На портале «Богослов.ру» публикуется еще один отклик на проект документа комиссии Межсоборного присутствия по вопросам богослужения и церковного искусства «Церковнославянский язык в жизни Русской Православной Церкви XXI века», автором которого является священник Алексий Агапов (г. Жуковский).
Текст, о котором пойдет речь, хорошо известен, он активно обсуждается православными интернет-пользователями – священнослужителями и мирянами. На одном только сайте Bogoslov.ru уже размещено более 750 комментариев по теме.
В проекте документа в качестве центральной справедливо выделена проблема понимания богослужебных текстов. В качестве главного средства ее разрешения предложена новая редакторская правка богослужебных книг. Кроме того, кратко упомянуты задачи повышения уровня церковной образованности прихожан и церковнослужителей и улучшения качества звучания церковной службы.
Хочу включиться в обсуждение и высказать ряд критических соображений – как по содержанию, так и по форме текста.
В параграфе 1 проекта ничего не сказано о важной роли традиционных богослужебных текстов как образцов церковного искусства. Это необходимо исправить. Ведь именно вопросы искусства находятся в ведении данной комиссии Межсоборного присутствия.
Язык церковнославянских богослужебных текстов дорог нам не только как своеобразный «канал преемственности», как инструмент передачи от поколения к поколению информации о христианских и исторических ценностях. Он обладает также самостоятельной культурной ценностью. В этом смысле церковнославянский сопоставим с богословским и художественным языком русской иконы. Специфика церковнославянского языка такова, что о нем возможно говорить только в контексте существующих памятников церковной словесности.
Именно высокая поэтичность церковнославянских текстов питала умы и души великих классиков золотого века русской литературы, всех подлинно просвещенных людей дореволюционной России. Справедливо сказать так и о многих деятелях искусства советского периода, исповедовавших православную веру.
Церковная «словесная служба» представляет собой чин звучащих молитвословных текстов. Поэтому качество их исполнения необходимо признать важнейшим вопросом богослужения. Предполагается, что редактирование текстов коснется лишь отдельных «малопонятных» мест. Но как это может повлиять на понятность богослужения в целом? Ведь проблема суетливого и неразборчивого церковного чтения и пения сегодня стоит предельно остро. Я убежден, что без ее эффективного решения прочие преобразования в сфере богослужения не дадут заметного позитивного результата. Поэтому, если нас действительно беспокоит проблема понятности, нам не удастся избежать трудов по воспитанию культуры богослужебной речи и самой способности восприятия текстов на слух. Последняя проблема актуальна не только для церковной, но и для современной культуры в целом: мы все больше информации воспринимаем глазами, все меньше умеем сосредоточить для восприятия свой слух.
К сожалению, тема звучащего текста упомянута в проекте весьма кратко и лишь перед самым заключением, в параграфе 6. Здесь есть действительно полезная рекомендация: в проповеди опираться на тексты, составляющие службу, и раскрывать их смысл. Но другой аспект проблемы отнюдь не раскрыт, а только упомянут для номинальной полноты картины: « Собор обращает внимание епархиальных архиереев на необходимость установления контроля за качеством чтения и пения… ». Неужели кто-нибудь, включая авторов текста, всерьез думает, что это будет эффективно работать?
Помимо указания на «необходимость установления контроля» нужно еще дать хоть сколько-нибудь определенные ориентиры, которые полезно бы подкрепить авторитетными цитатами (как это сделано в обширной части, посвященной книжному редактированию). Таких цитат можно найти достаточно. Например, великий молитвенник Русской Церкви св. Иоанн Кронштадтский в книге «Моя жизнь во Христе» пишет: «Можно ли молиться с поспешностью, не вредя своей молитве? Можно тем, которые научились внутренней молитве чистым сердцем. <…> Но не стяжавшим сердечной молитвы надо молиться неспешно, ожидая соответствующего отголоска в сердце каждого слова молитвы. А это не всегда скоро дается человеку, не привыкшему к молитвенному созерцанию. Поэтому редкое произношение слов молитвыдля таких людей должно быть положено за непременное правило (курсив мой. – А.А.). Ожидай, пока каждое слово отдастся в сердце свойственным ему отголоском».
Данное изречение приобретает особенную актуальность в свете современных миссионерских задач, которые стоят перед Церковью. Именно эти задачи заставляют всерьез задуматься о преобладающей сегодня манере чтения и пения богослужебных текстов. Здесь необходимы определенные изменения. Какие именно? Как их проводить? Как исправить то нежелательное в этой манере, что стало частью привычки не одного поколения чтецов и певчих, но что категорически не позволяет прихожанам не только дождаться «соответствующего отголоска в сердце», а и попросту разобрать слова церковных молитвословий? Повторюсь: эта проблема имеет первостепенное значение, поскольку относится непосредственно к звучащему голосу молящейся Церкви. По этой причине я предлагаю, во-первых, значительно развить данную часть документа и, во-вторых, дать ей место непосредственно за параграфом 1 – о статусе церковнославянского языка.
Качественному слуховому восприятию церковного чтения и пения препятствуют как стихийная небрежность, так и бытующие в клиросной практике методически неверные требования, которые порой ошибочно считаются не просто допустимыми, но и едва ли не обязательными.
• Высокий темп, следствием которого бывают проглатывание или искажение звуков и целых слогов, несоблюдение ритмических и логических пауз. В церковном чтении необходимо ориентироваться на темп, в котором, например, псалом 3 будет прочитан не менее чем за 35-40 секунд. Текст (даже на современном русском языке), произнесенный быстрее, на слух возможно лишь опознать или, в лучшем случае, воспринять поверхностно. Темп пения может зависеть от жанра песнопения, но в любом случае не должен быть выше, чем тот, что указан для чтения псалмов. Если выбирать меньшее из двух зол, то разумное сокращение (по необходимости и с благословения священноначалия) количества песнопений и молитвословий на службе стоило бы предпочесть хотя и полному, но излишне поспешному их «вычитыванию».
• Стремление произносить слова «естественно», «как говоришь в обычной жизни». Такая рекомендация может пониматься весьма произвольно и на деле не способствует отчетливости произнесения текстов. Особенно мешает она при хоровом церковном пении. Более грамотные и эффективные методические рекомендации на этот счет еще предстоит заново обоснованно сформулировать.
• «Плавающий» ритм пения, когда одни слоги в песнопении чрезмерно растягиваются, а другие пропеваются слишком поспешно, неритмичной скороговоркой. Такая исполнительская манера мешает молящимся следовать за текстом мыслью. Важно равномерно пропевать каждый слог речитатива; отчетливо и размеренно исполнять изменяемые песнопения: стихиры, тропари, ирмосы (особенно это касается обиходного пения «на глас», то есть без опоры на нотную запись).
Для улучшения качества церковного чтения и пения можно предложить следующие шаги:
• При участии специалистов (в частности, опытных регентов, а также вокальных педагогов, логопедов и др.) приступить к разработке комплексной программы по развитию правильных речевых навыков у чтецов и певчих.
• Подготовить и издать новые методические указания по теме.
• Заняться созданием и тщательным отбором существующих и новых аудио-образцов церковного чтения и пения, качественных с точки зрения отчетливости звучащего текста и правильности произношения с целью их последующего широкого распространения.
• Для решения проблемы плохой слышимости, кроме использования при необходимости «современных звукотехнических средств», необходимо проводить в строящихся храмах акустическую экспертизу.
Параграф 5 – о церковном образовании – в целом составлен вполне удовлетворительно. Однако и его можно дополнить, особо указав на возможность проведения (как в духовных учебных заведениях, так и в рамках воскресных школ и катехизических семинаров) занятий по церковнославянскому аудированию. Такие занятия могут представлять собой чтение вслух богослужебных текстов, с последующим разбором общего смысла и отдельных малопонятных слов и оборотов. Прежде всего, на таких занятиях следует уделять внимание Псалтири. Хорошее знакомство с художественной образностью и самим языком псалмов, безусловно, будет способствовать лучшему пониманию более сложных текстов и богослужения в целом. Важно подчеркнуть, что такой навык углубленного вчитывания и «вслушивания» в церковнославянский текст полезен не только мирянам, но и священнослужителям.
Данный параграф, посвященный трудам по изучению церковнославянских текстов, было бы логично разместить под номером 3: после указаний о качестве их богослужебного исполнения – и прежде предложений по редактированию.
Как уже было отмечено, в качестве основного средства достижения большей понятности богослужения проект предлагает внесение в существующие церковнославянские тексты исправлений. Описанию самой этой возможности и основополагающих принципов новой редактуры посвящены параграфы 2 – 4 и заключительный параграф 7.
Исторический опыт Русской Церкви свидетельствует, что редактирование богослужебных книг – закономерный и порой необходимый процесс, и об этом справедливо и много сказано. Однако, кроме размышлений о назревшей необходимости и чаемой пользе новых исправлений, необходимо задаться еще другим вопросом: о нашей готовности – не просто принять – произвести эти исправления. То есть о нашей компетентности. Тот же исторический опыт показывает, что даже хорошо продуманный в теории замысел еще не обречен на успех в практическом воплощении. Еще меньше шансов у предприятия, если все теоретические обоснования заменяет одно только соображение желательности.
Вообще можно представить себе два пути редактирования. Первый предполагает создание некоего универсального алгоритма для дальнейшей работы справщиков. Этот алгоритм должен, с одной стороны, задавать необходимый и достаточный критерий для подбора слов, форм и синтаксических конструкций, подлежащих замене; а с другой стороны – очерчивать четкие границы редактирования: до сего дойдеши и не прейдеши. Второй возможный путь – это предложение некоего конечного списка текстов с указанием конкретных слов, форм и оборотов, которые предлагается заменить.
В первом случае основная трудность – не погрешить при создании алгоритма. Само редактирование будет носить менее творческий, отчасти механический характер. Но ошибки и неточности в алгоритме способны превратить всю дальнейшую работу по исправлению в плохо контролируемый процесс с непредсказуемыми результатами.
Во втором случае – трудности иного рода. Здесь редакторам понадобятся не только отменное знание церковнославянского и современного русского языков (ведь заявленная цель – не искажая, приспособить церковнославянские тексты к современному языковому сознанию), но и навыки начетчика (хорошее знакомство с большим объемом богослужебных текстов), и художественный вкус (ведь речь идет о произведениях словесного искусства), и, что называется, чувство языка. Справщик, предложивший то или иное конкретное исправление, несет личную ответственность перед Богом и Церковью за свою инициативу. Это должна быть штучная работа, никакого «голосования списком»: решение по каждому случаю замены должно приниматься отдельно. Такой труд представляется более кропотливым и потому не столь стремительным. Зато и возможные неудачи будут иметь частный, а не общий характер, и их последствия сравнительно легко поправимы. Поэтому, если редактуру представлять как неизбежность, этот путь относительно менее опасен.
Но как видят механизм редактирования сами авторы проекта? К сожалению, об этом можно судить только гадательно.
С одной стороны, налицо признаки алгоритмического подхода: описан общий принцип (замена малопонятных слов более понятными), в сноске [5] дан краткий список примеров замены. Большинство малопонятных слов (кратир, анкира, реть, вжиляемь, возбнув, иногда) даны вне контекста – значит, по-видимому, предполагается повсеместная и вполне механическая их замена. Итак, можно прийти к выводу, что дальнейшая работа будет проводиться по аналогии.
Может даже сложиться впечатление, что алгоритмический механизм уже отлажен и готов к практическому применению. Именно под этим впечатлением написаны многие одобрительные комментарии к интернет-публикации проекта: мол, давно пора, решено – приступаем! Но, к сожалению, эта уверенность пока основана на одной только интенции: надо что-нибудь сделать.
Против нашей догадки о предполагаемом алгоритме говорит разнородность приведенных в сноске [5] примеров. Здесь, очевидно, отсутствует единый принцип подбора вариантов замены. Само по себе это совершенно нормально, но тогда нужно подробнее описать предлагаемые замены и их генезис. Так, напрасно → внезапу – это регулярная лексическая замена (действительно, вполне приемлемая), давно уже осуществленная в современных молитвословах. Замена иногда → древле ориентируется на вариант дониконовской редакции (для некоторых комментаторов – как из числа сторонников, так и из противников редактирования – это может стать ценным открытием). Прочим одиночным малопонятным словам просто подобрана замена из числа лексем, общих для церковнославянского и современного русского языков.
Пример во всем угобзити → во всем ущедрити показывает, насколько важно рассматривать при подборе вариантов не один только редактируемый, а сразу целый объем богослужебных текстов. В Акафисте Богородице мы встречаем выражение гобзование щедрот. Очевидно, что здесь заменить гобзование → щедрота(или щедрование?) уже нельзя во избежание тавтологии. Значит, действовать по аналогии не получится. Редакторам предстоит выбрать, например, из двух вариантов: обилие или изобилие. Второй вариант предпочтительнее, если исходить из ритмического фактора (совпадение с исправляемым словом по количеству слогов и позиции ударного слога); первый вариант может показаться «чуть более точным» с семантической точки зрения. Но в любом случае родственность исходных слов угобзити и гобзование будет утрачена. Всегда ли этим обстоятельством можно легко пренебречь – открытый вопрос.
Еще один пример из сноски [5]: сего ради в вас мнози немощни, и недужливи, и спят довольни → …и умирают мнозии (1 Кор. 11. 30). Греческий текст: Διὰ τοῦτο ἐν ὑμῖν πολλοὶ ἀσθενεῖς καὶ ἄρρωστοι, καὶ κοιμῶνται ἱκανοί. Действительно, место это в церковнославянском тексте темное, и о какой-то замене, возможно, стоит подумать. Но предложенный вариант все-таки не годится: если в предыдущем случае нам пришлось подбирать однокоренным словам разнокоренные замены, то здесь сделано обратное. Замена одного из слов приводит к тавтологии: мнози немощни… и умирают мнозии. Это заметное нарушение литературного стиля, о сохранении которого, согласно всему сказанному в параграфе 4, редакторы призваны заботиться со всей осмотрительностью. К слову, данное место может свидетельствовать о хорошем чувстве языка у авторов Синодального перевода. Сравним: «Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает». Однако такой вариант никак нельзя счесть уместным в рамках церковнославянского текста.
Иногда → древле. Как уже было сказано, повод для такой замены – авторитет дониконовских текстов. Ср.: Во глубине постла иногда ← Во глубине потопи древле (ирмос 2 гласа). Дониконовский вариант этого фрагмента явно побеждает в понятности. Но этот и целый ряд подобных примеров все же не позволяют и эту замену принять за безусловную. Так, в утренней молитве № 8 вариант древле едва ли подойдет: «Сподоби мя, Господи, ныне возлюбити Тя, якоже возлюбих иногда той самый грех…»
Пункты iii и iv параграфа 4 содержат наиболее конкретные сведения о принципах предполагаемой справы. Тем досаднее допущенная здесь нечеткость формулировок. Это необходимо как-то исправить во избежание риска произвольных толкований.
Пункт 4.iii: «Прояснение церковнославянских переводов греческих текстов прежде всего должно касаться сложных для понимания мест».
Сразу несколько вопросов. Что означает здесь «прежде всего»? Быть может, предполагается, что в дальнейшем будет предложено прояснять и другие места, не столь сложные для понимания? Какие именно и – исходя из каких соображений?
Речь здесь идет о переводах греческих текстов. Но ведь есть еще и оригинальные церковнославянские тексты. Что XXI век готовит для них? Соображения на этот счет не представлены. Почему? Возможно, авторы проекта намного яснее представляют себе, как поступать с переводами, тогда как оценивать качество (и саму понятность!) оригинальных церковнославянских текстов для них затруднительно? Намного лучше, если дело здесь просто в неясном словесном выражении какой-то вполне ясной мысли: тогда исправить это будет нетрудно.
Пункт 4.iv: «Основное внимание следует уделить лексическому составу языка: замене полностью малопонятных церковнославянских слов, а также тех слов, которые в современном русском языке имеют принципиально иное значение по сравнению с церковнославянским».
В приведенной фразе необходимо заняться именно тем, что предложено комиссией в отношении церковнославянских текстов, а именно: в целях понятности прояснить синтаксис, изменив порядок слов, либо вовсе изъять малопонятное здесь «полностью». В настоящем виде фраза напоминает хрестоматийное «казнить нельзя помиловать» и допускает двоякое толкование: “полностью заменить” (т. е. заменить все без исключения слова, которые будут сочтены малопонятными?) – либо заменить <только те> слова, которые “полностью малопонятны” (малопонятны для всех без исключения носителей русского языка?). Если принять последний вариант, возникнет проблема жесткого отбора бесспорно малопонятных слов: спорных случаев будет очень много. Все же более вероятным кажется вариант «замены полностью». Но если имелось в виду именно это, тогда объем возможных исправлений может стать сопоставим с крупномасштабной книжной справой, а судя по общему тону проекта это не входит в планы комиссии.
Допустим, что мы сумели договориться о точном смысле приведенных выше двух фраз. Тем не менее, если предложенное в пункте 4.iv – это вполне универсальный принцип, т. е. именно алгоритм последующей редактуры, все же остается серьезный повод сомневаться в его безошибочности.
Самый первый из примеров в сноске [5] (выше мы о нем умолчали) – лесть идольская → прельщение идольское. Действительно, область словарных значений слова лесть в современном русскоязычном употреблении уже не включает в себя “заблуждение” или “введение кого-либо в заблуждение”. Следовательно, значение слова принципиально изменилось – можно признать законным пример такой замены и приступить к подбору аналогичных замен. Но ведь сходный сдвиг произошел в современном значении слова лукавый: оно утратило отрицательную коннотацию, став синонимом для слов “хитрый”, “веселый”. Исходя из предложенного алгоритма замены (полностью!) подобных слов, будет ли редактор формально вправе изменить текст Молитвы Господней: …но избави нас от лукаваго → от лукавнующаго? от злаго? Подобных примеров можно привести очень много (живот или жизнь в тропаре Пасхи? – и т. п.).
Естественно предположить, что сразу после начала такой теоретически непроработанной редактуры одна за другой последуют (и скорее всего – с опозданием) многочисленные «поправки к закону», запрещающие изменять, скажем, «особо важные» молитвы и песнопения. И новая неясность: какие тексты считать и, главное, какие не считать «особо важными» – вызовет новые споры и несогласия.
Но что если, несмотря на все риски, те, от кого это зависит, окончательно утвердятся в решении прояснять смысл текстов именно путем редактирования? Тогда более приемлемым следует признать не алгоритмический подход с его претензией на универсальность, а путь весьма осторожных «точечных» исправлений в некоторых действительно труднопонимаемых местах – и только там, где это принципиально возможно сделать, не искажая и не ограничивая присутствующего в них (хоть и с трудом постигаемого) смысла. Полный список таких трудных мест необходимо прежде начала редактирования подвергнуть тщательному компетентному обсуждению. Причем в новых книгах предпочтительнее помещать новые варианты в глоссах, а не в самих книжных текстах – на тот период времени, пока эти новые варианты не пройдут своеобразный «естественный отбор», будучи приняты или отвергнуты полнотой Русской Церкви.
При подборе более понятных форм и оборотов необходимо учитывать существующие разночтения в церковнославянских книгах разных редакций. Так, в ряде случаев старопечатные, «дониконовские» книги дают более понятные для современного человека варианты слов и синтаксических конструкций. Пример такой удачной лексической замены приведен в проекте: иногда → древле. Приведу, кроме того, два примера более понятного синтаксиса.
Стихира, подобен 8-го гласа: О, преславнаго чудесе! → О, преславное чудо! В этом примере особо ценно, что дониконовский вариант не только понятнее современного, но и точнее отражает фонетический и акцентный рисунок греческой строки: Ὢ τοῦ παραδόξου θαύματος! [ó tu paradóxu thávmatos].
Богородичен к заупокойному тропарю, гл. 8 – современная редакция:
Тебе и стену и пристанище имамы, / и молитвенницу благоприятну к Богу, / Егоже родила еси, Богородице Безневестная, верных спасение .
Дониконовская редакция:
Тя град и пристанище имамы, и молитвенницу благоприятну к рожшемуся из Тебе Богу, Богородице Безневестная, верным спасение .
Возможный вариант нового редактирования:
Тебе и стену и пристанище имамы, / и молитвенницу благоприятну к рожшемуся из Тебе Богу, / Богородице Безневестная, верных спасение .
Однако фактор привычного звучания текста невозможно недооценивать. Он может сделать нежелательным даже такое прояснение смысла, подкрепленное авторитетом старопечатных книг.
Современная наука до сих пор слишком мало знает о принципах построения церковнославянских текстов. Принято поэтому, не вдаваясь в детали, вовсе отказывать им в поэтическом качестве, ограничиваясь негативными суждениями о буквализме или ошибках, об утрате в переводе акростиха или стихотворного размера греческого оригинала… Однако при этом современные богослужебные тексты – даже написанные профессиональными филологами в полном соответствии с церковнославянской грамматикой – качественно уступают службам древним святым (как современная икона в художественном отношении уступает древним прототипам – при всем «грамматическом» сходстве на уровне иконописного подлинника). Значит, здесь есть некие аспекты художественной формы, которых мы еще не умеем кодифицировать и учитывать, хотя и опознаём опытно, приобщаясь к соборной молитве Церкви. Возможно, поэтому наилучшим решением в поисках простоты было бы пытаться создавать совсем новые тексты для служб – с самого начала более понятные, – вместо того, чтобы вторгаться в целостную ткань текстов уже существующих.
Священник Алексий Агапов
Источник: Богослов.ru