В феврале Министерство просвещения исключило из федерального перечня несколько школьных учебников: учебник «Экономика» Игоря Липсица обвинили в недостатке патриотизма. Такую же претензию предъявили и авторам учебника математики, который «не воспитывает чувство гордости за свой народ». В опале оказались и чтение с литературой. В частности, в учебнике по литературе для 5-го класса авторства Александра Архангельского и директора подмосковной православной гимназии «Образ» Татьяны Смирновой чиновники не увидели «межрелигиозного диалога» и «толерантности». Позже по предложению депутата от КПРФ Олега Смолина спорные линии решено было отправить на очередную экспертизу. Однако, даже если часть списка вернут, учиться по этим учебникам в следующем году школьники все равно не смогут.
Заказ на позавчерашний день
— Для вас история с учебниками стала неожиданностью?
— Я не первый раз прохожу все эти конкурсы, и всегда очень тяжело. Но то, что приказ 2016 года («Об утверждении Порядка формирования федерального перечня учебников» — прим. ред.), мягко говоря, сомнительный, не только моя точка зрения, но и точка зрения Генпрокуратуры, которая сделала заявление о его коррупционном потенциале.
Что будет дальше, мы не знаем. Знаем одно: в любом случае заказать на новый учебный год эти учебники школы уже не смогут, физически не успеют, потому что уже сейчас идет распределение региональных бюджетов. Так что выигрыш интересантов очевиден: мы знаем издательства, которые выиграли, мы знаем издательства, которые проиграли.
— Ваш учебник обвинили в «отсутствии межрелигиозного диалога». С чем связана такая претензия?
— Я могу сказать прямо, что это ложь. Можно не соглашаться с оценкой нашей работы, можно принимать или не принимать замечания, основанные на интерпретации того, что есть в учебнике. Но нам приписали то, чего в учебнике нет. Написали, что мы не обеспечиваем межрелигиозный диалог и толерантность.
Обеспечить «межрелигиозный диалог» в пятом классе — это своеобразное пожелание, но просто ради смеха открываем пятый класс и видим, что там есть специальный раздел «Священные книги человечества», где есть Ветхий Завет, Новый Завет, Коран. Причем все это дается не как религиозные учения, поскольку это литература, а как источники вдохновения великих писателей, прежде всего Пушкина. Там есть притча из Евангелия и пушкинский «Свободы сеятель пустынный…», там есть кусочек из Корана и пушкинское «И путник уставший на Бога роптал…». И так далее. В рецензии написано, что у нас нет зарубежных авторов. Но там от Андерсена до «Повелителя мух» — с десяток произведений есть!
— В таком случае возникает вопрос: что это за эксперты такие? Это как-то заставляет сомневаться в их грамотности.
— Что до грамотности, то в самих рецензиях не согласованы предложения, там не расставлены запятые, они вообще написаны левой ногой. У меня есть гипотеза, что люди просто физически не успевали выполнить поставленную перед ними задачу. Я посмотрел все отзывы по литературе, причем не только на нашу линию, и могу сказать, что все это — опасная, дискредитирующая звание эксперта халтура.
— Вас упрекают в том, что нет зарубежных авторов. Почему тогда претензия к учебнику первого класса заключалась в обратном: слишком много сказок других народов?
— Темник предполагает, что мы указываем, кого поддержать, а кого завалить. За что — неважно, главное, чтобы учебник вылетел.
При этом, когда говорят, что все это делается только в пользу издательства «Просвещение», я не совсем согласен, поскольку у самого «Просвещения» зарублены лучшие учебные линии. Так что это просто заказ на позавчерашний день. Все, что соответствует позавчерашнему дню, проходит очень легко. А все, что нацелено в будущее, почему-то вызывает многочисленные вопросы. Мне кажется, что просто было указание зарубить все то, что не вписывается в концепт «нового старого школьного образования», которое исповедует сегодняшнее Министерство просвещения.
— Как бы вы сформулировали этот новый концепт?
— Вперед назад!
— То есть эта история с учебниками — это все-таки идеология, а не борьба за госзаказ?
— А в чем противоречие? Мы с вами прекрасно понимаем, что идеология всегда связана с коррупцией. Причем коррупция может быть финансовой, а может быть статусной, как в советское время. Вы идеологически правильный, вы занимаете место в президиуме, ваша жизнь обустроена, вы в некоторой степени в безопасности. Издательства борются за госзаказ и прикрываются, чем могут, а идеологией прикрываться очень удобно.
— Как в нынешних условиях выглядит идеологически правильный учебник по литературе и идеологически неправильный учебник?
— Есть модель вариативного образования, а есть модель кондового, закрепощенного образования. Здесь примерно такая же разница, как между крепостным правом и фермерским хозяйством. Есть учебники, похожие на вольные фермерские хозяйства. А есть учебники, похожие на крепостное хозяйство или на общину, которая все равно не давала крестьянину развернуться. Мы знаем, что сегодня в недрах Министерства просвещения почти закончена работа над новой версией федерального государственного стандарта. И уже понятно, что для них будет идеальным учебником.
Это учебник, в котором произведения распределены по классам во всех школах страны. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Вы не просто заставляете школы изучать одни и те же произведения, но и заставляете их изучать в одних и тех же классах.
То есть «правильный» учебник — это тот, в котором литература служит суррогатом идеологии и «правильно» отвечает на «правильные» вопросы.
И в котором талмудическое знание определенного набора текстов является синонимом знания как такового. Но мы с вами прекрасно понимаем, что литература не про правильные ответы. Она их не дает, она ставит вопросы. А в нашей сфере правильно поставленный вопрос — это вопрос, не имеющий однозначного ответа. Это вопрос, который предполагает твое личное участие в поиске, и ты заранее знаешь, что этот поиск не увенчается успехом. В том смысле, что итогового, остановившегося знания о мире не будет никогда и нигде.
Однако за время пути собачка могла подрасти: в этом личностном росте и есть смысл чтения и духовной работы. Но если мы загоняем литературу в удобство контрольно-измерительных материалов, мы ее фактически убиваем.
Вы имеете право это выбрать
— То есть сейчас преподавание литературы — это скорее крепостное право?
— Цель — да, вернуться в крепостное право, но не получается. Если вы дали крестьянину поработать на своем наделе, тем более, отпустили его, хотя бы на оброк, он обратно уже не вернется. Авторов учебников можно загнобить, но школу вернуть в это прокрустово ложе уже не удастся. Не получится, мы просто потеряем время. Школа предполагает вариативность, вариативность предполагает свободу, свобода предполагает творческий подход, творческий подход предполагает незакрепощенную личность — вот вам цепочка.
— Я знаю, что вы много ездили по регионам: что вы наблюдали там? Как там относятся к творчеству, к вариативности?
— Я бы хотел уточнить, что у меня позиция еще более гибкая, чем у любого сторонника вариативности. Я считаю, что истинная вариативность предполагает право отказа от вариативности. То есть если учитель хочет быть кондовым, если этого хотят дети и родители — значит, вы имеете право это выбрать. Но не как единственную модель для всех школ страны, а как вариант, подходящий для вас.
— Да, это как с санкциями: ты можешь и не есть французский сыр, но в магазине он должен лежать.
— Да-да. Поэтому я думаю, что примерно половина или чуть меньше учителей в стране — сторонники вариативности. Это похоже на распределение между интернетом и телевизором. Политический телевизор смотреть никто не заставляет, к нему приходят те, кто не хочет сам делать свой информационный выбор. Так и со школой: примерно половина хочет вариативности, дробного информационно-образовательного поля, а другая половина хочет прожеванного, стандартизованного, разложенного по полочкам советского опыта. И нельзя сказать, где тот или иной подход преобладает.
Например, в Москве есть школы, где до сих пор изучают стихотворение Симонова «Майор привез мальчишку на лафете». Кстати, в новом стандарте это стихотворение в качестве обязательного присутствует. Для меня это маркер. Я очень люблю Симонова, это выдающаяся фигура, он автор двух гениальных стихотворений, очень неплохой прозы. Зачем же вы принижаете его и даете в качестве обязательного худшее из того, что он написал? Как минимум устаревшее навсегда.
Александр Архангельский. Фото: Анна Данилова
«Сын полка» опять хотят втянуть в обязательную программу. Между прочим, Катаев тоже хороший писатель. У него есть что почитать и помимо этого. Это все недоверие учителю.
— Вы говорите, что в программу втягивают устаревшие произведения. А новые при этом добавляют? Насколько вообще современная литература внедрена в программу?
— Она, к сожалению, внедрена в школьную практику довольно слабо. Исключение — лидерская часть учительского сословия, которое на свой страх и риск это вводит. Но у школы сейчас есть очень хороший документ под очень неправильным названием — «Примерная образовательная программа».
Редкий случай, когда я согласен с министром Васильевой — в том, что в России ничто не может называться примерным. Поскольку отношение к «примерному» всегда как к третьестепенному, ненужному. Но тем не менее сам документ есть, и он очень хороший. Там три колонки. В одной — обязательное-обязательное. И в общем, мы с вами, даже не заглядывая в эту колонку, можем назвать все произведения, которые туда вошли. Можно без «Онегина»? На сегодняшний день нет (что будет через 50 лет, мы не знаем). Можно без «Преступления и наказания»? Нет. Это некое ядро.
Есть вторая колонка — условно вариативная: «Изучите волшебную сказку, выбрав одну из пяти». И учителю предлагается выбрать самому.
А есть моя любимая третья колонка, она вариативная. «Прочитайте повести Крапивина, Олеши, кусочек из «Лавра» Водолазкина и др.» И вот это волшебное «и др.» дает школе свободу!
У меня могут спросить: ну что я рассказываю про все эти скучные инструкции? Но школа — это часть государства. Там, где государство, там контроль довольно жесткий.
Невыполнение госзадания чревато тем, что прокуратура ходит и проверяет, а чем чреваты визиты прокуратуры, мы с вами знаем. И если школа не выполнит это госзадание, она не получит финансирование. А есть еще родительские комитеты, которые, не разобравшись ни в чем, пишут доносы…
Идите через то, что детям понятнее
— Почему вообще родители так цепляются за инструкции, за какой-то «обязательный набор литературы», требуют, чтобы дети читали классику, и только?
— Знаете, я вспомнил историю о Татьяне Толстой, это уже такой исторический анекдот, байка. О том, как она приехала выступать в Америку, в один лицей под Вашингтоном. И попала в класс, где были в основном афроамериканцы, и как-то они были не очень расположены слушать про великих русских писателей. И тогда Толстая сказала: «Ребята, я приехала из страны, где главный писатель был черный, и у него были белые рабы».
Вот это и есть пример того, как современная живая литература заходит в любую тему, включая классическую. Она идет от того, что в глазах у школьников, а не от того, что в иллюзорном мире, который нарисован в воображении родителей. Родители рассуждают так: нас учили — и они пусть учат! Но родителям надо ответить так: поймите то, что понимают дети сегодня, и тогда мы поговорим. Вы должны быть на равных с ними и в музыке, и в плавании по интернету, и в технологиях. Давайте, освойте это на их уровне, тогда, может быть, они согласятся освоить на вашем уровне то, что было у вас.
Кроме того, если честно, я не вижу больших знаний у родителей — если глубоко копнуть. Честные родители, если они хотят, чтобы дети читали классику, стараются сами заново ее проходить, и это целый тренд. Я даже выпустил книжку «Продленка для взрослых» как раз про русскую классическую литературу. Ее надо заново читать вместе с детьми.
В любой русской сказке есть живая вода, а есть мертвая вода. Мертвая вода нужна, потому что она соединяет разрубленное тело, но без живой воды это тело не встанет.
Классика склеивает наше разрубленное национальное тело. Но современная литература заставляет это тело встать, идти и разговаривать.
Потому что конфликты в классике уже не очень понятные, но через сопоставление с современной литературой они становятся понятнее. То есть если вы хотите убить классику, не давайте читать современную литературу. А если хотите живое чтение, то идите через то, что детям понятнее, к тому, что им непонятно. И помните, что чтение — это радость, а не долг.
Но если говорить о чтении классики, для современных детей оно далеко не всегда бывает в радость. Как сделать так, чтобы чтение классики не было мукой? Как продраться через лексику и грамматику, чтобы получить от текста удовольствие?
Нужны мультимедийные издания классической литературы, где есть не сноски, а всплывающие интерактивные подсказки, причем разделенные на уровни: это подсказки-тексты, это подсказки-картинки. Иногда даже, может быть, подсказки-анимации.
Второе — надо, мне кажется, идти через те задания, которые понятнее современным школьникам, и втягивать их в общий литературный «заговор». Если им понятнее видео, дайте им задание написать сценарный план одной из сцен «Евгения Онегина» для экранизации. Если они увлечены рэпом, пусть в стиле рэпа изложат содержание «Преступления и наказания». Если им понятнее инстаграм — давайте от инстаграма пойдем к тексту, а не наоборот. Главное — там не застрять, потому что есть опасность остаться в инстаграме и так до текста и не добраться.
Но как только появляется мотивация и собственное творческое вовлечение, там начинается совершенно другой разговор про прошлое. И тогда они этот барьер преодолевают. Но конечно, это сложно, конечно, язык меняется, он вступил в зону мощных лексических изменений. Смыслы меняются, слова уходят.
— А что будет происходить с чтением в ближайшие 10-20 лет в России?
— Вопреки распространенному мнению, человечество никогда так много не писало и не читало, как сейчас. Вопрос в том, что оно читает и что оно пишет. С моей точки зрения, чтение будет. Но заметьте, я не говорю «чтение книг». Будет взаимопроникновение жанров, смешение высокого и низкого.
Вот смотрите: кино, которое умело раньше сочетать сложные высказывания с простой, доходчивой формой, все более примитивизируется. В то время как сериал, который был примитивной формой высказывания, становится аналогом романа. Сложные герои, неоднозначный сюжет, оригинальные ходы.
Сегодня Достоевский написал бы сложный сериальный триллер, и это было бы такое же высказывание, как «Преступление и наказание».
Или комиксы! Граница между комиксом и кино давно стерта, граница между комиксом и сериалом начинает стираться. Граница между комиксом и большой литературой пока не стирается, но где-то там, в зоне графического романа, просматривается какое-то живое будущее.
— И все это должен учитывать условный «учебник будущего»?
— Учебник — это подспорье, он никогда не заменит учителя. Если нет хорошего учителя, учебник может бетонировать дно: «Ниже этого уровня, дорогие дети, мы с вами не спустимся!» Учебник — это нижняя граница, верхняя граница — это учитель. Выдающийся учитель вообще не нуждается в учебниках. Это всего лишь материал для его творчества.
В идеале должны быть программы, которые делает сам учитель, конструкции, которые он выстраивает, материалы для него должны быть открыты в интернете, у него должны быть юридические права на комбинацию текстов. Но мы реалисты, мы понимаем, что так не будет. Поэтому учебник нужен. Только нельзя ни завышать его роль, ни принижать, надо понимать смиренно свое место.