессируешь свои чувства, причем все равно какие, положительные или отрицательные, это снижает твою ценность на рынке невест, на рынке рабочих.
Фото: freepik.com
Мальчики вообще никакие чувства проявлять не должны. Девочки какие-то могут, но в очень ограниченных рамках. Сейчас от этого отходят, хотя в этом, как и во всем, есть здравое зерно. Человек, который свободно выражает все свои чувства, это тоже, в общем, сомнительно. Но маятник качнулся в другую сторону. И хотя утверждение «твои чувства имеют право на существование» имеет свою ценность, тотальная идея ношения с чувствами как с писаной торбой, особенно с чувствами детей, тоже приводит к дезадаптации.
Пряники раз в неделю, кружки по потребности
– А как найти баланс? Вот я – мать, у меня только-только родился ребенок, я уже решила, что буду осознанным родителем, всего начиталась, знаю, что можно выражать свои чувства, обозначать их. И теперь думаю, что, если скажу: «Нет, ты будешь манную кашу, как я приготовила, а не овсяную, как ты хотел» и не посчитаюсь с его чувствами по поводу каши, у ребенка будет травма на всю жизнь. И я этих детских травм – возникающих в моем воображении – очень боюсь.
– Дело в том, что, если вы уже решили стать осознанной матерью, будьте любезны, начните с себя. Осознайте, какой уровень свободы вы собираетесь дать своему ребенку.
Во-первых, осознайте, что все равно уровень его свободы будет вами ограничен. Сколько бы вы ни прочитали идей о говорении о чувствах, сколько бы томов Гиппенрейтер вы ни заучили наизусть, все равно, если педиатр сказал, что воспаление пазух вашего ребенка зашло в такую стадию, что пять раз в день нужно промывать ему нос, а это дико неприятно, то, что бы ни говорил по этому поводу ребенок, вы будете его заламывать через колено и, говоря мужу: «Держи ему руки, чтобы не покусал», будете промывать ему нос.
– Получается, что надо разбить по сферам: про здоровье решаю я, про что-то другое ребенок?
– Нет, нет, нет! Вы просто картируете мир. Ребенку вы транслируете одну-единственную вещь: «Я решил».
– Никакого партнерства?
– Никакого партнерства с маленьким ребенком быть не может в принципе. Вот с подростком совсем другое дело: дело в том, что подросток запрашивает пересмотр договора с «родитель-ребенок» на «взрослый-взрослый». И там вы действуете уже совсем по-другому. Когда речь идет о ребенке, ни о каком партнерстве мы не говорим. Наоборот, если вы ребенку говорите, что вы – партнеры, рано или поздно настанет воспаление пазух и ребенок поймет, что все остальное было вранье. Всегда. То есть ему врали с самого начала.
– Как же тогда совместить свою абсолютную власть и идею того же осознанного родительства?
– Вот мы до этого и дошли. Здесь все достаточно четко. Первое, что делает этот самый осознанный родитель – осознает, что никакого партнерства с ребенком не было и быть не может. Второе, что он осознает – пространство для маневра, которое он может предоставить ребенку, очень велико. Это в его власти. Он может принять любое решение.
Например, он может принять решение: «Три раза в день на столе будет появляться ровно то, что я решу. Ты можешь это есть, можешь не есть, дело твое». Он может принять другое решение: «Я буду давать своему ребенку все, что он пожелает, из того, что есть в холодильнике. Вот подходит ребенок, показывает пальцем, я ему это и даю». И это договор только с самим собой. Вы для себя проговорили это решение, после этого вы должны сообщить его ребенку.
В вопросах о профилактике детских травм я, как специалист, настаиваю, что ребенок должен точно знать, куда он попал. Я всегда в этом месте рассказываю про пряники.
Представьте, двести лет назад, деревня, крестьянская семья, в ней восемь детей. Раз в год их дед ездит на ярмарку и привозит с нее каждому внуку по большому мятному прянику. В другое время года эти дети пряников не едят. Не значит, что детей морят голодом, но пряники они едят один раз в год. Все это четко знают, и каждому новому внуку, который нарождается, об этом говорят. Хотят ли дети больше пряников? Конечно, хотят.
В этой же деревне соседняя семья чуть-чуть побогаче, и внуков там поменьше. Их отец ездит еще на рождественскую ярмарку, то есть два раза в год. И поэтому те дети едят пряники два раза в год. Наши им завидуют? Завидуют. Они у этих просят откусить. Иногда эти дают откусить, иногда нет.
В городе, куда ездят на рождественскую ярмарку, в обеспеченной разночинской семье живет девочка. У нее на столе всегда стоит накрытая салфеточкой корзиночка с этими пряниками. И нянька, ходя за девочкой, которая ест очень мало, говорит: «Молочка-то, дитятко! И пряничком, пряничком заешь».
Все три варианта – норма. Если родитель осознал, что это он решает, как все устроено, он может принять любое решение: ваш ребенок ест мятные пряники один раз в день, два раза в день, в любой момент, когда ему этого захочется. Я настаиваю на том, что ребенок должен знать, как оно устроено. После того, как вы в своей голове это уложили, вы обязаны в понятной ребенку форме сообщить ему, как у вас будет устроено. Это так называемое картирование мира. Вы составляете карту и говорите ему: «Пряники по потребности, мороженое из вазочки и, пока у меня есть силы, будешь ходить в музыкальную школу», или «Пряники раз в неделю, кружки по потребности: попросишься – буду водить, не попросишься – не буду».
Фото: freepik.com
Идея, что с ребенком можно договариваться, порочна в своей сути, потому что истощает адаптивный механизм ребенка. Детеныши млекопитающих не приспособлены к тому, чтобы с ними договаривались. В первую очередь, это будет ему во вред. Если у него есть идея, что он чем-то управляет, то у него включается «дайте мне таблеток от жадности, да побольше». А поскольку, во-первых, у матери ресурсы не безграничны, а во-вторых, непонятно, где нужно остановиться, то он тратит из неприкосновенных запасов. Например, из исследовательского интереса. Закон Ломоносова – Лавуазье никто не отменял: где-то что-то прибавится, значит, где-то что-то непременно убавится.
Как детское фото в инстаграме повлияет на Петю, вышедшего на пенсию
– Многие не думают, как будет через пять-десять лет. Зато думают о неком сохранении детства своих детей, его фиксации, и о трансляции себя как матери. Сейчас появилось огромное количество мам-блогеров. Все записывают, что происходит с их детьми, что они при этом, как мамы, чувствуют, как это дети проживают. Детей, чаще маленьких, никто не спрашивает, готовы ли они делиться этой летописью с большим количеством людей. Это такая классная практика рефлексии?
– Это, скорее, эксгибиционизм и нарциссизм. Все зависит от того, насколько это отредактировано. Я встречала оба варианта. Конечно, эксгибиционизм современной цивилизации зашкаливает. Собирание чувств окружающих, чтобы умилялись, сочувствовали и так далее. Отчасти это подтверждение «я существую». Но когда речь идет о летописи своего материнства, мне кажется, там многое зависит от того, насколько летопись отредактирована. Если это просто, знаете, «сейчас мы поехали с детьми в Павловск, вот бегают дети, вот бегает наша собака, вот сидим мы, мы едим шашлыки», это вообще ничего, это не хорошо и не плохо, это вообще никак.
Если ставится задача выстроить красивую картинку, «и пусть мне все завидуют», а на самом деле она разная, эта картинка, то это опасно. Причем опасно для всех участников. Это опасно для самой женщины: она, выстраивая эту картинку, одновременно понимает, что ее жизнь не такова, и у нее начинается плюрализм в одной голове, такое внутреннее вопрошание:
«Почему же у меня не все так красиво? Где я настоящая? Где моя настоящая жизнь?»
И это плохо для просматривающих, потому что они частично (ведь люди не идиоты и понимают, что семей, которые показывают в рекламе стирального порошка, не бывает) ловят это ощущение: «Чем она лучше? Почему она может, а у меня не получается? Почему у меня дети не такие чистенькие, не такие умненькие и никогда не сделали такой поделки? А если и сделали, то все вокруг клеем измазали». Особенно если они давно следят за этим блогом.
– Почему плохо так думать: «У нее так, а у меня не получается»? Это же может двигать вперед.
– Нет, не может. Дело в том, что у нее не так. Читатели ловятся на ее вранье, но она и сама на него ловится. А уж чего там с детьми будет, можно я не буду вам врать? Я не знаю. Дело в том, что у нас еще ни одно поколение не выросло, никто не состарился с возможностью кликнуть в инстаграм и увидеть приукрашенную картинку своего детства. Как это повлияет на Петю, вышедшего на пенсию, мы просто не знаем. На его прохождение экзистенциального кризиса, на его отношение к собственному детству, на его семейную жизнь. Еще ни одной научной работы не написано, еще не собрана статистика. Поэтому, что бы мы с вами сейчас ни сказали, это будет спекуляцией. А вот то, что я сказала, это реальность: люди, которые смотрят инстаграм и думают: «Почему же я не такая красивая? Почему у меня дети не такие успешные?», ко мне приходят.
– Что вы им советуете? «Отпишитесь»?
– Конечно. «Перестаньте туда смотреть». Я советую то же, что профессор Преображенский: «Не читайте до обеда советских газет». Читайте «Гордость и предубеждение».
– Если постоянная трансляция нашей жизни в сеть стала уже приметой времени, последних лет точно, то может ли быть этот эксгибиционизм осознанным, не во вред? Когда ты не приукрашиваешь, а прописываешь и сложности, и радости, и грусти, и получаешься живой?
– Ты там никогда не получаешься живой. Все равно это маска. Это может быть публичный дневник. Может ли он решать задачи для самого человека? Думаю, что да. Если он осознает, что он там врет, что там натяжки, что это он написал, а это нет.
Например, он написал, что ему не хотелось есть и жить, а что одновременно с этим был понос, он не написал. Главное, что человек осознает, зачем он это делает, даже если он делает это для того, чтобы ему все завидовали.
Важно, чтобы он мог сам себе сказать: «Я настолько сам по себе неполноценен, что мне нужно таким вот способом сделать, чтобы хоть кто-нибудь мне позавидовал». Если это проговорено внутри по-честному, то, во-первых, это всегда ограничено во времени: я получила свои 15 лайков, и ладно, а во-вторых, честность всегда способствует скорее личностному росту, чем личностной деградации.