Путь без остановок и ревизия подполья (+Видео)
Что такое бесстрастие? Зачем взрослому человеку просить у другого руководства в повседневных мелочах? Где у человека сердце? Об этом и многом другом — в лекции, прочитанной диаконом Павлом Сержантовым на епархиальных миссионерских курсах, организованных Миссионерской комиссией при Епархиальном совете Москвы совместно с Миссионерским факультетом Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета.
Путь без остановок
Когда мы говорим о состоянии бесстрастия, слово «состояние» может быть употреблено, но я не говорю вам, что «состояние» — нечто стационарное. На пути восхождения нет станций, где можно постоять. Если я готовлюсь к покаянию, приношу Богу покаяние, и на этом я встал, все сделал, что дальше происходит?
Я могу здесь постоять, успокоиться, посчитать себя достигшим, и дальше восходить? Нет. Меня потихоньку, незаметно для меня уводят с духовного пути. Я уже не действую, я уже дальше не иду. Я отхожу в сторону, но думаю, что я еще здесь, я думаю, что я дальше буду идти, а я уже не здесь, и мне надо сюда еще забраться и начинать снова свой путь с покаяния.
Здесь все динамично, здесь нет статичных моментов. Бесстрастие точно так же не является каким-то неотъемлемым достояние подвижника, который его достиг. Если человек достиг бесстрастия, это не значит, что он навсегда останется бесстрастным, нет, люди падают со ступеней. Поэтому со словом «состояние», пожалуйста, поаккуратней. Потому что оно из разряда пассивного. Все, что здесь перечисляется, называется в аскетической традиции «делание». Может, встречали его в церковнославянском языке. Человек везде активен, когда человек пассивен, не идет вперед, он движется назад, помните древнюю латинскую поговорку? Здесь то же самое.
Если я выучил немецкий язык и на этом угомонился, то есть я не практикуюсь — книжки не читаю, фильмы не смотрю, с людьми не общаюсь, что происходит? Я его забываю. И потом, через пять лет я открываю книжку почитать и вижу, что пять лет назад я мог это сделать, а сейчас — нет.
Если человек не в деле, то он теряет навык. Не только в духовной, но и в бытовой жизни роль навыка очень важна. Человек, который совершает борьбу со страстями, если ему удается в этой борьбе добиваться духовного преуспеяния, может с Божией помощью взойти на следующую ступень — безмолвие («исихия»). Слово «исихия» дает название всей православной исихастской традиции.
Священное безмолвие
Исторически «безмолвниками» называли отшельников, анахоретов — то есть монахов, которые жили не в общежительном монастыре, а где-то в пустыне, по одному, по два или по три. Даже не скитское, а более одинокое существование. Но речь идет в данном случае об определенном духовном опыте, а не о каких-то жизненных условиях человека, которые этому опыту могут способствовать. То есть это условие благоприятствующее, но мы прекрасно понимаем, что можно создать все условия, а результат нулевой. Купили цветочек — написано, что он любит вот это и это, создали ему все условия, а он взял и засох. Такое бывает с растениями, с животными и с людьми.
Условия жизни — это не самое главное, хотя это важно. Поэтому в данном случае речь идет не об отшельничестве и не о жизни где-то далеко в пустыне или глубоко в лесу, а речь идет о безмолвии страстных помыслов.
Человек, который борется со страстями, воздерживается от злых поступков, от греха на деле, от злых слов, от греховных помыслов, может настолько очистить свою жизнь с Божией помощью, что переходит к опыту, который называется безмолвием. Это опыт высокой духовной жизни, очень сильно отличающейся от того, что хорошо знакомо любому православному человеку.
Так или иначе, всем нам приходилось бороться со страстями. Что касается священного безмолвия, это особое дело. Как я уже говорил, борьба со страстями — путь далекий, а опыт безмолвия настолько новый, что в замечательной книге аввы Дорофея Газского, палестинского подвижника, исихаста, описан этот опыт, я его перескажу.
Авва Дорофей тогда еще не был духовным наставником, жил в монастыре, у него был старец, а он был послушником у этого старца. Он совершал особое монашеское духовное упражнение, которое называется откровением помыслов. Это похоже на исповедь, но не исповедь. Это постоянная жизнь со старцем, общение, когда открывают не только грехи, как на исповеди, а все помыслы, и старец — не обязательно священник.
Человек пытается отследить эти самые помыслы и по поводу них ходит советоваться. Мне пришел такой-то помысел, как к нему относиться? И старец начинает рассуждать с ним вместе о помысле — от Бога помысел или не от Бога.
Дорофей описывает, что к нему приходили разные помыслы, и по поводу некоторых из них он знал, как к ним относиться, был довольно очевидный случай. Однако все-таки, поскольку он открывал помыслы этому старцу, он шел к старцу. И тогда помысел говорил ему: «Ну зачем ты беспокоишь старца? Дело же ясно, ответ понятен».
Авва Дорофей этот помысел отсекал. Почему? Потому что для него было очевидно, что это дело не спасительное, он душу свою очищает, и если он не обратится с этим вопросом, то для его души может быть нанесен какой-то вред. Какой — он пока не видит, но может быть нанесен, поэтому он этот помысел отсекал, шел к старцу, спрашивал.
Старец дал ровно тот ответ, который и ожидался. Тогда опять к нему приступал помысел: «Ну не то же самое я тебе говорил? Зачем ты побеспокоил человека? Пожилой человек. Зачем его лишний раз беспокоить?» Помысел, понимаете, прикрывается личиной человеколюбия. На самом деле ему надо было оторвать от духовного руководства человека.
Так они и действуют. Поодиночке легче выиграть. Надо разъединить людей, и тогда поодиночке их легче перебить. Это обычное дело. А Дорофей отвечал: «Теперь это слово — от Бога, а твое страстное, демоническое — анафема».
С точки зрения информации — полная идентичность: то, что он заранее знал, и то, что старец ответил. Но дело не в информации, а дело в том, что энергия действует другая, источник другой, тебя переключают на другой источник незаметно: слушай, что тебе буду я говорить, а не твой преподобный, я же не хуже него могу посоветовать. И сначала будут советовать, конечно, хорошие вещи, а потом незаметно будут уводить с духовного пути.
Авва Дорофей неукоснительно исполнял откровение помыслов, отсекание помыслов и обнаружил, что брань со страстями стихла. Причем это было настолько неожиданно, и настолько выраженный был поворот всего дела, что он забеспокоился, потому что в Евангелии мы читаем, что многими скорбями подобает нам войти в Царствие Небесное. И вот скорби были, помыслы его осаждали с той и с другой стороны, и потом помыслы как бы стихают. Он подумал, что сбился с духовного пути. Раз страсти очевидным образом на него не действуют, значит, где-то линия фронта в другом месте проходит, значит, я куда-то попал себе в тыл, ушел с поля боя, сам того не заметив, я дезертировал.
И что сделал Авва Дорофей? Что он обычно делал — он пошел с этим к старцу и рассказал, что так и так, не чувствую, что страсти действуют, наоборот, какой-то покой. Старец его успокоил на эту тему и сказал, что так бывает с теми, кто совершает подвиг послушания, то есть это плоды подвига послушания. Что это такое было? Это было безмолвие. Просто он взошел с помощью своего духовного руководителя и милости Божией на следующую ступень.
Многое сейчас можно слышать о старчестве — и правильного, и неправильного. Но имейте в виду, что в нашей традиции старец — это прежде всего учитель безмолвия, и старец — духовный руководитель монаха. Послушника старец, то есть опытный монах, старается возвести к этому опыту безмолвия, он ему помогает в борьбе со страстями. Для этого совершается откровение помыслов. Не для того, чтобы послушник попал в зависимость от старца и превратился в инфантильное существо — взрослый человек не может ни шагу сделать без старца.
Задача не в том, чтобы отобрать у человека свободу, а наоборот — воспитать человека в свободе через то, что он воздерживается от грехов, отказывается от своей воли. Старец его ведет тем путем, на котором страсти утихают в нем, и он тем самым получает свободу, получает силы, потому что раньше силы уходили на эти страсти, а сейчас страсти утихли, и у него силы высвободились. Покой начался, мир. Откуда этот мир, что это за мир?
Вот Авва Дорофей по поводу этого мира запереживал — что, может быть, это опыт какой-то недолжный (мы бы назвали это состояние прелестью), и получил уверение, что в данном случае это не состояние прелести, этот опыт абсолютно нормальный, и так бывает, когда человек совершает монашеское послушание, это плоды особой аскезы. Священное безмолвие.
Что такое сердце?
Вслед за священным безмолвием есть еще ступень духовного восхождения — я бы хотел обратиться к источнику аскетическому и процитировать из него, это авва Евагрий Понтийский, один из авторов «Добротолюбия», ученик Макария Египетского. Вот он что пишет: «Внимай себе, и тогда борьба со страстями приведет к очищению молящегося ума от лукавых помыслов и беспрепятственному восхождению к сердечной молитве».
Здесь мы видим, что в этой достаточно короткой фразе обозначаются ступени духовного восхождения: борьба со страстями приведет к очищению молящегося ума от лукавых помыслов. Смотрите, что дальше происходит: «беспрепятственному восхождению к сердечной молитве» — а вот это уже следующая ступень, которую я хотел бы сейчас обозначить.
Сведение ума в сердце — следующая ступень, ее можно было обозначить как сердечную молитву, но дело не в названии, тут дело в том, какого рода опыт за этим стоит. Понятие сердца в аскетической традиции, исихастской, понимается очень характерным и уникальным образом. О чем идет речь, что такое сердце?
Человек может жить и действовать на периферии и в центре своего существования. Сердце — это и есть центр, это слово в этом смысле мы можем встретить уже в Ветхом Завете, это библейское понятие, обратите внимание — сколько в Псалтири говорится о сердце. При этом говорится не только то, что можно было ожидать — что сердце может унывать, может радоваться, восторгаться, то есть сердце как эмоциональная сфера. И сердце, конечно, может чего-то хотеть, но сердце может и мыслить, и помыслы могут входить в сердце, и исторгаться из сердца могут. Получается, что это центр и интеллектуальной жизни человека.
Ну и, наконец, в физическом смысле слова. Сердце — сердцевина, сосредоточие человеческих энергий. Живем ли мы на этой глубине, в самом центре себя? Надо сказать честно, что мы размазаны, как каша по тарелке, живем на поверхности, это редкость, когда мы собираемся в одну точку, и из нее действуем. Бывает, что человека собирает беда, а может страсть сконцентрировать человека на чем-то одном, но во зло себе, это ведет к разрушению человека, отнюдь не к его созиданию, не к преображению.
Но в данном случае этот опыт как раз таки приводит к преобразованию всей человеческой жизни. Сведение ума в сердце — интересная формулировка, звучит почти как сведение с ума. С умом что-то происходит? Что именно происходит в этом опыте? Ум уходит, но не в состояние умоисступления, а в сердце, то есть ум уходит с периферии. С поверхности — на глубину.
В Священном Писании есть синоним сердца, это «чрево» как ни странно. Христос говорит, что у человека из чрева потекут реки воды живой, имеется в виду именно нутро. Не внешний человек, не те маски, которые я на себя надеваю, когда хочу показаться здесь таким, а здесь эдаким, а то, что у меня под маской, сам я, внутренний человек, которого сам я плохо знаю — вот что важно.
Я там не бываю, это такие комнаты, куда человек не заглядывает, потому-то на самом деле это еще и страшно, потому что там надо порядок наводить, там же надо и с нечистью сражаться, в самом нутре, в затаенных пожеланиях, неизвестных, подспудных переживаниях.
Это перекликается с тем, что Достоевский про подполье писал — не светелка, не обжитые нами комнаты, а какой-то подвал, тайники, очень внутренние помещения, но имеющие фундаментальное значение. Ум подвижника туда сходит для того, чтобы там совершать сердечную молитву, еще ее называют умной сердечной молитвой. Здесь уже говорится о молитве. Эти стадии, эти ступени следующие, я не буду о них подробно распространяться, они обозначаются с помощью слов о молитве.