«Пустота, которую не заполнить». 20 лет после теракта в Беслане

Тишина

От аэропорта Владикавказа до Беслана на машине 15 минут езды. Душные, пыльные, выгоревшие из-за солнца пейзажи охраняют коровы. На окраине находятся несколько мотелей. В одном из них женщина с улыбкой протягивает мне ключи и спрашивает: «Вы, наверное, в школу №1?»

Маленькие обшарпанные дома, спрятанные под крышами лозы винограда, магазинчики, Ленин на площади, по вечерам стрекочут кузнечики и перелаиваются собаки. Беслан — с виду обычный провинциальный город, здесь живут около 37 000 человек. Недалеко от центра, рядом с железной дорогой стоит школа №1, которую 20 лет назад захватили террористы. На ее территории под куполом спрятан спортзал, где погибло большинство заложников. Обгоревшие шведские стенки и балки потолка, дыры в полу.

Спортивный зал маленький, по его стенам развешаны портреты тех, кто не смог пережить теракт. Среди них офицеры спецподразделений «Альфа» и «Вымпел». Есть и те, кто спасся. Представить, как они все здесь уместились, помогает только фотохроника. Окон в зале нет, на их месте стоят бутылки воды. Люди находились в зале три дня, на второй террористы перестали давать заложникам воду, выпускать их в туалет. Об этом в спортзале мужчина рассказывал сыну. Семья живет во Владикавказе, приехала показать ребенку место теракта.

В школу №1 ежедневно приезжают более 300 человек, рассказывает местный сторож Марат. Во время теракта ему удалось сбежать с другом через котельную, вспоминать детали своего спасения он не хочет. 

На территорию мемориала заходит колонна полицейских, Марат запускает их в здание школы. Его официальное открытие должно состояться 1 сентября. Уже в школе один из силовиков начинает рассказывать про захват заложников и штурм. Марат очень тихо подхватывает и начинает объяснять, что в окно, рядом с которым мы оказались, выкидывали тела, у стены рядом расстреливали людей. Мужчины вскоре замолкают, разбредаются по коридорам. 

Тишина — вот как можно описать мемориал жертвам теракта. Доски прогоревшего местами пола спортзала не скрипят, в корпусе школы нет мебели — в пустых комнатах иногда можно встретить сваленные в кучу обгоревшие доски, снятые с петель двери. 

Стены обоих помещений изрешечены, и не всегда понятно, оставила ли эту конкретную дыру пуля или осколок. Дыр слишком много, чтобы задумываться о каждой в отдельности. Возможно, именно через них утекает звук.

В центре мемориального комплекса находится маленькая лужайка, там стоят ученики уже другой, новой школы №1. Они репетируют памятную акцию к 3 сентября. Школьники должны запустить шарики в 13:05, когда прогремел первый взрыв. А пока руки детей пусты.

«На третий день было уже все равно»

У школы стоит Алета. За ее спиной спортзал школы, директором которой 30 лет был ее дедушка. В этом же спортзале 20 лет назад Алета вместе с двумя дочками оказалась в заложниках. 

Алета работает в Доме детского творчества Беслана, сотрудников которого ежегодно отправляют поздравить от лица администрации учеников с началом учебного года. И 2004 год не стал исключением.

— Дочки с дедушкой собрались [в школу]. Он очень любил свою школу, на каждый праздник спешил с радостью, даже не ждал, что его позовут. Дедушка знал, что ему всегда рады, он любил своих детей. Девочки учились во втором и четвертом классах, они пошли на линейку вместе с дедушкой. 

Когда я собиралась в школу, начались выстрелы. Я подумала, это фейерверк. Живу недалеко, добежала до школы, успела туда зайти. Тогда же начали загонять внутрь заложников.

Когда все сели на пол, девочки меня спросили о развешанных бомбах: «Что это такое?» Я сказала, что освежители воздуха. Теперь, когда они повзрослели, говорят: «Мама, почему ты такое придумала?» А что я им должна была сказать? Что это бомбы, которые могут разорваться в любой момент? 

В спортзале еле виднеется разметка баскетбольного поля. Красная краска и белые линии почти полностью слились с серым цветом дерева. На баскетбольных кольцах висят гипсовые фигурки ангелов. В дни теракта на их месте висела взрывчатка.

Спортзал первой школы

— На третий день было уже все равно, — продолжает Алета. — Так хотелось, чтобы быстрее все закончилось, потому что сил уже ни у кого не было. И третьего [сентября] произошел взрыв. Нам каким-то образом удалось выжить. Мои дети до последнего были со мной.

У нас были легкие ранения. В головах дочек были осколки. А у меня застряло что-то вот здесь [показывает на горло]. Может, это был подшипник. Мне его удалили и на память подарили. Мы деда искали. Нашли только фрагмент ноги, похоронили. Он сгорел в зале. Наш дед, который был директором этой школы, ветеран войны. Потом писали в газетах, что его убили в мирное время, в его родной школе. Кажется, что я улыбаюсь, а в душе все равно плохо. Плохо от того, что ты видишь родителей, которые потеряли своих детей. Представьте, им было бы сегодня по 30, по 28, 29, 40 лет, а их нет. Это больно.

В первой школе удерживали 1120 заложников. По версии следствия, большинство из них погибло при взрыве заложенной в спортзале бомбы. Жертвами теракта стали 334 человека, в числе которых 186 детей. Выжившие заложники получили ожоги, огнестрельные и осколочные ранения, все они были обезвожены.

— Было ужасно видеть, как дочери с баклажечками воды ходили, потому что боялись, что опять не будет воды. До сих пор на тумбочке все время стакан с водой стоит.

В здании спортзала все стены исписаны углем — это слова скорби, которые пишут люди со всего мира и со всей России. Одна из самых больших надписей — «Норд-Ост скорбит с вами». Выше еле виднеется огромная похожая надпись, но уже из Курска. Перед входом в зал на столике лежит тетрадка, в которой гости также оставляют свои соболезнования жертвам трагедии и их близким. Тетрадь, напоминающая чем-то школьный журнал, новая, но исписана уже почти наполовину. Первая запись: «Скорбим с вами. Алтай» от 8 августа. Одну из последних оставили гости из Петербурга и Тюмени. В здании самой школы можно встретить надписи из Приднестровья, азиатские иероглифы.

— Мне сложнее было с психологами говорить, мне казалось, что я сама должна выйти из этого тупика, — говорит Алета. — Я не слышала их, меня раздражали их вопросы, а вот дети работали с психологами индивидуально и в группах. Состояние было кошмарное. Тогда казалось, что я никого не спасла, и от этого мне было плохо, хотя спасать было сложно. У моей подруги Марины Пак умерла единственная дочь. Перед ней у меня долгое время было чувство вины. Потом, когда узнала, что она вышла замуж, я подумала, что, значит, немножко она излечилась, и я могу себе тоже позволить радоваться. Сейчас, по прошествии 20 лет, я не могу об этом спокойно говорить. Марина об этом не знает, я от нее практически пряталась. Даже на похороны ее дочери пришла, когда все уехали. Мне казалось, что было так стыдно, что и сказать нечего. Как же я к Свете [дочке Марины] не подошла? А я ее и не видела. Зал был битком набит.

Глаза Алеты все больше наполнялись слезами. В руках она сжимала уже мокрую салфетку. А за забором в это время прошло стадо коров, за ними бежали дети. За пределами территории школы протекала другая жизнь, здесь же она остановилась.

— Я безумно люблю Беслан. Я как-то говорила, что если бы Беслан знал, как я его люблю, он бы, наверное, ожил еще быстрее, был бы еще краше, наверное. Я здесь живу столько лет… родилась в высокогорном селе, но переехала сюда. Я здесь училась, вышла замуж, здесь родились девочки. 

Я каждый день прохожу мимо школы, живу вон там, в проулке. Часто вспоминается трагедия, думаю о ней. Первое время страшно было даже проходить мимо, было ощущение, что я опять должна попасть туда. Долго не могла зайти в спортзал — когда нас выводили боевики, чтобы поставить на окна, все было залито кровью. Это все перед глазами, в памяти. 

Мне кажется, здесь вы не найдете ни одного до конца излечившегося взрослого. О трагедии говорят, что время лечит, но это неправильное выражение. Мы говорим все время [о теракте], сами с собой говорим, вспоминаем, поддерживаем друг друга. У нас хороший город, у нас хорошие соседи. Поэтому мы рядом, всегда друг с другом.

Мы попрощались с Алетой. Спустя несколько часов я вернулась к школе, было уже темно. На территории мемориала как всегда стояла тишина.

«Во время операции я узнал, что школу захватили»

Районная больница Беслана. Несколько корпусов, родильное отделение, корпус администрации. Без родильного отделения в больнице около 170 коек, на момент теракта их было 150, еще где-то 40 мест в те дни организовала бригада МЧС, развернув во дворе палаточный госпиталь. Правобережная центральная районная клиническая больница приняла в сентябре 2004 года более 1000 жертв теракта. Очевидцем тех событий был местный главврач Алан Адырхаев.

1 сентября старшая дочь Алана пошла в первый класс. Ее сестре было 4 года, родители взяли малышку с собой — многие садики почему-то были закрыты. Врач взял в тот день выходной, взял с собой фотоаппарат, который вскоре пришлось отдать жене — позвонили из больницы. Оказалось, коллега Алана заболел, было некому делать наркоз и мужчина срочно уехал.  

— Я узнал, что школу захватили, во время операции. Коллега забежал и спросил, в какую школу старшая пошла. Говорил, террористы на первую напали. Я его попросил продолжить наркоз. Сам выбежал. Ни транспорта, ничего. Пешком бежал, а когда уже добежал, были выстрелы. При мне девушку подстрелили. 

Мы все три дня там были. 3 сентября все слышали этот взрыв, побежали к школе. Племянник позвонил, сказал, что видел, как жену и детей увезли в больницу. 

Жену нашел мертвой. Единственное ранение — сзади выстрел в сердце. Дочек я не нашел сразу. Во дворе тогда уже был мобильный морг. Я детей по сережкам искал. Потом побежал в наш морг, там искал. Даже в больнице между лестничными площадками были тела. Там искал. Потом коллега позвонила. Нашел старшую свою, живой. Из всего этого ужаса она сказала: «Папа, у нас телефон забрали». И плачет. Она настолько еще не понимала… Милану [младшую дочь] я только вечером нашел в детском отделении. Она ни фамилию, ни имя, ничего не могла сказать. Она была полностью обессилена, обезвожена и спала.

Я безмерно горжусь женой.

Алан замолкает. В воздухе повисла тяжелая пауза. Врач закрыл глаза руками, глухо вздохнул, развернулся к столику с водой. Извиняясь, врач продолжил.

— Она была необыкновенной. В жизни боялась бабочек, мышей, но там она настолько себя проявила героически… Помимо того, что она своих детей вывела, она вывела двоих пацанов Сидаковых. Их мать не могла идти, настолько обессилела, что попросила мою жену Ирину вывести ее детей тоже. И она [Ирина] протащила ее детей и своих. Они до кухни доползли, там Ирина и погибла. Она накрыла дочек собой.

Когда начали первые дети поступать… Я в своей жизни много видел, особенно работая на скорой, эти аварии… На войне был осетино-ингушской. Дети начали поступать с различными травмами, с оторванными конечностями, с поражением головы. Мы оцепенели. У большинства дети были там, и каждый из нас искал своих детей. Но благодаря бригадам из Кабардино-Балкарии больница справлялась. Это районная больница, это не РКБ республиканская. Всего лишь двухэтажное здание. И спасибо МЧС, который свои палатки развернул, где я и нашел свою старшую дочь.

Районная больница стала в те дни сортировочной площадкой. Здесь оказывали первичную медпомощь, после чего раненых отправляли в другие больницы. Тогда работали около 40 машин скорой помощи, детей также вывозили на собственных машинах. Загружали всех — не всегда было понятно, жив ли человек. В больнице было много тел погибших. 

Алан забросил на стол черный кожаный портфель, откуда достал толстую тетрадку. В ней он ведет учет консультаций, оказываемых жертвам теракта. Уже 20 лет главврач работает с ними.

— Я до сих пор работаю с ними. Просто не знаю, кому их передать. Я каждую болячку знаю, знаю каждого поименно. И уже как-то привык к ним. Большинство обращений — это неврология, на втором месте сердечно-сосудистые, потом эндокринология. Но самое страшное — много онкологии. И онкология именно у родителей пострадавших, у бабушек.

Когда мы вышли из кабинета на улицу, по двору прогуливались малочисленные пациенты. И снова сложно представить, как выглядело это место 20 лет назад. 

Город ангелов

На выезде из Беслана находится «Город ангелов» — мемориальное кладбище, где похоронены 266 жертв теракта. Ряды одинаковых гранитных плит, портреты улыбающихся детей и взрослых. Шаги помогают не сбиться с вычислений: «Если Алина родилась в 1992 году, сейчас ей было бы 32 года, ее сестра на год старше, ей было бы 33 года». На кладбище мы приехали с Фатимой Келехсаевой. В теракте она потеряла дочь Соню Арсоеву. Девочке было 14 лет.

По пути к могиле Сони Фатима здоровается с близкими других погибших. Одна женщина, щурясь, не сразу разглядела Фатиму, и мы подошли к ней поближе. Юлия сидела рядом с могилой сына, Альберта Сидакова. Отца тех самых мальчиков, которых вывела Ирина, жена главврача Алана Адырхаева. Она же была ученицей Юлии. После гибели сына Юлия перенесла инфаркт, работу учительницы пришлось оставить. 

Мы дошли до могилы Сони. Фатима протирает памятник, рассказывая о дочери.

— 28 августа мы справили день рождения Сони. Ей исполнилось 14 лет. Кто бы мог подумать, что это ее последний праздник. 

Наверное, об этом никто не догадывался. Может, только Рекс, собака Арсоевых. Пес всю ночь с 31 августа на 1 сентября лаял, не давая уснуть ни хозяевам, ни их соседям. Фатима уверена, что Рекс, который очень любил Соню, предупреждал семью об опасности. Но 1 сентября Соня отправилась в первую школу, ставшую для девочки новой. До этого она училась в школе №6, в классе мамы — Фатима преподает химию.

— Соня просила перевести ее в школу №1, она бабулю очень любила и жалела. Бабушка одна жила напротив этой школы. Соня хорошо училась. В последний день она сказала: «Наконец-то оценки из-за мамы ставить не будут». Какое из-за мамы? Она была отличницей. Если у всех ее одноклассников было сделано домашнее задание, значит, у Сони сдули. Она любила учиться. В 8 часов с музыки приедет и сразу за учебу. Она в Беслане в музыкальную школу ходила.

Соня рассказала, что в новой школе у нее четыре подружки. Вот там они похоронены [показывает на несколько стоящих в ряд надгробий]. Я ей тогда сказала: «Какая ты там будешь счастливая!» Когда уходили со школы после подачи документов и уже вышли за калитку, Соня вернулась посмотреть класс. Видимо, плохая примета, правду говорят. Класс был закрыт.

Фатима на могиле своей дочки Сони

О теракте Фатима узнала, приехав на работу. В учительской об этом все говорили. Вместе с коллегой, чьи дети также оказались в заложниках, она поехала к первой школе. Супруг Фатимы услышал о случившемся, когда уже был в Нальчике. Накануне он обещал отвезти Соню в школу, но в 8 утра пришлось уехать на КамАЗе по работе. Свою дочь супруги нашли больше месяца спустя, 9 октября.

— Мы ее по ДНК нашли. Сгоревшую. Ее узнать невозможно было. Единственное, Соня любила браслетики и на запястье у нее один остался. Ее долго найти не могли, в морг ездили брат и муж. Я говорила: «Нет, она живая. Ее там нет». В Ростов, где она была, я сама поехала. Говорила, что не поверю, пока сама не увижу.

У меня мальчик есть, младше Сони на 4 года, ему сейчас 30, ей бы было 34 сейчас. Я бы уже бабушкой была, наверное. После этого [теракта] я родила дочку, спасибо Боженьке. Не хотела поначалу, нету у меня дочки больше, на ее место никого не хотела. Это уже потом, со временем… И родила. Фотографию посмотрите, у меня Сонечка везде улыбается, счастливая семья. А Настенька видит, как я плачу. Она иногда ревновала, мы как-то с кладбища ехали, она плакала: «Ты Сонечку больше, чем меня, любишь». Она часто смотрела на фотографии Сони, говорила: «Какая бы счастливая была, если бы она была жива».

Говорят, что со временем легче, но нет. Я не люблю праздники, душа не лежит. Раньше любила. Последний звонок — очень трудно, первый звонок тоже. Твоя девочка никогда последний звонок не услышит, ей не довелось надеть бархатное платье. Мой класс тогда — это ее класс был. Я три раза собиралась приехать и поздравить, но не смогла. Сейчас жалею. Потом родители учеников, когда меня видели, говорили, как меня ждали. На свадьбы не могла ходить. Потому что твоей девочке не…

Официальные лица приехали к открытию трехдневной траурной вахты. Они возложили в спортзале цветы

Сейчас нормально. Хожу, радуюсь за людей. Сын меня поддерживал. Благодаря ему я быстро на работу вернулась, 9-го мы Соню похоронили, где-то 15 октября вышла на работу. Ученики ее класса поддерживали. Ведешь урок, смотришь на ее пустую парту, переклинивает и слезы, ком в горле. Уходила в лаборантскую плакать, а дети в это время тихо сидели. Они все понимали, на выпускной сюда [на кладбище] пришли, ленточку повесили. 

20 лет как ощущается эта пустота, ничем не заполнится. Я сюда прихожу и уходить не хочу. Сейчас я стараюсь специально реже ходить сюда, но все равно не получается. Я как будто бы с ней здесь. 

В первой школе ощущается прошествие 20 лет. Здесь, в «Городе ангелов» на надгробиях теряется пыль, ее, похоже, замечают только гости погибших. По свежим цветам не скажешь, что в Беслане почти весь август держится температура в 30+ градусов. Есть и могилы, присыпанные землей, декоративными камнями и цветным стеклом. 

1 сентября

1 сентября первая школа выглядит иначе. Вокруг зала, под куполом, расставлены нарисованные Михаилом Черновым портреты погибших заложников, везде гвоздики, ими же заложена дыры в полу, стоят венки, бутылок воды стало еще больше, свободного места еще меньше. 

Литургия в церкви началась в 7 утра, людей поначалу было мало, но к 9 часам вместе с верующими пришли гости траурной вахты, распределились по всей территории мемориального комплекса. В 9:15 прозвенел первый звонок. Заложники и их дети подняли портреты. Они стояли напротив зала буквой «П» — ровно так, как стояли ученики первой школы 20 лет назад.

Пошла минута тишины, которая так характерна для этого места. Ее оборвала траурная музыка. Заложники, одетые в одинаковые белые футболки с рисунком погибшей здесь 12-летней девочки, пошли в школу. Туда они зашли через выход — ровно так, как 20 лет назад. Входили со скорбящими лицами, выходили с красными слезящимися глазами, иногда глотая воздух. В спортзале в тот момент уже находились несколько матерей, оплакивающих своих детей.

Официально открыли копию монумента «Немой крик» и школу, ставшую музеем. В ней почти ничего не изменилось с моего последнего визита: появились растяжки с погибшими спецназовцами, там, где они погибли, повесили таблички с их именами. Почти все офицеры погибли на кухне. Абсолютно пустой, с простреленными стенами и новыми стеклопакетами. В школе можно встретить и таблички с именами погибших заложников. На одной из них знакомое имя — Альберт Сидаков. Тот самый, на могиле которого я встретила его мать Юлию. Открыли и котельную, где прятались заложники. Сейчас там повсюду стоят бутылки и канистры с водой.

Фото: Полина Дуганова